Чёртовы проказы

      Много дней прошло с тех пор, как новорожденная девочка была спасена из лап кикимор, а деревенский люд все никак не мог успокоиться. Уже и август наступил, а родители малышки неустанно мусолили свой рассказ о забравшемся в дом чужаке. И если сначала это был обычный вор, то к концу недели байка обросла подробностями из рода небылиц, и шустрый ночной форточник превратился едва ли не в упыря, который чуть не слопал с потрохами ребенка прямо в колыбели, а потом бесследно растворился. Тут уж удивился даже чёрт. — Вот любите вы, люди, кривды для красного словца ввернуть, — фыркнул Федька, когда Сёма рассказал ему, как отец ребенка собрал вокруг себя зевак в базарный день и прибавил к своей и без того заезженной байке о вурдалаке, охочем до детской плоти, новые подробности. Суеверная половина деревни крестилась и охала. — А ты не любишь? — усмехнулся Семён, разглядывая оставшиеся в руке карты. Отбиваться было абсолютно нечем. Голова снова загудела к полуночи, соображать не особо получалось, но настырный чёрт настоял на игре, и не пускал в кровать, хоть ты убей его. — Мне положено по статусу, — пожал плечами нечистый, выжидая, когда Сёма соизволит покрыть его карты. — Ну? До второго пришествия будешь думать? Будто в шахматы играем, честное слово. — Да не соображаю я ничерта, — проворчал тот. — Котелок трещит, аж сил нет. Вылечил бы? — Ага, да. Сейчас, только хвост причешу, — ухмыльнулся Федька, демонстративно сложив руки на груди. — Чтобы ты сразу спать ушел? Знаю я твою благодарность. — Ну и хрен с тобой.       Сёма кое-как покрыл карты беса, но в итоге все равно продул. А на кону желание. И чёрт сделал такое лицо, что Семёну на миг расхотелось жить. Вот же шельмец рогатый, как выдумает чего — не открестишься. — Знаешь, что такое постельные ролевые игры? — вдруг выдал Федька, и Сёма непроизвольно спрятал лицо в ладонь и тяжело вздохнул. — Приехали, блядь. Знаю. И? — Давай попробуем? — выпалил бес, и видно — загорелся, паршивец, своей затеей, и теперь спасу от него не будет. Вскочил со стула, бросив карты, хвостом мотнул и подошел к Сёме со спины, обнимая, а голову уместил на левое плечо. — Такой простор для фантазии. Давай ты будешь серым волком, а я Красной шапочкой? — Хуяпочкой, — отозвался Семён, отнимая руку от лица. — Ты серьезно? — Вполне, — подтвердил нечистый и засопел в шею, вызвав мурашки горячим дыханием. — Ну, тогда пеки пирожки, складывай в корзинку и пиздуй в лес. Я потом подойду, — ответил Сёма и хотел было подняться со стула, но чёрт не позволил. Юрко уселся на колени, облокотился на чужие плечи и нахмурил брови. — Нет, так не пойдет. Давай другие роли. Как тебе… Хм, агрессор и жертва? — Я жертва? — грустно вздохнул Сёма, а чёрт хихикнул, попутно лапая его под футболкой там и сям, куда мог дотянуться. — Готов взять эту роль себе. А ты умеешь проявлять агрессию? — Умею. — Настоящую. Агрессивную агрессию. Чтобы я поверил, — уточнил чёрт. — Поверил во что? — В то, что ты меня ненавидишь. Ты же меня ненавидишь? Хорошее чувство — ненависть. Оно даже сильнее, чем любовь, — ушел чёрт в лирическое отступление, а Сёма подхватил его, снял с себя и поставил на пол, поднявшись со стула. — Пока я распишу весь спектр эмоций и чувств, которые я к тебе испытываю, наступит утро. И разве агрессору обязательно ненавидеть? Достаточно желания причинить вред. — А ты хочешь причинить мне вред? — не отставал чёрт, шагая спиной назад перед Сёмой, пока тот шел в спальню, чтобы упасть в кровать. Интерес, который Федька проявлял к подобной теме, может и показался бы Сёме странным и извращенным, но он уже привык к бесу достаточно и давно ничему не удивлялся. Чёртово племя — что с него взять? Все у них с ног на голову да сикось-накось. — Какого рода? — Всякого. Подумай, что делают агрессоры? Насильники? Доставляют боль, унижение, берут силой. — Доставляют обычно удовольствие, а боль и унижение причиняют, балда, — пояснил Семён, сел на кровать и начал взбивать мятую подушку. Черт забрался следом и уселся рядом. — Не вижу разницы. Так что? Будешь моим агрессором? — допытывался приставучий бес. Что ни говори, а раздражать и бесить он умел. Но никогда настолько, что хотелось бы что-то сделать с ним. Максимум — подзатыльник и пинок под хвостатый зад. За время совместного проживания чёрт выработал к себе отношение, как к назойливой барабашке, которая шалит под боком — не более. — Не буду. Не умею так, — отказал Сёма. — За болью и унижением обращайся к кому-нибудь другому. А я спать, — заявил он, снял футболку и прилег, подбив подушку поудобнее. — Ах, так? — начал сердиться бес. — Отстань. Мне хуево, — спихнул Сёма черта с кровати, а тот упер руки в бока. — А, ну вот. Если тебе нездоровится, значит, ты злой. А кто злой, тот и агрессивный.       Сёма промолчал и закрыл глаза, игнорируя чёрта. Не было сил и желания с ним спорить и выполнять его прихоти и запросы. — Ла-адно, — протянул чёрт и пошлепал босыми ногами прочь.       