Чёртовы проказы

      Насыщенное, густо-чернильное небо было завешано темными, тяжелыми тучами, которые гнал быстрый ветер, суля холодную, неспокойную ночь. Порывы укачивали верхушки деревьев, пригибали к земле высокие травы. Камыш и рогоз на берегу реки кланялись ветру, и тот сплетал из их шелеста затейливый шепот, а речную гладь часто-часто рябил. А потом ветер вдруг утих, и белесый ночной туман повис над рекой неуловимыми продолговатыми слоями, медленно качаясь и уплывая. А в небе, то и дело выглядывая из-за облаков, холодная половинка луны создавала блики на воде.       Семён сидел на берегу, но едва ли его заботил вид ночной природы. Он был не столь давно человеком, а теперь зябкая стылая влага от воды тревожила не человеческую кожу, а густую волчью шерсть.       Осознав свою беду, он бежал от станции без оглядки, не понимая, куда. Куда глаза глядели, туда и бежал, не в силах свыкнуться с новым телом — могучим, сильным, быстрым, но таким чужим и едва послушным. Ноги, мощные и крепкие, принесли его к реке, и там Сёма, до конца не желая верить в произошедшее, на согнутых ногах подполз к воде. Подполз, заглянул и нашел свое отражение, тронутое рябью. Узнать можно было только глаза — зеленые, человечьи. А прочее — остроухая серая волчья морда с мокрым черным носом и приоткрытой клыкастой пастью. Сёма отпрянул, проскулил и начал отряхиваться, будто надеялся стряхнуть с себя чужую шкуру и вернуть человеческий облик. Он был не из тех, кто впадал в истерику, и он держался из последних сил, но нервы были не железные. В отчаянии волк зацарапал когтями землю, зарычал и отряхнулся снова, а потом начал кататься по земле, но лапы не становились руками, а язык по-прежнему был нем. Слух оставался необычайно острым, и шевелящиеся уши самопроизвольно ловили каждый звук, будь то случайный плеск воды, кваканье ночной лягушки или стрекот кузнечика. Нос непрерывно дергался, запоминая каждый запах вокруг, и от всего этого голова шла кругом.       Сёму затошнило. Он часто задышал, прилег на живот и положил голову на лапы. Казалось, все звериное действует самопроизвольно, и тогда пугал другой итог — что волк возобладает, подчинив все человеческое. Но контролировать движения и мысли пока получалось, и это давало надежду. Сёма пытался думать, куда ему теперь идти. Точно не в деревню. Будучи весьма крупным, но до смешного неуклюжим, он поднял бы всех собак и нарвался на людей, а это было опасно, учитывая то, что у каждого второго мужика в селе есть охотничье ружье и лицензия.       Вода коротко плеснула, и волк дернул ушами, вскинув голову. В центре реки появилась чья-то макушка, а после — половинка девичьего лица. Большие и мутные, как вода в болоте, глаза уставились на зверя, сидящего на берегу, а потом с подозрением сощурились. Сёма узнал одну из русалок и вскочил на лапы, глухо проскулив, но вспугнул ее. На воде остались лишь ползучие круги, а утопленница скрылась. От досады волк взвыл, утробно заворчал и упал обратно, тоскливо глядя на лес за рекой. Видимо, туда ему теперь и дорога. Семён пытался понять, почему ведьма советовала ему не соваться к чёрту, если он единственный, кто мог ему помочь.       Чёрт и вправду мог бы. Но он не ведал о том, что случилось с его человеком. Он мирно посапывал на диване дома, в облике кота, дожидаясь одновременно и полуночи, и возвращения Семёна. Проснувшись в половине двенадцатого, он лениво растянулся во весь рост, дернув кисточкой хвоста, зевнул, приоткрыл один глаз и глянул на часы, понимая, что Сёма уже должен был вернуться. Тогда чёрт лениво перекатился на другой бок, лизнул лапку, умыл морду и вскочил, вскоре оказавшись на улице. Там он решил посидеть на крылечке, выглядывая за калитку и выдумывая, как шмыгнет под ноги вернувшемуся Семёну, чтобы тот непременно запутался, споткнулся и даже упал, если повезет. Вот только человек-то и не думал возвращаться. И кот отправился на поиски. Выскочив за калитку, он побежал черной маленькой тенью в сторону железнодорожной станции, оглядываясь по сторонам.       