Чёртовы проказы

      Все ж не зря накануне солнце пекло так, будто собиралось сжечь землю к чертям собачьим. Даром не прошла жара — в утро следующего дня обернулась она прохладным ливнем. Вода с неба освежила поникшие от духоты травы, прибила к земле сухую дорожную пыль и разогнала надоедливую мошкару, от которой спасу не было. Свинцовое небо грохотало и сверкало, дождь заливал деревню и окраинные леса весь день, и всю свою рабочую смену Сёма вынужден был проторчать в сторожке, поглядывая в окно и справляясь с дремотой. И крайне старательно выкидывая из головы картинки прошлой ночи, где он отрекся от креста и почти спознался с бесом в самом последнем смысле этого слова. Не думать об этом было сложно. Ну очень сложно.       Отсутствие креста на шее ощущалось вовсе не так, будто Семён просто забыл его надеть, а гораздо тяжелее, в разы. Поутру он обшарил пол рядом с кроватью и под нею, собрал всю пыль, но креста так и не нашел. Эфемерная, почему-то бескрылая фигура, оказавшаяся ангелом-хранителем, забрала-таки с собой нательный оберег, посчитав, видимо, что подопечный не заслужил более его носить. Чёрту на радость.       Сам нечистый явился ровно в полночь, ни минуткой позже. А до того момента бесил Сёму, пребывая в кошачьем облике. Драл когтями диван, висел на шторах, таскал пельмени из тарелки. Делал, в общем, все, чтобы получить отменных пиздюлей. И когда терпение у Семёна лопнуло и он взял со стола мухобойку, чтобы хорошенько отколошматить проказливого беса, Федьку спасла смена суток. Представ в своем облике, он резво выхватил мухобойку из чужих рук и выбросил за печку. — Не стыдно тебе, Сёмушка, маленьких обижать? — тут же спросил чёрт, усадив хвостатый зад на стул. Руками подпер голову и стал наблюдать, как Сёма ужинает. — Наглости в тебе, маленьком, сверх меры, — ответил тот, закинул в рот последний пельмень и унес тарелку к рукомойнику, но мыть поленился. — Что делать будем? — Не знаю. Дурачка раздай, если хочешь, — дожевав, предложил Сёма карточную игру, а у беса ухмылка уползла едва ли не до ушей. — Э, нет. Мы будем делать то, что вчера не закончили. Я тебя, считай, совратить сумел, но дело завершить надо, — заявил он, а Семён тяжко вздохнул. Не забудет чёрт, не отстанет. Прилип, как банный лист. Не очень-то уж хочется по его милости без ангела-хранителя жизнь доживать. С другой стороны… где он раньше-то был, хранитель этот? Столько бед в своей жизни Сёма перетерпел, что и не поверил бы, что кто-то незримый в такие моменты мог ему помочь, а не помог. Неверно, стало быть, так рассуждать, а только думал Семён, что ничего теперь особо не изменится.       Хрен с ним. Сгорел сарай — гори и хата. — Пошли, покурим прежде, — позвал он Федьку и взял пачку папиросок со стола. — Идем, — согласился чёрт и шмыгнул следом из дома, усаживаясь рядом на крыльце. Посмотрел, как Сёма хлопает по карманам в поиске огня, но не дал ему встать с крыльца, чтобы вернуться в дом за спичками, а запалил маленький огонек на кончике своего указательного пальца. — Ишь ты, — неразборчиво хмыкнул Сёма, сжимая губами сигарету, подкурил от бесового пламени и шумно выдохнул сизую струю дыма, щуря глаза. Бес курить не стал.       Ночь была свежей и прохладной. Дождь кончился еще в восьмом часу вечера, зеркалом разгладились лужи на сельской дороге, а небо стало ясным, да тут же и потемнело вскоре. А теперь, отмытое дождем, сияло тысячами звезд. Не увидишь такого в освещенных по ночам городах, а тут голову задрал да и смотри себе, пока не надоест, или покуда в глазах не зарябит. — Красиво, да? — раздался рядом голос беса, который тоже щурился на небо. — Красиво, — согласился Сёма. — Заночевать бы под открытым небом, так сожрут ведь, — вздохнул он, имея в виду жадных до кровушки комаров. Ладно комары — клеща бы не поймать. — Со мной не сожрут, — напомнил бес и сошел с крыльца на мокрую тропинку, что вела к калитке. Обернувшись ко двору, он задумался, уперев руки в бока. Двор, прополотый Сёмой в первые дни его переезда в деревню, уже успел слегка обрасти травой вновь. Не той высокой и противной сорняковой травой, из-за которой земля во дворе пошла буераками, а новой, мягонькой. Длинный пырей и пушистый белый ковыль стелились влажным после дождя ковром, и прямо посреди всего этого наколдовал чёрт небольшое плотное покрывало, на которое тут же поспешил свалиться. Переполз на спину, воткнул травинку в рот, закинул руки за голову и стал таращиться в небо. — Удобно? — хмыкнул Сёма, тоже встал с крыльца и затушил окурок в банке из-под кофе, поставив ее обратно на завалинку. — Не