Сёма ему не соврал — чувствовал себя и впрямь худо. Кроме того, что раскалывалась от страшной боли голова, еще и тело крутило неприятной ломотой. И если до этого Сёма думал, что ему жарко от того, что рядом чёрт, то теперь понимал, что собственная температура выше нормы. Что ж, простудиться в самый жаркий месяц лета — это надо суметь. А то, что у него простуда, он не сомневался. Характерное разбитое состояние и туман в голове — явления знакомые.       К тому моменту, как неугомонный чёрт, отлучавшийся куда-то, вернулся в дом, Семёна стал бить легкий озноб. — Эх, как лихо тебя хворь взяла. Нормальный же был, когда играли, — протянул бес, и голос его звучал, как сквозь толщу воды — искаженно, мутно. Тронул он Сёмин лоб горячей ладошкой, а потом потряс за плечо. — Я тебя вылечу. Вот, смотри.       Сёма отрыл глаза и сфокусировал взгляд на Федьке, который держал в руках что-то, похожее на куклу. Так и есть — кукла. Скрученная из длинных стеблей пырея, она была безликой, перетянутой длинным и гибким стеблем сорнякового вьюнка. Видимо, что чёрт во дворе надергал — из того и смастерил. Вот только зачем? Объяснять он не стал, вместо этого протянул руку и без предупреждения дернул с головы парня тонкую прядку волос. Сёма шикнул и зажмурился, потирая больное место. — Ты что, одурел? — Надо, — заявил чёрт, скатал волосы пальцами в шарик и затолкал в голову куклы. — Ну вот. — Что это за хрень? — Это куколка-обережек, — пояснил чёрт. — Оберег, как же, — скептично проворчал Сёма. — В твоих-то руках? — Твоя правда, в моих руках она скорее как вуду. Но вылечить тебя я все равно смогу.       С этими словами он положил фигурку на левую ладонь, накрыл правой и зашевелил губами, совсем беззвучно. — Ты же и касанием можешь излечить, — напомнил Сёма, а бес сердито сверкнул глазами. — Умный какой. Когда я лечу касанием, я забираю все себе. Приятно мне, думаешь, с болью головной ходить? Пусть и недолго, но все равно. А это в куклу уйдет. Все, не отвлекай.       Чёрт снова взялся ворожить, а Сёма молча обдумал его слова. И с чего бы это такая жертвенность с его стороны? Чтобы не просто лечить, а на себя хворь переманивать? Вот уж диво, так диво. А может Федька просто мазохист, а делает вид, будто чем-то недоволен, хотя не долее, чем пятнадцать минут назад чуть ли не требовал надругаться над ним в самой суровой форме. — Чувствуешь что-нибудь? — спросил нечистый, а Сёма сел на постели и прислушался к ощущениям. — Нет, ничего, — мотнул он головой, но понял, что с ответом поспешил. Боль в висках потихоньку унялась, забрав с собой и болезненную ломоту. В голове прояснилось. — А, нет. Нормально. Легче, — поспешил отчитаться Сёма и прилег обратно, вздохнув. — Ну вот. А теперь давай, включай агрессора, — потребовал чёрт, забрался и уселся верхом, тормоша куклу в руках. — Вот иногда думаю, что прям пришиб бы тебя, а на деле… Нет, не могу. Не агрессивный я. — Ну да, конечно, рассказывай, — не поверил и отмахнулся бес, а после наклонился. — Ударь меня.       Сёма помолчал, глядя в бесовы глаза и пытаясь угадать, шутит тот, или всерьез требует. — Куда ударить? — Да вот сюда, — ткнул он пальцем себе в щеку. — Куда хочешь. — Отвали, не стану. Вот разозлишь, как следует, тогда может быть… — отмахнулся Сёма, а чёрт фыркнул. — Ну что ты, Сёмушка, ни разу в жизни не насиловал никого? — Вообще ни разу. — Совсем-совсем? — Совсем. — Скучный ты человек, — резюмировал Федя, а потом со вздохом посмотрел на куклу в руке. — Так и думал, что до этого дойдет.       Дальнейшие вопросы чёрт игнорировал. Опять что-то наговаривал на куклу, крепко стискивая ее в руке, а потом запалил огонек на кончике пальца и прижег ей середину груди. Зеленая трава не горела — тлела, дымилась, а Сёма молча смотрел, не понимая, что происходит, пока внутри, подобно огню, разгоралась нешуточная злоба. Да такая, что впору мебель крушить и морды бить. Чёрт вдруг стал бесить неимоверно, всем своим видом, каждой своей ужимкой. Трясущимися от злости руками схватил Семён чёрта за грудки, привстав, опрокинул с себя и сел на постели. — О, работает. Ну вот, коли сам не хочешь — будет, как я захочу, — хихикнул он, а когда Сёма молча протянул ладонь, требуя отдать ему куклу, тот мотнул рогатой головой и спрятал ее за спину. — Дай сюда, собака. — Нет. — Быстро, — рявкнул Сёма, а бес шмыгнул с кровати. — Не отдам. Одной злости мало. Надо, чтобы ты меня вожделел, — откровенно издевался бес, наслаждаясь проделанной работой. Сёму было не узнать: от кипучей злости, навеянной темной ворожбой, его трясло, кулаки сжимались до белизны костяшек, зубы — до скрежета. Чёрта это только взбудоражило. Он нашептал кукле что-то еще, а потом поцеловал ее и выбросил за ненадобностью куда-то за спину. И если прежде Семён хоть как-то противился ненастоящей агрессии, удерживая себя от того, чтобы