На станции было тихо. Никакого поезда уже и в помине не было, только в окошке станционного домика горел свет, а на крылечке курил дежурный — местный парень. Но Сёмы там не было.       Нечистое чутье дало понять, что сутки уже сменились, и кот обернулся хвостатым юнцом, который мгновенно завернул четырехэтажный мат, поминая своего горе-человека. — Опять проблем на пятую точку нашел, не иначе, — проворчал Федька, а после исчез, чтобы возникнуть на кладбище. Не нашел он Семёна и там, но чуть не привлек к себе внимание пожилого сторожа. Исчезнув, бес мгновенно появился дома, проверил и там, но снова безуспешно. И тогда призадумался куда крепче, присев на крыльцо. Что-то тут было неладно, и спросить было не с кого. Но вспомнились вдруг отчего-то русалки, имевшие свои планы на Семёна, и бес, не теряя ни секунды, оказался у реки, недалече от того места, где утопленницы сманили к себе Семёна в первый раз. — Не иначе опять уволокли, речные заразы, — проворчал бес. И если так, то спасать парня было уже поздно. Защекотали небось, окаянные, зацеловали, замучили и места живого не оставили. Бес обозлился от одной мысли, прыгнул в воду прямо в одежде, а уже там обернулся большущей щукой и стрелой поплыл по течению. Долго плыл, шугая сонных рыб, пока не наткнулся на русалку, что на мелководье рвала рыбацкие сети, оставленные на ночь, и выпускала в свободные воды весь улов. Чёрт, подплыв к речной хулиганке, вернул облик и цепко схватил ее за косы, вытягивая на берег. Русалка забилась, закричала не своим голосом, поминая чью-то мать, а потом, разглядев чёрта, немного успокоилась. — Ты что вытворяешь, адово отродье? Напугал до смерти, — заругалась она и взвизгнула, когда бес крепче ее волосы в пальцах сжал. — А ну молчать! Полынью накормлю.       Русалка присмирела, затихла, а синие губы ее задрожали. И слезы бы побежали, наверное, да только плакать они, русалки-то, не умели. — Чего тебе от меня надо? — Говори мне немедля и без лукавства, вы снова человека моего заморочили? — Какого человека? Какого? — чуть ли не в истерике забилась мавка. — Пусти ты меня, пусти! — Ну-ка дурочку не включай! Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю, — шипел бес, но русалку отпустил. И та сразу дернулась к реке, но была поймана за руку. — Куда? — Мужика того, да. Вспомнила, про кого ты. Не морочили, клянусь, не морочили. — Правду мне, — рявкнул чёрт, заставив пленницу вжать голову в плечи. — Не морочили! Не знаю я, — взвизгнула русалка. — Зови-ка всех своих сестер, да поскорей. И смотри мне, удерешь — ох, как пожалеешь.       Отпустил Федя девушку, а та, утерев запястье, подошла к реке, на коленки встала и сунула голову в воду. Ни звука не слышно было, а она назад вылезла, села на бережок и стала волосы отжимать. Федька присел неподалеку и стал ждать. И минуты не прошло, как одна за другой показались из воды тут и там русалки. С дюжину их было, не меньше — все те, что были на русалью ночь. Все, как одна, уставились на сестру, обсыхающую на берегу, а потом — на чёрта, и старшая утопленница деловито скрестила руки, прикрывая голую грудь. — Ну, и как это понимать? — Я тут вопросы задаю, — рявкнул злой чёрт, поднялся на ноги и подошел к воде. — Пусть мне все до одной ответят, не морочил ли кто из них человека моего. — Какого еще человека? — не поняла старшая, а бес закатил глаза. — Ну ты-то хоть не начинай, а! — А, — поняла русалка, едко усмехнулась и блеснула глазами. — Опять прошляпил? Вот растяпа.       