то слово, — вздохнул бес и ногу на ногу положил, а потом привстал на локтях. — А ты чего стоишь? Давай-ка, иди сюда. — Сыро. — Ох, неженка какой, — снисходительно фыркнул бес и уронил голову обратно, сложив руки уже на груди. Сёма, усмехнувшись, качнул головой и подошел поближе, сбросив с ног шлепанцы перед покрывалом, шагнул на него и опустился рядом. Бес не соврал, и на покрывале было мягко, пока что сухо и очень удобно. И открывался вид на большой купол черного неба, усеянного золотым зерном. Тонкий бледный месяц висел среди звезд, а ранее прятался за козырьком крылечка, потому его и не было видно. Сёма вздохнул полной грудью и тоже завел руки за голову, укладывая затылок на ладонях. Где-то справа стрекотал ночной кузнечик, в рощице за домом не смолкали ночные птицы, но все это скорее максимально расслабляло, чем раздражало. Сёма прикрыл глаза, но когда открыл их снова, то увидел не звездное небо, а Федькину физиономию над собой. — Я нашел шестнадцать созвездий, а ты? — шепнул он прямо в лицо и нагло оперся локтем на грудь Сёмы. — Одно. «Рогатая сволота» называется. Вот прям передо мной висит и весь обзор закрывает, — ответил Семён ничуть не громче, а бес на его ответ вовсе не обиделся. — Ох, как бы не зазвездиться, — фыркнул он, заерзал рядом и уселся верхом на чужие бедра, в точности как в прошлый вечер. Ведомо, на что намекал, зараза. Коленки развел, склонился пониже и сложил руки у Сёмы на груди.  — Одичал ты, что ли, хвостатый? У меня соседи есть, — напомнил Семён, но не был против приятной тяжести сверху. Да и тяжести-то, как таковой, не было почти — весом Федька легкий. — На таком-то расстоянии? Считай, что и нет. А ежели кто подойдет, то я почую и скажу.       На все-то у него есть отмазки, всему найдет ответ. — Как тебе такой вид? Нравится? — продолжал лукавый, игриво дергая верхнюю пуговицу старой Сёминой рубахи в попытке расстегнуть.       С ответом пришлось повременить. Учитывая то, что в ночной темноте абсолютно всего видеть Сёма не мог, кроме бесового силуэта и блеска его черных глаз. — Не очень, — соврал Семён. Ощущения, как ни крути, было не обмануть. И он оттолкнулся от своеобразной лежанки с помощью одного локтя, а другой рукой обхватил Федьку покрепче, меняясь с ним местами. Оказался над ним, нависая сверху, вжался между его ног, разведенных в стороны. — Вот так получше. — Ну, коль получше, то я не против, — отозвался шустрый бес, уже успевший расстегнуть последнюю пуговицу на рубашке, а затем и снял ее с чужих плеч. А вслед за ней улетела куда-то и чёртова тельняшка, а бес остался взъерошенным. Теперь, когда он лежал на спине, тусклый полумесяц слегка освещал его лицо. На губах играла извечная плутоватая ухмылочка. — Еще б ты был против, — усмешкой ответил Сёма, а чтобы бес не продолжал чесать языком до первых петухов, стал его целовать. Медленно сначала, вдумчиво, но темп нарастал со временем, и тем становилось жарче. Нечистый был весь горячий, словно печка, или будто бы температурил в лихорадке — ладони, казалось бы, можно обжечь о его худые бока. Он принял поцелуй, ответил на него, впустив язык в свой горячий влажный рот, и теперь не отпускал, ни в какую не позволял разрывать его, пока не почувствовал, как катастрофически Семёну не хватает воздуха.       Наверное, стоило спросить у беса, какие у него предпочтения, что и как он любит, а что нет, и все в таком духе, но это казалось лишним. Потому что, ну… это же бес. Который его совратил, едва ли не став сплошной эротической фантазией, как и обещал. Есть ли что-то, чего он сам чурается? Вряд ли. Так что Сёма продолжал, не опасаясь, что он что-то может сделать не так. Федя уже был крайне податливым, ласковым, всем телом давался под каждое прикосновение, каждым жестом буквально предлагал себя, и не взять теперь казалось преступлением. — Ну как же хорошо, — выдохнул он, подставляя поцелуям шею. — Что, уже? — А ты что, еще не завелся? — удивился бес и прильнул к Сёме поближе, разведя ноги пошире, чтобы понять, что это далеко не так, и его член уже прилично оттянул ширинку штанов, твердо упираясь в хвостатый зад. — Слышь, ты это… хвост свой на время убери куда-нибудь, а. — Куда? В карман?       Хвост не пугал, конечно, но отвлекал. И здорово мешал. Щекотал ноги короткой шерсткой, мотался без остановки, вился где-то за спиной и постоянно касался то тут, то там.       Федька вздохнул. А уже через секунду хвоста у него будто бы отродясь и не было. И рога заодно убрал с лохматой чернявой головы. — Все для тебя, душа моя, — улыбнулся он, а Сёма, прикасаясь губами к ямочкам, что появились на бесовых щеках, думал о том, как двояко звучит на его устах достаточно трогательное в стандартных ситуациях обращение. А сейчас ситуация ох, какая нестандартная.       