хорошенько отмудохать мерзопакостного беса, то сейчас крышу снесло окончательно, и единственное, что его заботило — поймать рогатого шельмеца и оттрахать так, чтобы громко скулил. — Сюда иди. — А что-то мне не очень хочется, — ухмыльнулся довольный бес, который получил, что хотел — агрессора и насильника в одном лице. Правда, не думал о том, не перестарался ли с правдоподобностью. — Ты меня лучше не беси, сучий сын, — предупредил Семён, медленно слезая с кровати и приближаясь к чёрту, который, напротив, шагал назад, и все это было похоже на то, как опасный хищник медленно загоняет добычу в тупик. Потому что именно туда чёрт и попал, уткнувшись спиной в угол комнаты. — А ты бесись, бесись. Не забывай о ролях, — похабно улыбнулся чёрт.       Сёма не ответил, успел поймать Федьку, который хотел шмыгнуть у него под рукой, схватил за шею левой и крепко стиснул, прижимая обратно к стене. Федька сто раз бы вырвался, попросту растворившись в воздухе, но ему все это нравилось. Он добивался этого, а теперь просто наслаждался тем, какой злобой веет от его обычно добродушного человека.       Сладить с отбивающимся чёртом было трудно, но сил Сёма не жалел. Это не походило на драку, скорее на избиение. Пока чёрт брыкался, кусался, царапался, толкался и умудрялся бодаться, чтобы вырваться, Семён прикладывал его головой о стену, а потом заехал кулаком по лицу и одним хорошим ударом разбил губу Федьки. С уголка тонкой струйкой засочилась кровь, но ссадина даже запечься не успела — затянулась тут же. Что удары, что увечья — все чёрту было нипочем. Тот только сверкал своими черными глазами и усиленно сопротивлялся любым действиям. Пришлось постараться, чтобы уволочь его на кровать. Он не давал снять с себя одежду, ни секунды не лежал спокойно, разве что пощады не просил, как настоящая жертва насилия. Когда получилось сорвать с него рубашонку, практически изорвав ее на части, бес начал отбрыкиваться интенсивнее, и Семёна раздражала необходимость удерживать его под собой, прижимая его руки к койке. Сильным рывком он перевернул чёрта на живот и схватил его за хвост, крепко стиснув, а второй рукой стиснул шею сзади, чтобы не дать подняться. — Ну и чего ты, шлюхин сын, дергаешься? Не этого ли ты добивался? — зашипел Сёма, склонившись над бесом, а тот фыркнул, дернув плечами, прикусил губу, прогнулся в пояснице и притерся задницей к чужим бедрам, чувствуя крепкий стояк. — Так я же жертва. Мне положено отбиваться. — Лажаешь ты в своей роли, сученыш. Жертвам больно, когда их бьют, а не смешно, — подметил Сёма, шумным вздохом отозвавшись на прикосновение. — На односторонней правдоподобности далеко не уедешь, да? — Ну что уж поделать, если я неуязвим? — дразнился Федька, а Сёма с ним своими планами делиться не стал. Придавил своим весом к кровати, зафиксировав, а потом зашептал ему на ухо единственную молитву, которую знал. Не ожидавший такого поворота чёрт сначала испуганно оцепенел, а потом зажмурился и замотал головой, забился, как карась, пойманный в сети. — Не смей, не смей, — заскулил он так, что это было похоже скорее на жалобу, чем на требование. Сёма игнорировал его просьбу, дочитав молитву до конца. Беса настигла боязливая трясучка, а сам он будто лишился всяких сил. Тяжело дышал, поскуливая, судорожно стискивал руками простыню и понял, наконец, что перестарался, когда делал Сёму злым. Очень перестарался. — Так намного лучше. И притворяться не надо, — удовлетворенно отметил Сёма, уперся в поясницу беса, привстав, и сдернул с него остатки одежды. — Хвост долой.       Федька послушался, убрав всю свою нечистую атрибутику, отличавшую его от человека, а потом повернул голову и с ехидной злобой зыркнул на Сёму. — Это ты сам по себе такой садюга, в глубине души. Ворожба лишь вытаскивает все наружу, как есть, — заявил он, отчасти, конечно, слукавив. А Семёну было до фонаря. — Приткнись.       Молитва, кажется, действовала недолго. Не успел Сёма стащить с себя штаны, как чёрт задергался снова, вырываясь, но уже не так активно, как раньше. — Уймись, зараза, что ты теперь-то ломаешься?       Чёрт не ответил. Старался извернуться, чтобы хоть как-то царапнуть своего мучителя, и Семён единожды перекрестил его. Бес взвыл так, что аж охрип, в страшных для него муках задергался и захныкал, но значительно ослаб. — Ну как, взбодрился? — хладнокровно поинтересовался Семён, узнав о бесценном способе сладить с чертом, запустил руку в его волосы и дернул вверх и на себя, заставляя привстать и сильнее прогнуться в пояснице. — Это запрещенный прием, — прошипел бес. Из его носа ползла струйками кровь, пачкая губы, а ресницы намокли от слез. Крайне больно, стало быть. Неудивительно, что чёрт до этого старательно избегал любых попыток его перекрестить. — Сам виноват, — коротко обронил Сёма и отпустил смольную шевелюру беса. Тот свалился обратно, пачкая кровью подушку, потом услышал смачный плевок, а уже через пару секунд почувствовал, как его растягивают сразу два влажных пальца. — И на том спасибо, — зашипел он. — Всегда пожалуйста, — безразлично отозвался Семён.       Ослабший чёрт лежал смирно, пережил недолгую растяжку, а потом громко ойкнул и застонал, когда мучитель толкнулся в него. Сразу, полностью, грубо и быстро. — Вот бы тебя еще чертополохом по заднице отходить, — шепнул Сёма, придавливая чёрта к кровати всем весом. — Окстись, садюга, — заныл бес. — Ох, и отыграюсь я на твоей душонке в аду. Вот увидишь.       Угрозы должного эффекта не возымели. Семён, все еще злой и все еще возбужденный, брал нечистого быстро, грубо и без всяких церемоний. Он поставил чёрта на колени, грудью оставив лежать на постели, и быстро, голодно выдалбливал из него стоны, до красных болезненных следов кусая свою нижнюю губу. Совершенно не заботясь о том, будет ли Федьке хорошо, он преследовал только собственное удовольствие и цель унять инородную агрессию посредством ее вымещения. Делал то, чего чёрт так хотел, да и чёрт, собственно, вскоре смирился со всем этим. Попривык, осмелел и чаще стонал уже от удовольствия, нежели от боли. Расслабился окончательно, обнял испачканную в крови подушку и гибко извивался, подставляясь, чем раззадоривал, заставляя желать сильнее, чем это сделала кукольная ворожба. Сёма уже не понимал, что из того, что он чувствует, настоящее, а что — нет. Злость со временем притупилась, приглушилась под напором вожделения. Бес если и был похож на жертву насилия, то только на ту, что словила лютый стокгольмский синдром. Ему было хорошо и приятно, и он не скрывал этого — грязно матерился, подмахивал, насаживаясь на член, и снова кончил раньше, прикусив кулак с глухим протяжным стоном. — Мазохист, блядь, — прокомментировал Сёма весь процесс в целом, уже чувствуя, что подходит к финалу, и тугой узел в паху вот-вот раскрутится, выжав заодно все соки. Он уверенно и быстро двигался, пока не кончил, тяжело дыша, а после покинул чужое тело, опустившись рядом на постель и закрыв глаза. Федька сбоку вздохнул, заерзал, шурша чем-то. А потом, судя по звуку, сел и потянулся. Семён приоткрыл глаза, посмотрев на него. Чёрт уже утер лицо от крови, вернул себе рога и хвост и теперь обиженно косился на своего временного мучителя, потирая левый глаз. — Какие-то претензии? — лениво поинтересовался Семён, устраиваясь на спине и укрываясь легким одеялом. — Никто меня доселе не осмеливался крестить. Не думал, что это так больно, — пожаловался нечистый, а Сёма слегка развел руки, молчаливым жестом приглашая беса лечь рядом. Тот не стал тратить время на раздумья и упал подле, уткнувшись под самый бок. — Сам напросился, не ной теперь, — пожурил его Семён, но обнял и уткнулся носом в его чернявую макушку, снова закрывая глаза. Грудь изнутри больше не выжигало злобой, так что Федьку можно было и пожалеть. — Перестарался, с кем не бывает, — пробормотал чёрт, уткнулся куда-то в грудь Сёмы и сопел так, что можно было чувствовать его частое жаркое дыхание. — Значит, надолго этого колдовства не хватает? Кукла, получается, теперь бесполезная? — уточнил Семён. — Нет, еще можно на нее нашептать, что угодно, — сонно отозвался чёрт, зевнул, почесал щеку и прикрыл свои черные глаза. — Я ее потом… разберу…       И уснул. Выключился так быстро, что Семён сначала не поверил. Но тревожить не стал. Не поднимался, чтобы выключить свет на кухне и утолить жажду. В кои-то веки у рогатого плута батарейки сели раньше, чем петух пропел. Оставалось только молча рассматривать его, такого спокойного и донельзя красивого во время сна, человечного даже, если б не пара острых рогов. За бездумными, хаотичными поглаживаниями голой бесовой спины Сёма и не заметил, как сам уснул. Разбудил его лишь уход Федьки с петушиной песней. Проводив его взглядом, он перевернул перепачканную кровью подушку, взбил ее, как следует, и снова уснул.       Ближе к утру ему снился чёрт — казалось бы, его и наяву хватает, ан нет. Чёрт был ласковый, вежливый, говорил, что скучал, а потом отругал за немытую посуду и неметеный пол. Сёма долго не мог понять, почему Федька заговорил таким родным и знакомым женским голосом, пока не проснулся. — На ночь дверь совсем не запираешь? А вдруг залезет кто? — не прекращалось ласковое ворчание. — Поднимайся, Сёма, давай. Хватит спать. Разгульная же у тебя тут жизнь.       Кое-как продрав глаза, Семён медленно сел в постели, взъерошенный и сонный, уставился на часы, потом в окно, а потом — на мать, которая даже не предупредила, что собирается наведаться в гости. Хотя, вряд ли это ее вина. Мало того, что связь здесь ловит откровенно плохо, Сёма просто не помнил, когда в последний раз проверял уровень зарядки в телефоне. — Мам? Ты как тут оказалась? — типично тормозил парень, которого, как говорится, подняли, но не разбудили. Но уже через минуту потихоньку стало доходить, в каком виде застала его мать: одно-единственное одеяло скрывало его наготу, измятая постель, повсюду разбросанные шмотки. — Поездом приехала. Что у тебя с телефоном? — добродушно улыбнулась женщина, поднимая с пола мятую рубаху и осторожно сворачивая ее так аккуратно, как сам Сёма никогда не умел.       