Сёма, несмотря на ограничение по времени, никуда не спешил. Ему так хотелось. В конце концов, он не для того довольно приличное время держался, не поддаваясь соблазну, чтобы получить на финише своего поражения быстрый и смазанный перепихон. Такого ему хватило с лихвой в юности, что теперь и вспоминать не хотелось. Федька же манил каждым жестом. Не врал, падла, о чем без умолку говорил до этого. Обнимал, подставлялся под поцелуи, словно жаждущий ласки, чем вызывал бесконтрольную дрожь в теле. С виду совсем юный, хоть и разменял шестую сотню лет, отзывчивый, гибкий, покорный, донельзя распущенный — где тут может таиться опасность? А она есть. Она есть хотя бы в глубокой черноте его глаз, которую в ночном полумраке все равно не видно; она есть в нескрываемом желании присвоить себе человеческую душу. Но вот уж о чем, а об этом Сёма сейчас не думал. Он думал о горячих губах, которые целовал, о цепких руках, которые хаотично обнимали его, а еще о том, как он пропустил момент, когда бес успел и ниже пояса раздеться. — Я думал, ты будешь быстро и грубо, — выдохнул чёрт. Сёме даже показалось, что разочарованно. Он растерялся на секунду, не препятствуя тому, что Федька расстегивает ширинку его армейских штанов. — А надо быстро и грубо? — уточнил он, но бес помотал головой. — Нет, продолжай пока так. Не думай, что ежели я чёрт, то мне и ласка чужда, — лукаво хмыкнул он. — Потом будет быстро и грубо, — предупредил Семён, поочередно поднимая ноги, чтобы стряхнуть штаны вместе с бельем. Бес информацию или пропустил мимо ушей, или молча принял к сведению. Потому что снова начал самозабвенно целоваться и перешел уже к более откровенным ласкам, прижимаясь как можно теснее, нетерпеливо ерзал бедрами, сцепив ноги на чужой пояснице.       Сёма все еще целовал Федьку, метил алыми пятнами его смуглую шею, прикусывал кадык. Забыв о том, что пообещал когда-то нечистому не трогать его уши, прикусил мочку, тут же целуя рядом. Бес, впрочем, был не против, не вспоминая о запрете. Он выдал первый долгий вздох, завершившийся низким стоном, и после этого себя уже не сдерживал ни в звуках, ни в действиях. Тихонько стонал от распаляющих поцелуев, а сам притирался поближе. — Колется, — с легкой капризной ноткой пожаловался он на короткую, но частую и грубую щетину на подбородке Семёна, когда тот снова целовал его где-то под кадыком. — Ох, неженка какой, — ответно поддразнил его Сёма. Федька хмыкнул. Он уже был нетерпелив, не стеснялся ни в жестах, ни в стонах. Вряд ли вообще знал, что такое стеснение. С ним было жарко, ночная прохлада вообще не ощущалась, даже спиной — по ней гуляли, беспорядочно поглаживая, бесовы руки. А Семён сжимал его задницу в своих ладонях с вожделением, которое выбивало из головы все посторонние мысли, кроме одной, самой примитивной, самой приземленной, оставляя желание такое же древнее, как сам мир — овладеть. — Не могу больше, не могу, — шепотом взмолился Федька и тихонько хныкнул. — Давай, возьми свое. Я так хочу, так хочу…       И Сёму, кажется, окончательно повело с этих слов. Заткнув беса, который что-то еще неразборчиво бормотал, поцелуем, он дернулся рукой вниз и коснулся средним и безымянным пальцами промеж его ягодиц. Чёрт хоть и жаловался, что хочет так, что аж умирает, оказался неуступчивый, зараза, тугой, будто дразнил. Сёма остановил себя на полудействии и не стал толкаться пальцами внутрь. — Всухую хочешь? — Ага, еще чего, — возмутился нечистый и хрен знает откуда достал махонький прохладный тюбик, вложив его в Сёмину ладонь. — Чего, блядь, раньше не мог додуматься? — проворчал Семён, откидывая крышечку. — И задницу мог бы сам подготовить. — И трахнуть сам себя, ага, — поддакнул Федька, даже в состоянии бездумного возбуждения не теряя своей язвительности. Такую-то черту характера и не пропьешь, и не потеряешь. — Сёмушка, не тяни кота за все подробности, я тебя по-хорошему прошу.       По-хорошему. Ишь. Сёма и не тянул. Ворчал, но дело делал, растягивая скользкими от прохладной смазки пальцами горячий узкий вход, пока тягучее возбуждение скручивало все в паху сильнее с каждой минутой. Точка невозврата была пройдена, и теперь назад пути точно нет. — Зачем так долго, — простонал Федька, пока его плечи часто двигались от сбитого дыхания. — Давай уже, а.       