Мама. Сёма был похож на нее внешне. Цветом глаз и волос, что на ее голове уже были часто тронуты сединой; чертами лица. Разница была лишь в росте — он был настолько же высок, насколько пожилая мама — миниатюрной. От нее же в нем было добродушие, которое прекрасно уживалось с упрямством, доставшимся от отца. Отца, которого Сёма не помнил и не знал. — Связь совсем плохая. — Да и бог с ней, со связью. Ты лучше скажи, тебе сюда невест не стыдно водить? Такой бардак кругом. Вот и проснулся один. Девица, небось, поутру гору посуды увидала и сбежала, — посмеялась мать, заставив улыбнуться и сына, а сама ушла на кухню, чтобы тот оделся.       Сдернув с пола шорты, Сёма быстро влез в них, натянул футболку, которую вчера снял перед сном, пригладил волосы и вышел на кухню. — Одичал совсем в этой деревне, — поджала губы мать, оглядывая сына снизу вверх, стоя у стола. Уже успела замесить тесто, чуть испачкав свое летнее неброское лиловое платье простого покроя мукой. — Оброс, небритый. И в холодильнике шаром покати.       Сёма пожал плечами, промолчал, присел за стол и облокотился на него. Подперев голову, он стал разглядывать мать, понимая, как соскучился сам. — Как дела? Как здоровье? — кратко поинтересовался он. Мама, конечно, пожилая, но отнюдь не старая, и Сёма не тревожился, оставляя ее в городе. Благодаря крепкому здоровью она редко нуждалась в услугах врачей, а присматривали за ней ее многочисленные бывшие ученики, любящие свою учительницу литературы, у которой каждый урок был максимально интересным, до беспамятства. — Да ничего. То запястье на погоду заноет, то в спину нет-нет — а вступит, но это мелочи, — отмахнулась мать.       Сёма не мог не заметить, как силится она не выдать свое беспокойство, находясь в месте, которое она не любила. Она пересилила себя и приехала сюда снова ради своего ребенка, но все же было видно, как давит на нее неприятными воспоминаниями вся деревня в целом. Теперь Сёма знал, по какой причине она так не терпит это место, и отныне не докучал вопросами. А мама старалась говорить о чем угодно, только не об этом. А говорить, к слову, и без того было о чем — за столько времени, что они не виделись, тем для обсуждений накопилось немало. Мать не могла наговориться, рассказывая все, что произошло там, откуда Сёма уехал, а потом и сама занялась расспросом, выпытав у сына информацию обо всем, от нового места работы до наличия друзей. Пока не подобралась к второстепенной причине своего приезда. — Что за история с Софьей? Она приезжала, или нет? — Приезжала, — неохотно вспомнил Семён. Многозначительного молчания хватило, чтобы мать поняла, что ничего хорошего не случилось. Семён отхлебнул чай из кружки и вздохнул, нахмурившись. — Она пообещала мне, что приедет обратно с тобой, без вариантов. — А она не сообщила, из-за чего мы расстались? — хмыкнул Сёма, разламывая пополам один из свежеиспеченных пирожков, чтобы быстрее остыл. — Она метнулась к Славке, пока я служил.       Мама немного помолчала, помешивая в кружке свой чай. — Ну, в ней я не сомневалась, а вот от Славика не ожидала. Вы же дружили с начальных классов. — Да к лешему обоих, — махнул рукой Сёма и начал уминать пирожки, понимая, что зверски соскучился по маминой стряпне. Мать тактично промолчала, не став спорить. — Сколько ты еще здесь пробудешь? Ну, хоть скажи, не надоело еще? — как-то слишком уж жалобно спросила она немногим позже. — Зачем ты сюда приехал, ты можешь мне сказать?       И, чёрт возьми, Сёма ее понимал. Понимал, что она чувствует, пока сын живет почти что на выселках, у чёрта на рогах — какая ирония. Понимал, что не делает ситуацию лучше, не объясняя, к чему все это. Но… — Мне здесь нравится. Думаю, зиму перезимую. Там видно будет. Надоел мне город. В печенках сидит. — Нравится? Я тебя умоляю, Сёма! Что здесь может нравится? Не понимаю, как из этой дыры еще люди не уехали. На чем они тут держатся? Пасека да пашня, да церковь, будь она неладна, — в сердцах проворчала мать, пока Семён молча жевал пирожок. — Хорошо здесь, спокойно, — неразборчиво ответил он с набитым ртом и снова отхлебнул чая. — Разве что, — признала мать. Она хотела было спросить что-то еще, но не успела и рта открыть, как ее прервало царапанье кошачьих лапок за окном. Секунда — и на оконной раме снаружи повис черный кот, толкнулся носом в незапертую форточку и открыл ее, шмыгнув в дом. Усевшись на подоконнике, бес замер, будто бы удивившись незнакомой гостье, но Сёма понял, что приезд матери не стал для него сюрпризом — он успел заменить свой бесовской тонкий хвост с кисточкой на обычный, кошачий — пушистый, с белым кончиком. Лапки тоже были белыми, и от обыкновенного кота чёрт теперь вообще ничем не отличался. — Котик, — улыбнулась мать, а чёрт сразу сделался страшным подлизой, начал тереться у ее ног и тарахтеть громче трактора на пашне. — Это Кочерыжка, — буркнул Сёма.       С чёртом еще предстоит разговор. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы мать встретилась с ним, когда тот в своем облике. Объяснять ей, что, как да почему не слишком-то хотелось. Ночная смена спасет положение — Федька уже привык появляться там, когда Сёма работает.       После обеда, чтобы не казаться пропащей неряхой, Сёма попытался вымыть посуду, но мать прогнала его с кухни. Сходив в баню, он побрился, умылся, перекурил и вернулся в дом, решив прибрать спальню. И только там, когда заправлял постель, опомнился и стал искать взглядом куклу. — Ма-ам, — протянул он, когда не нашел, что искал. — Тут пучок травы на полу валялся, ты куда его дела? — За калитку выбросила. А зачем тебе трава в доме? — отозвалась мать, гремя посудой, но Сёма ей уже не ответил. Чёрт, сидевший на постели, тревожно качнул хвостом, коротко мяукнул и убежал. Видимо, искать. Зараза рогатая, надо было заставить вчера расправиться с этой проблемой. Так нет же.       До самого вечера кот не появлялся. То ли нашел куколку, но решил не показываться до ночи, то ли до сих пор искал — хрен его знает. — Я в ночную смену сегодня. Не побоишься одна ночевать? — спросил парень у матери, собираясь на работу, а та тут же принялась заворачивать ему с собой пирожков. — Ты всю ночь в компании покойников проведешь, а я должна бояться? — Резонно. Но покойники там не буйные, — отшутился Сёма, забросил свой потертый рюкзак на плечо и махнул матери. — Пока. — Стоять, — поймала она его за капюшон ветровки, вывернула его, поправив, а потом поцеловала сына в щеку, встав на цыпочки и заставив Сёму наклониться. — Ну мам. — Не мамкай. Я же тебя люблю. — Я тоже, да, — улыбнулся Сёма. — Иди с богом. Я тоже отлучусь. Схожу к Евдокии Степановной. Если она жива и меня еще помнит. — Ладно.       Распрощавшись, Сёма ушел. Улица к вечеру остывала после дневной жары. День заметно поубавился. Дело шло к осени, и даже запахи кругом стояли другие. Сухой зной, отцветшие кое-где травы напоминали о скором конце лета. Достигшие пика своей густоты кроны деревьев скоро начнут сыпаться. Лишь на кладбище все было по-старому, не было особой нужды патрулировать его беспрестанно. Дотерпев до полуночи, Сёма позвал чёрта. Тот явился вмиг, присел на крыльцо сторожки и вздохнул. — Нашел я куклу, нашел, — сообщил он, зная, что тревожит Сёму. Тот весь вечер сидел, как на иголках. Хоть мнительностью он и не отличался, а все ж прислушивался к ощущениями. Вдруг чего не так? — И где она? — Тут, оказывается, одна девица ворожбе взялась обучаться. Ученица какой-то залетной ведьмы. Вот она и нашла. Но, кажется, она еще не разобралась, что к чему. Ты же не чувствовал себя плохо?       Сёма не чувствовал, но тут ему враз поплохело. Стало быть, всякое могло и может случиться. — Ну-ка марш за куклой, живо, пока я тут ласты не склеил! — послал он чёрта, а тот хохотнул. — Да не склеишь. У нее силенок не хватит тебе вред сделать. — Живо. — Ла-адно, — протянул Федька, встал с крыльца и отвесил шуточный поклон. — Было бы неловко, если бы ты представился, пока твоя мать тут гостит. Эх, никого время не щадит. Помню ее еще такой малюткой… — снова увлекся бес, а потом заметил многозначительный взгляд Семёна и растворился в темноте.       Самовнушение — вещь очень мощная. Стоит подумать о возможной угрозе, как мерещится что попало. Вот и непонятно, то ли ноет рука, то ли кажется…       Вздохнув, Семён встал на ноги, чтобы размяться, достал сигарету и прикурил. Но стоило только сделать первую затяжку, как голову сдавило, будто стальными тисками. Выронив сигарету из пальцев, он схватился за виски, зажмурившись, пока в ушах звенело, будто его оглушило после мощного взрыва. Теперь-то точно не померещилось.       Отпустило не сразу. Промучился с головой Сёма долго, а потом вздохнул, когда на кладбище появился бес с самодовольной ухмылкой. — Готово. — Что вы там творили, блядь? — спросил Семён, измученный болью. — О, я… нечаянно сдавил голову куклы, когда отбирал ее у девчонки. Представляешь, невероятно вредная особа. Я, говорит, нашла, себе и оставлю. Посмотрю, мол, как правильно делать, узнаю, с кем она связана, а тебе не отдам. Не отдам, и все тут. — А ты что? — Ну, я сначала мирно попросил, потом просто показался ей в истинном облике, она и хлопнулась без чувств. Лежит еще, наверное. Совсем зеленая, даже посвящения еще не прошла, — махнул Федька рукой. — Куклу разбирай, — акцентировал Семён внимание на том, что его волновало сейчас сильнее всего. А чёрт вложил куклу ему в ладонь. — Сам разбирай. — А я сам себе вреда не наделаю? — Нет. На ней ничего не нашептано. Разбирай, смелее.       