Дважды повторять не нужно было. Привстав на коленях, Семён подхватил Федьку под поясницей, приподнял, поближе прижал к себе и толкнулся в его растянутое нутро, а бес едва не захлебнулся стоном, почувствовав, наконец, возбужденную плоть внутри себя — то, чего он так хотел. Сёма медленно на начальных порах двигался, вновь склонившись над ним, а нечистый тихонько постанывал, а потом захотел большего. Заерзал, почти неслышно хныкнул, неосторожно дернулся, сам нашел положение, в котором удовольствия стало в разы больше, и ему это понравилось. Он взялся двигаться навстречу, вцепившись в чужие плечи, и Сёме окончательно сорвало крышу. Он думал, что быстро и грубо будет под конец, но не удержал себя. Двигался сильно, уверенно, глубоко, одной рукой упираясь в покрывало возле плеча Федьки, а второй удерживая его под поясницей. Сбитое дыхание не позволяло целоваться долго, допускало лишь хаотичные, рваные поцелуи.       Чёрт, как и обещал, звал по имени. Похоже, что ненамеренно, а в горячем беспамятстве, пока полосовал ногтями кожу на чужих плечах и спине. Звал его, просил о чем-то, но не уточнял, о чем именно, задыхался стонами и подмахивал. Семён, тяжело сглотнув, не вытерпел повторно, снова выпрямился и ускорился, удерживая в обеих руках его бедра. Пока бес бормотал что-то, теряясь в ощущениях, Сёма молчал, стараясь не упустить ни мгновения удовольствия. Да и никогда он, собственно, не был любителем потрепаться в процессе прелюбодеяния. Смысл?       Федька сводил с ума: часто облизывал свои приоткрытые губы, хмурил черные брови и сдавленно мычал, через раз ощущая вместе с удовольствием терпкую, легкую боль, а очередная волна горячего наслаждения стирала его хмурую складочку между бровей, заставляя сильнее выдыхать. В какой-то момент Сёма понял, что чёртов хвост снова касается его спины, даже весьма ощутимо хлещет иногда. Рога тоже вернулись на голову и их острые кончики торчали из взъерошенных смольных волос. Кажется, потерял Федька контроль и над собой, и над своей бесовской силой. Весь горячий, стонущий, разнузданный, он совсем скоро кончил, ни разу не дотронувшись до себя, и теперь, постанывая в унисон тяжелому и частому дыханию, смотрел, как напряженно хмурился Сёма, быстро и размашисто двигался, кусая губу и подходя почти вплотную к своему крышесносному финалу, который обещал быть идеальным.       Финал таким и был — будто на части разобрало, ни больше ни меньше. Сладкий, измотавший обоих оргазм такой сильный, словно обухом по голове шарахнуло. Чёрт далеко не сразу сообразил, что Семён уже покинул его тело и просто опустился рядом. Федька, кажется, вообще был в нирване. А вот Сёма, когда немного отошел, начал зябнуть. Взмокшее тело остывало, ночной холодок теперь стал куда ощутимее, но и к этому можно привыкнуть, потому что вставать совершенно не хотелось. Хотелось курить. Нашарив свои штаны где-то рядом, Сёма достал папироску и упал обратно на спину. — Сделай спичку, — попросил он у беса, а тот, не открывая глаз, протянул руку и запалил огонек на пальце. — Давненько я так не развлекался, — вздохнул нечистый, убрал пламя, когда Сёма прикурил, а потом повернулся к нему, удобно устроившись на боку. — Ты мне, между прочим, не все продемонстрировал, о чем трепался всю неделю, — резонно заявил Семён. — Хочешь еще? — не без удивления отреагировал Федя, а потом покачал головой. — Петух скоро запоет. — Да больно надо, — равнодушно хмыкнул Сёма, прикрыл глаза и сладко затянулся, слушая тихий треск и шелест табака, сгоравшего в сигарете после крупной затяжки. — Ой, вот только не надо делать вид, что тебе не понравилось, — едко отозвался чёрт, пихнув его в бок, а потом дотронулся до краснеющих полосок на плечах Сёмы. — Больно? — Нет, приятно, — с беззлобной иронией хмыкнул тот. — Я не делаю вид. Понравилось, чего отрицать.       Чёрт остался доволен ответом. А Семён слишком некстати вспомнил, что теперь наверняка остался без ангела-хранителя. И ничего по этому поводу не почувствовал. Ни сожаления, ни тяжести. Только равнодушие, с которым он закончил выкуривать сигарету и затушил окурок, дотронувшись до мокрого стебля травы. Окурок коротко шикнул, угасая, а Сёма принялся одеваться. Закрапал мелкий дождичек, и чёрт, громко выругавшись, тоже принялся натягивать свою одежку. — Я б еще повалялся, — вздохнул нечистый, но усилившийся дождь норовил прогнать его и Сёму со двора в дом. И у него это получилось.       Время перевалило за час ночи, а заниматься ничем не хотелось. Бес ускакал поплескаться в баню, чтобы побесить банника заодно, а Семён, напившись воды, свалился на кровать и вздохнул. — Где же ты, товарищ хранитель, раньше был? — равнодушно спросил он, и ответа, в общем-то, не ждал, но все же получил. — Всегда с тобой, — тихо шепнул бестелесный голос откуда-то справа. Стало как-то очень уж не по себе. — И тогда, когда я принял решение приехать сюда? И раньше? В чем твоя работа выражается, если ты, откровенно говоря, не раз схалтурил? — На все воля нашего Всевышнего отца, — загадочно ответил хранитель, а Сёма едва удержался, чтобы не закатить глаза. Надо же, не только священнослужители грешат такой отмазкой. Высшие создания божьи — и те туда же. — Значит, и на это тоже его воля, — подвел итог Семён, имея в виду все, что произошло с ним этой ночью. — Работа твоя бесполезна и необходимости в ней, стало быть, нет.       Золотом вспыхнуло справа, а потом склонился над кроватью ангел, но уже безликий, бесполый, с пугающе пустым лицом. Не повторял больше внешность своего подопечного, потому что отныне его не опекал. — Вот и оставайся. Ты был предупрежден. Господь с тобой, грешник.       И исчез, оставив за собой медленно угасающий тихий перезвон и шелест невидимых крыльев. — И тебе не хворать, — запоздало отозвался Сёма, снова расслабленно опустился на постель и понял: душа теперь наполовину в лапах чёрта. Теперь ему ничего не стоит заполучить остатки посредством самого обычного убийства. И защиты от него уже нет. Но думать об этом до ужаса не хотелось.       Федька из бани так и не вернулся. Видать, сцапался с банным духом, а потом пропел петух, расшугав нечистую братию по углам. Так или иначе, уснул Сёма еще до этого, и ничто его уже не будило.       Следующий день знаменательными событиями не отличился. Семён проспал до обеда, истопил баню, помылся и к вечеру засобирался на работу в ночную смену. День был хорошим, прохладным, дышалось легко и свободно. К вечеру похолодало, но не настолько, чтобы кутаться в куртку. — Между прочим, дома сахар закончился, — заявил бес, нарисовавшись в половине первого на кладбище. — Между прочим, задница слипнется, рогатый, — парировал Сёма, сидя на крылечке сторожки с сигаретой в зубах. — Не слипнется, — похабно ухмыльнулся Федька, усевшись рядом. — Ты же за этим проследишь, да?       Сёма ничего не ответил, только тяжело посмотрел на чёрта и неопределенно качнул головой. Вот Федька, блудливый сукин сын. — Кочергу могу вставить. — Себе вставь, — огрызнулся нечистый. Вот так. То хамит, то ластится. Переменчивая натура. Дулся-дулся, а потом отошел. — Знаешь, что я сейчас видел? — Что ты сейчас видел? — проявил Сёма вялый интерес, взглянув на беса. — Знаешь Бирюковых семейку, которые около сельпо живут? — Ну, — кивнул Семён. Всю семью не знал, но главу семьи несколько раз встречал. Трактор водит мужик, на пашне работает. С чего бы чёрту-то его упоминать? — Вот стоит баба Бирюкова сейчас, с подругой лясы точит у двора, а сама на руках полено укачивает, — хихикнул бес, которому почему-то было весело. Сёма ничего не понял и скрывать этого не стал. — Что? Какое полено? — Сучковатое, Сём, — ответил нечистый таким тоном, будто очевидное объяснял. — Кленовое. А, я тебе о подменышах не рассказывал разве? — Нет. — М, и точно. Ну, слушай тогда. Кленовое полено подбрасывают лесные кикиморы, когда дитя крадут. А если трухлявая щепка — то это болотные. Ведьма, если дитя крадет, чертенка подбрасывает, это ты уже знаешь. А у кикимор поленья зачарованные. Люди видят в нем свое дитя. Только вот дитя такое чахнет, слабнет и не живет больше недели. — А зачем… в смысле, какие еще кикиморы? Зачем они украли ребенка? — совсем запутался Семён. — Мать за языком не уследила, вот зачем. Сгоряча, али намеренно, быть может, прокляла свою дочурку — вот и поплатилась. Утащили девки лесные к себе на воспитание. А ты готовься, спустя седмицу будешь пенек кленовый хоронить, — без особой жалости усмехнулся чёрт. Сёма, вспомнив, что у Бирюковых это первый и долгожданный ребенок, как-то засомневался в том, что у молодой матери повернулся язык обхаять собственного младенца. — Это, слышь, — ткнул он локтем беса в бок. — Недоразумение какое-то. Давай ребенка вернем назад, а? — Ха, с чего б это? — удивился чёрт, дернув бровью. — Я добрые дела делать не нанимался, я для злодеяний на свет рожден. А то еще, чего доброго, свои же урок преподадут, чтобы не забывал, как козни чинить. Нет и нет. — Не ломайся. Давай посмотрим на это с иной точки зрения. Ты учинишь козни не человеку, а кикиморе, которая малыша уволокла. Оставишь ее с носом. — М-м-м… — призадумался Федя и мотнул головой. — Не, я зло и злу препятствовать не должен. Не проси, Сёмушка. — Да ладно тебе, от одного раза не подобреешь.       