Семён, немного сомневаясь, распотрошил травяную фигурку, вытащил свои волосы и спрятал их в карман, чтобы дома сжечь в банной печи. От таких вот приключений подальше. А траву выбросил под ноги. — Вот так все просто. — Действительно, чего усложнять, — проворчал Семён, снова прикуривая папироску. — А если бы эта твоя ведьма без диплома додумалась бы что-нибудь с ней сделать? — Ну не додумалась же! — спокойно развел руками чёрт, потом бесцеремонно полез в карман Сёмы и вытащил сигарету и себе тоже. Прикурил, сладко затянулся и сощурился, выдыхая дым. — Шуруй домой, за матерью присмотри, — попросил его Семён, успокоившись. Чёрт его совсем не понял, удивленно дернув бровями. — Зачем? — Я имел в виду, в облике кота. Затем, что пакости нечистой кругом тьма. Пригляди, не хочу, чтобы мать одна оставалась. — Нечисти везде понемногу. Даже в городах есть. Просто тебе, Сёмушка, одному из немногих выпало счастье знать об этом и контактировать с ней. — Сомнительное счастье, — заметил тот, докурил сигарету и растоптал окурок, задвинув его ногой под крыльцо сторожки. — Ты все равно иди. Мне так спокойнее будет. Смотри же, сам ее обидишь — пеняй на себя. Убью. — Не убьешь, — широко и хвастливо улыбнулся бес. — Не убью, так покалечу, — припомнил ему Сёма прошлую ночь, и это возымело эффект. — Садюга, — хмыкнул чёрт и был таков.       Поутру, сдав смену, Сёма вернулся домой, еще с крыльца почуяв аппетитный запах блинчиков и оладушек. Живот отзывчиво заурчал. — Привет, мам. Как ночь?       Мать, хлопотавшая у плитки со сковородкой, улыбнулась. — Доброе утро. Хорошо ночь прошла, тихо. Котик весь вечер песни мурчал, — кивнула она на чёрта, который свернулся на табуретке под лучом утреннего солнца. Устал, видать, мурчальник перетрудил, бедняга. И не мешали ему отдыхать даже иконы, стоящие в углу каждой комнаты — святые образа купила в церкви мать, поддавшись желанию посмотреть, изменилось ли там что-то. И заодно объяснила, что в доме с дурной славой без икон жить негоже. Хотя и убедилась, что беспокоиться тут не о чем. Еще бы, у чёрта было безукоризненное поведение. Ни намека на мистику. Неизвестно, правда, каково ему было от икон.       Завтрак прошел за спокойным разговором. Мама, как оказалось, приезжала лишь на выходные, и уже вечером собиралась обратно. Как ни крути, а у нее дома были свои дела, да и в нелюбимой с детства деревне долго находиться она просто не хотела. Поэтому наготовила сыну на неделю вперед, навела чистоту в доме, поругав его за то, что заленился, а вечером стала собираться. Обратно поезд возвращался довольно поздно, и на улице уже сгустились сумерки. Сёма провожал мать, наблюдая, как звездочка за звездочкой загораются в чистом темном небе. — Ты приезжай, сынок. Хотя бы на какой-нибудь праздник, — попросила мама, когда они стояли на станции в ожидании поезда. — Новый год. Сойдет? — улыбнулся Сёма, но по лицу матери было понятно — слишком нескоро. — Обещаю, приеду. — И только попробуй не сдержать обещание, — пригрозила мать. Вдалеке загудел поезд, который до этого уже был слышен глухим стуком колес. — Приеду, правда. — Не бросайся тут во все тяжкие. Не пей, не кури много. Девок не води, — наказала она, но Сёма только фыркнул и покачал головой. — Отчитываешь, словно пятнадцатилетнего мальчишку. — А велика ли разница?       Поезд остановился, тяжело скрипя колесами, и открыл дверь, оглушительно шипя. На таких маленьких станциях он останавливался чуть дольше, чем на минуту. В окнах горел свет, в вагоне плацкарта мелькали люди. Сёма, крепко обняв мать, помог ей забраться на ступеньки и помахал, а после задумчиво проводил уползающий вдаль поезд взглядом, пока тот не исчез, когда железнодорожные пути свернули за ближайший лес.       Время было идти домой. Темнота уже сгустилась полностью, в небе висела холодная, но пока неполная луна, которая слегка освещала тропинку, что вела назад от станции к деревне. Тропинка, по которой Сёма шел в этом направлении второй раз. И дошел бы, наверное, без приключений, если бы не свист где-то поодаль. Сначала Семён не придал этому значения, даже головы на звук не повернул. Мало ли, деревенские мальчишки играют в прятки, пусть для подобных игр уже достаточно поздно. А свист повторился, громкий, зазывающий. Сёма притормозил, сошел с тропы и вгляделся в силуэт подле дерева, с которого начиналась небольшая рощица. Силуэт не был детским, скорее походил на женский. — Ты Семён, — уверенно заявила незнакомая особа. Ее низкий, надтреснутый голос не был ему знаком. — Да, он самый. Чем обязан? - спросил Сёма, силясь разглядеть незнакомку. Лунный свет не доходил до ее лица, путаясь в ветках над ее головой. Она, смекнув об этом, сделала то, чего парень не ожидал — осветила свое лицо загадочным источником света, исходящим из ладони, и этого хватило, чтобы начать подозревать, что она не совсем человек, хоть и выглядела вполне обыденно: кудрявые