Федька лукаво посмотрел на Сёму и вздохнул. Видать, его хвостатой заднице тоже приключений не хватает. — В первый и последний раз, — для виду поворчал он. — Если я сам чёрт, кто меня за язык дернул, чтобы я тебе это рассказал, м?       Ответить Семён уже не успел — нечистый схватил его за руку и вмиг оказался с ним в какой-то лесной чаще. — Мы далеко или близко? — Да недалече. Вон река, а за ней в чащобе вроде как местные кикиморы рыскают. Видал пару раз. — Ты прислушайся хорошенько, может, ребенок где-то плачет? — подсказал Сёма, и Федька послушно замер, но покачал головой. — Тишина. Пошли вперед. — А они ее случайно не… того? — Не сгубили. Нет, девочек они растят, любят и делают себе подобными. А мальчиков они попросту не утаскивают. Они вообще, кикиморы-то, все, как одна, мужского рода на дух не переносят, и даже не спрашивай меня, почему. Это русалки — те еще распутницы, до мужиков охочие. А кикиморы только меж собой шашни вертят, вот так-то. Посему, Сёмушка, трудно нам с тобой будет, — вздохнул бес. — А чего они боятся? Сладить с ними как? — Медведя бурого боятся, бранной ругани и любого лешего. Лешие-то, знаешь ли, больно падкие на кикимор. Лесавки им в жены не годятся, больно маленькие да глупенькие, а кикиморы сами не даются. — Познавательная информация, — усмехнулся Сёма. — Ты мог бы стать медведем, — подсказал он, вспоминая, как чёрт без труда принял облик махонького горностая. — Мог бы, — согласился Федька. — Там посмотрим.       Они подошли к реке, встали у кромки берега, заросшего осокой, а Сёма огляделся. — Глубокое место. Вплавь придется. — Зачем? — удивился нечистый, снова схватился за сёмину руку и переместился на другой берег. Даже ног не намочили. — Ну, можно и так, — пожал плечами Сёма. — Так, да не так! — заголосил кто-то за спиной, заставив мелко вздрогнуть от неожиданности и повернуться к реке. — Какого хрена не поплыли?       Посреди реки стоял по пояс в воде парнишка нездешний, хотя должен был под воду с руками уйти. С виду оборванец, какой-то слишком уж бледный, с посиневшими губами и застывшими светлыми волосами. На ресницах и бровях белел иней, а сам парень чуть отсвечивал, изредка теряя четкость собственных очертаний. И стало понятно, что он, в общем-то, и не человек. Глаза полностью белесые и такие холодные, что пробирает до костей от одного его взгляда. — А, Феденька! А я смотрю — места знакомые. Как водичка? — ехидно ухмыльнулся бес, а Сёма похолодел. Федька, мать его, Скворцов. Утопший в реке мальчишка из семьи пасечников, по милости чёрта принявший смерть так рано. — Он что, как русалки? — тихо спросил Сёма, разглядывая утопленника. — Нет, он навь. Злобный мстительный дух, — пояснил чёрт, а потом повысил голос. — Извини, отомститель, давай поговорим в другой раз, я сейчас спешу.       Настоящий Федька, пусть уже и мертвый, пришел в ярость. — А ты, мужик, кто такой? — обратился навь к Семёну, а тот не нашелся с ответом. — Ты зачем ему доверяешь? Вот увидишь, он тебя мигом доведет до гробовой доски! — Да полно брехать-то, сосулька, — огрызнулся бес. — Не слушай его. А ты, — ткнул он пальцем в навя, — русалок не терроризируй, бандит. Жаловались уже на тебя. Все, бывай.       Чёрт, не слушая возмущенные шипения Феди Скворцова, отправился в чащу, а Сёма, беспомощно глядя на синеватого призрачного утопленника, которому уже ничем не помочь, ушел следом. Слова навя, правда, засели в голове. В принципе, ничего нового Сёма не услышал, а о том, что рано или поздно чёрт исполнит задуманное изначально, догадывался. Ну и что теперь? Начать паниковать? Погоды это не изменит, и смысла никакого в этом нет. Сёма просто спокойно принимал любой ход судьбы. И на то у него были причины.       В небе медленно уплывало прочь от растущей луны кудрявое темное облако, и вокруг стало посветлей. Молча шли чёрт и человек, пока не вышли в березовую чащу, а там наткнулись на полянку, аккуратно окруженную плотным кольцом молодых берез. — Вон, — практически беззвучно шепнул бес и ткнул пальцем в сторону опушки. Там мерцал маленький костерок, рядом лежал большой серый валун, а на нем сидела девушка. Кикимора. Так сразу по ней и не скажешь. Простая, миловидная, рыжеволосая, но с такой длинной косой, что кончик ее терялся где-то в траве рядом. Одетая в длинную черную рубаху, обвязала она талию гибким ивовым пояском, а на шее красовалось ожерелье из кусочков древесной коры. Рыжая кикимора укачивала на руках ребенка, тепло улыбалась и мурлыкала что-то себе под нос. Подруга ее немного поодаль стояла. Облаченная в сарафан из крапивы, которая, видать, ее совсем не жгла, она играла с белочкой. Красивая, белокурые волосы распущены, а в них запутались листочки и веточки. Спокойны были девушки и пока не обнаружили незваных гостей. — Лесные кикиморы не такие зловредные, как наши речные подруги. А вот болотные, к примеру, хуже их всех, взятых вместе. Так вот, надо бы попробовать мирно их уговорить. — А ты умеешь миром дела решать? — шепотом спросил Сёма, усмехнувшись. — В том-то и дело, что нет, — фыркнул чёрт. — Женщиной стань. Может, тогда послушают? — высказал идею Семён, и чёрту она пришлась по душе. — Вот голова ты, Сёма, — ответил он уже женским голосом, став еще ниже ростом, а чертами лица — нежнее. Убрал длинные смольные косы за плечи, поправил одежду, которая теперь мешковато смотрелась на его девичьем теле, спрятал рожки и хвост, а потом вздохнул. — Ну, ты пока здесь постой.       И шагнул, минуя березы, прямиком к кикиморам. Те, обнаружив гостью, напряглись, но потом заметно расслабились. Чуяли, что пришел не человек, но не могли понять, кто именно. — Здравы будьте, сестрички, — медовым голоском поприветствовал чёрт. — И тебе, милая, не хворать, — дружно ответили кикиморы, улыбнувшись. Не то приняли за свою, не то опасности не почуяли — не поймешь. — Как вас звать-величать? — Олисава я, — отозвалась рыженькая кикимора, прижав к себе ребенка. — А это Стрекава, сестра моя. А ты кто? По какой такой нужде пожаловала? — Ребенка хочу покачать. Дай хоть на минуточку, а? — попросил бес. — Страсть, как детей люблю. — Не ты одна, — возразила Стекава, угостила белочку орешком и отпустила на траву. А Олисава заметно насторожилась. Освободила одну руку, второй покрепче перехватив малышку в свертке, сунула ладонь за пазуху и достала что-то в кулаке, а потом резво метнула в чёрта, который уже подошел достаточно близко, протягивая руки. Эффект был примерно такой же, как в ту ночь, когда Сёма окатил его святой водой. Запрыгал бес, задергался, ругаясь, стал стряхивать с себя какие-то сухие стебли и колючки, а заодно и облик девичий стряхнул. — А-а-а, рогатый, получил свое! Ишь, прикинулся, — мгновенно рассвирепела Олисава. — Чертополох свое дело знает. Поделом тебе. Не получишь дитя. Катись отсюда.       Сёма, поняв, что операцию они с Федькой провалили, стал подбираться ближе, так что кикиморы заметили и его. Обе ощерились, словно дикие рыси. — Уходи, уходи отсюда, и друга своего забирай, — шипела Стрекава, бесстрашно грозя чёрту пальцем, а тот медленно выходил из себя. Сёма понимал, что надо что-то сделать. — Верните ребенка. Мать пожалейте, — попробовал он разжалобить сестриц кикимор, но получил лишь обратный эффект. С презрением покосились они на человека. — Сама виновата, кукушка языкастая. Дочь родную прокляла, вот пусть теперь повоет. — Сучки, — прошипел бес, подходя к Сёме и вытаскивая из волос остатки сушеного чертополоха. Выкидывал, матерился, дул на пальцы, а потом вздохнул.       Кикиморы, подумав, что незваные гости собрались уходить ни с чем, вернули внимание друг другу и ребенку. Уселись на одном камне, нежно малышку баюкали. Стрекава сначала по-матерински целовала краденое дитя в лоб, а потом свою названую сестру, но уже в губы, долго и трепетно, и совсем не целомудренно. Не соврал, стало быть, чёрт. — Что же делать теперь? — спросил тихонько Сёма, параллельно залипая на то, как лобызаются лесные создания. — Ну… Мирно вопрос решить не получилось. Придется идти войной.       В ту же секунду обернулся бес косолапым медведем, неуклюже протиснулся меж берез и попер бурым лохматым танком прямо на кикимор. Те завизжали, разбудили ребенка, а Стрекава, взяв себя в руки, оградила сестру от зверя, но сама тряслась, как осиновый листок на стылом осеннем ветру. Церемониться бес не стал. Подмял под себя белокурую кикимору, лапой тяжелой к земле прижал и рыкнул протяжно, и лесное эхо ему ответило. — Отпусти, отпусти мою милую. Отпусти, не губи, — взмолилась заплаканная Олисава, пулей метнулась к Сёме и сунула ему в руки ребенка. Медведь тотчас отступил, вернул облик чёрта и с презрением посмотрел на плачущую у ног Стрекаву. — Сердец у вас нет. Человеческой девке ребенок не нужен, нам-то малышка нужней. — Да что вы говорите? — ехидно отозвался Федька и зашагал к Сёме, пока тот, неумело укачивая на руках плачущую девочку, жалостливо смотрел на двух кикимор, утешающих друг друга. Еще с полчаса назад на полянке царила идиллия, а теперь — вот. — Ну что, идем? — жизнерадостно спросил чёрт, а Семён не мог глаз оторвать от сокрушающихся девушек. — Жалко их. Они что, не могут сами себе полено заколдовать? — Я же тебе говорил, иллюзия умирает быстро. А они — существа ранимые. — А мы их так обидели. — И что? — развел руками бес, а потом нахмурился. — Я что-то не пойму, ты ребенка хотел вернуть? Вот он, орет, не затыкается. В чем проблема?       