пышные темные волосы, немного грубые черты лица, но пухлые губы и стройная фигура. Из странного только побрякушка на шее, из бус, камней и сорочьих перьев. — Не ломай глаза, смотри на здоровье. — Я должен тебя знать? — Нет. Но ты должен знать мою ученицу. Твой рогатый дружок очень сильно ее напугал. А она, между прочим, была очень способной девочкой. А теперь напрочь отбито все желание обучаться ворожбе, — сказала незнакомка, и все встало на свои места очень быстро. Она погасила свет на ладони и спрятала руки за спину, склонив голову вбок и выжидая чего-то. Наверное, правильных выводов о своей личности. — Ты та залетная ведьма. Ясно, — протянул Сёма, думая о том, сулит ли ему эта встреча что-нибудь хорошее. Похоже, что нет. — Та. А ты кто? Что тебя с чёртом связывает? Ты его ученик? — спросила она резко, шагнув поближе. — Нет, не ученик. Одну хату делим, — ответил Сёма, как есть. Какой смысл перед ведьмой шифроваться? Больше интересно, почему она говорит о Федьке так, будто его знает. — И все? Может, ты ему душу заложил? Нет? Ты же понимаешь, что он не просто чёртик с твоего левого плеча. Это в аду черти — что пеньки, низшие в иерархии, есть там и повыше чины. А тут, на земле, они опаснее всего нечистого. Злые, хитрые, изворотливые, — зачем-то попыталась ведьма донести это до Сёмы. — И зачем ты мне это говоришь? И без тебя знаю. У тебя с ним какие-то личные счеты? — попытался понять Семён, что хочет незнакомка конкретно от него. — Что-то вроде того. Он обидел мою ученицу, я отплачу ему тем же. Ты, конечно, не при чем, но… око за око. Кстати, кукла на тебя была сделана? Значит, ты у него типа… подопытный кролик? Ох и знатно он мозги пудрит. Столько душ загубил, притворяясь другом, аж завидно.       Сёма не ответил. Больше напрягла угроза ведьмы, и неизвестно было, чего от нее ждать. О ведунах чёрт рассказывал, а вот о том, как они колдуют — нет. — А самому чёрту отомстить что? Кишка тонка? — беззлобно поинтересовался Сёма, но ведьму это разозлило. — Я же сказала — око за око.       После ее слов ноги Сёмы будто приросли к земле. Он попробовал сделать шаг назад, но не преуспел в этом деле и вздохнул, сунув руки в карманы куртки. Значит, надо стойко ожидать свою судьбу. Что-то ему подсказывало, что драка с ведьмой удачной не будет, да и не бил он девушек никогда. Даже самых вредных.       Ведьма тем временем скинула с плеча рюкзак, который доселе за ее спиной заметен не был. — Ну-ка ляг, — махнула она рукой, и Сёму будто подкосило. Он свалился на землю, отбив себе всю спину, поморщился и привстал, но его придавило обратно. Нельзя не признать, могущества у этой ворожейки не занимать. Мелькнула мысль, что если б был на шее крест, у нее, возможно, не так гладко все получалось бы.       Достав что-то из рюкзака, ведьма развернула это, встряхнула как следует и набросила на Сёму сверху. То оказалась большая серая шкура с оборванными краями, с жесткой шерстью и запахом пыли. Нехорошее предчувствие екнуло где-то в груди, когда ведьма надломила у березы гибкую, хлесткую ветку. Сёма, все еще старавшийся приподняться хотя бы на локтях, от усердия аж вспотел, но невидимая сила тянула его вниз. — Не змей, не лис, — начала приговаривать ведьма не своим голосом и размахнулась, хлестанув ветвью прямо по груди Сёмы. Шкура, которая должна была, по идее, смягчить удар, обожгла его в этом самом месте. Парень зашипел, а ведьма все бормотала, размахиваясь вновь, — не пестрый рысь, а волк лесной, голодный да злой, шкуру надень и шмыгни в тень, рыскай-плутай, но ко мне не попадай.       Она хлестала по разу спустя каждое слово, но Сёма уже не слышал ее, сходя с ума от страшной боли. Казалось, будто в тело врастает что-то со всех сторон. Изнутри и снаружи все шевелилось, менялось, трещало, хрустело и причиняло нестерпимые муки, от которых не кричать — выть хотелось. Так и случилось, и Семён даже не заметил, в какой момент сдавленный крик превратился в звериный скулеж. Парень извивался на траве, пока тело тянуло и ломало так, будто каток проехался. В какой-то момент лежать на спине стало сложно, и Сёма, перекатившись на бок, зажмурился, стиснув зубы, чтобы сморгнуть выступившие от боли слезы. Ведьма, все это время стоявшая рядом, терпеливо наблюдала за процессом своих трудов, а когда все закончилось, ласково потрепала по широкому серому лбу несмело поднявшегося на лапы крупного, мощного волка. — Как тебе серая шерстка идет, загляденье, — поиздевалась она, и тогда Сёма понял, почему так странно ощущает себя. Не имея возможности встать прямо на ноги, он косился на ведьму снизу вверх и скулил от остаточной боли в теле. Мир предстал ему совершенно в иных тонах, темнота теперь не была критичной, а собственные уши пугали до чертиков, шевелясь и прижимаясь к голове. — Беги, Семён. Но не суйся к чёрту за помощью. Только хуже будет, — добавила ведьма и скрылась за деревьями, уходя прочь.