Кикиморы, обернувшись на разговор, злобно щерились. — Что стоите, окаянные, душу травите? — дрогнувшим голосом спросила Стрекава. — Сделай ты что-нибудь. Вон как фокусничать умеешь. Наколдуй им ребенка какого-нибудь. Жалко тебе, что ли?       Кикиморы прислушались, затаив дыхание, а чёрт, злобно посверлив Семёна взглядом, тяжело вздохнул. — Слышь, конопатая, метнись-ка туда вон, — указал он, обращаясь к Олисаве, в гущу леса. — Там что-то шебуршится.       Недоверчиво сощурилась кикимора, но послушалась чёрта. Встала, одернула рубаху и резво убежала, а вскоре вернулась, держа махонького олененка на руках. — Косулин звереныш, — объявила она, поставив малыша на землю. Детеныш оцепенел от страха, до дрожи в хвостике пугаясь всего вокруг. — Вижу, не слепой, — огрызнулся чёрт, махнул рукой и обернул звереныша человеческим дитем. И такая славная вышла из олененка девочка, что загляденье: махонькая, испуганная, с большими глазами, похожими на оленьи, а волосики, пробивавшиеся на детской голове, светло-русые с темными пятнышками, словно олений окрас. Кикиморы аж задохнулись от восторга, счастливо загорелись их глаза. Одна из них подхватила перевертыша на руки и начала укачивать, успокаивать, лепетать с малышкой, мигом забыв о человеческой девочке, которая уже утихла у Сёмы на руках. А вторая, утерев с веснушчатых щек слезы, проводила человека полным благодарности взглядом. — Пойдем скорее, — шикнул бес, которого аж перекосило, когда он лицезрел всю эту идиллию. — Тошно смотреть. — Что, лимит доброты исчерпан, а? — с усмешкой поддел Семён беса. — Ага. Надо срочно сгубить кого-то, для восстановления баланса, — проворчал он. — Плохо ты, Сёмушка, на меня влияешь.       Как оказалось потом, не так сложно было отобрать у кикимор похищенного ребенка, как попытаться вернуть его родителям. Просто так принести дитя обратно и предъявить было нельзя. Надо было действовать тайно, а чёрт наотрез отказался лезть в избу родителей девочки, увидев над каждой оконной рамой и дверным косяком маленькие крестики, нарисованные мелом. Вроде и суеверная традиция, а все ж достойно защищала дом от нечисти.       Возиться с оконной задвижкой пришлось Сёме. Пробравшись в чужой двор вместе с чёртом, который на время отнял голос у сторожевой собаки, он открыл окно, осторожно влез в дом и взял ребенка из рук чёрта. Чужой дом, незнакомая планировка, темно настолько, что ничерта не разглядеть. Когда глаза привыкли к полумраку, тихо шагнул Семён вглубь спальни и склонился над детской кроваткой, за которой чуть поодаль стояла супружеская койка, где и сопели хозяева. Ребенок-подменыш, спящий в детской кроватке, тут же обратился сучковатым поленом, едва близко с ним оказалось настоящее дитя. Осторожно, чтобы ни одним шорохом себя не выдать, вытащил его Сёма из кроватки, зажал коленями, а сладко спящую девочку уложил на место, а потом локтем задел особо громкую погремушку, висящую на решетчатой деревянной стенке кроватки. Малютка проснулась и залилась плачем, утих мужицкий храп на кровати. Дожидаться закономерного итога Сёма не стал и быстро дал деру обратно к окну, получив в спину пронзительный женский визг и отборный крепкий мат.       Федька уже ждал, протянув руку, когда Сёма спрыгнет с подоконника чужой хаты. Схватил его ладонь, вернул зашедшейся хрипом дворняге голос, а потом исчез с чужого двора, вместе с Семёном оказавшись дома. — Фу ты, блядь, ну ты, — выдохнул Сёма, утерев пот со лба, который выступил от напряжения. Полено так и осталось в руке. — Пронесло, — зашелся хохотом бес, успокоился и вздохнул. — Но ты, Сёмушка, больше не проси меня добрые дела делать.       Сёма ничего не пообещал, усмехнувшись. Положил полено у печи, снял футболку и умыл лицо, собираясь лечь спать. Федька, который так не думал, уже разложил было карты по кухонному столу, но его планы сорвал протяжный петушиный крик. Распрощавшись, исчез он прочь, оставив колоду своих карт прямо на столе, а Сёма, погасив везде свет, лег в постель и вскоре уснул. Измотанный и впечатленный после встречи с кикиморами, он даже и не вспомнил о том, что должен был вернуться на кладбище и доработать ночную смену, а чёрт, вернувшийся в дом в облике кота, не считал это большой проблемой и будить Семёна не стал, уютным черным клубком свернувшись у него в ногах.