Русалки дружно захихикали, и бесу это очень не понравилось. Схватив сидящую на берегу девушку за волосы, он потянул ее вверх и приставил к открытой шее серебряный нож, непонятно откуда взявшийся в его руке. Пленница затряслась, словно листок осиновый. — Давайте-ка без шуток, девочки. Спроси с каждой, — вкрадчиво, но с угрозой попросил бес, и мавки утихли. Старшая, злобно прищурившись, повернулась и спросила у каждой по очереди, и каждая отрицательно мотала головой. — Никто не морочил, — отчиталась она. — Всех спросила? — Вс… — старшая осеклась, огляделась и нахмурилась. — Сорока где?       Мавки зашептались, засуетились, а в камышах неподалеку булькнула вода и показалась еще одна утопленница, самая юная, видом не старше подростка четырнадцати лет, пухлощекая и с большими глазами без намека на зрачки. Чёрт узнал в ней ту, что стащила у Сёмы рубашку в далекую июньскую ночь. Рубаха так и была на ней надета по сей день, пусть местами изорвалась и потемнела от речной воды. — Почему запоздала? — строго спросила старшая. — Далече была, — отозвалась Сорока, на чёрта уставилась и помотала головой. — Не морочила. Зато волколака невольного видела. Вот там, за сгоревшей мельницей, на берегу, — ткнула она пальцем в указанную сторону. — Что мне волколак? — спросил бес, а маленькая русалка подплыла ближе, показавшись по пояс. Рубаха тяжело тянулась вниз, поблескивая мокрой тканью под светом луны. — Так глаза у него, как у твоего человека. Сидит, горемыка, не знает, что делать. — А ты когда успела глаза его разглядеть? — рассердился чёрт, но информацию к сведению принял. — Ладно. С чего взяла, что невольный он? — Что я, оборотней ни разу не видела? — развела руками Сорока. — А мне почем знать, видела или нет, — проворчал бес, пленницу свою отпустил, а нож в его руке исчез. Русалка шмыгнула в воду, затерявшись среди своих подруг, а старшая косо посмотрела на чёрта. — Ну? Нужны мы тебе еще? — Свободны. Толку от вас…       Старшая нахмурилась, плюнула в сердцах, а потом скрылась под водой, а за ней и вся ее орава. Чёрт, проводив их взглядом, задумчиво уставился туда, куда указала девочка. И подумал, что стоит проверить. Волколаки ни с того ни с сего не появляются. Тем более невольные, заколдованные против своей воли. Бросив раздумья, чёрт исчез и оказался в указанном месте, чуть поодаль. А там уже начал красться, оглядывая впереди лежащий берег, усыпанный песком и мелкими камешками. И там, на невысоком обрыве, увидел волчий силуэт. Пригнулся чёрт, подкрадываясь, глядел, пытаясь распознать в звере своего человека. Зверь себя вел отнюдь не по-звериному, беспокойно вертелся, полагался на глаза, а не на слух и острое обоняние. Но потом все же почуял, услышал пришедшего чёрта и повернул голову. В темноте два волчьих глаза блеснули зеленым, а сам волк вскочил на лапы, а Федька, наконец, его узнал. Зря, стало быть, на русалок думал. — Сёмушка! — позвал чёрт и присвистнул. — Во дела. Это кто ж тебя так?       На самом деле, хороший вопрос. Чёрт видел, что ворожба сильная, но был уверен, что нет среди местных колдуна или ведьмы такой силы, чтобы человека — да в зверье.       Сёма, завидев Федьку, успел обрадоваться и даже непроизвольно вильнул хвостом, предвкушая скорое возвращение родного облика и даже не задумываясь о том, как, собственно, можно его вернуть. А вот зверь, в чьем теле он был узником, приходу беса не обрадовался. И тогда Семён понял, о чем предупреждала его ведьма. Звериное тело, и до того бывшее не слишком покорным, и вовсе начало жить своей жизнью, и к мыслям не прислушивалось. Волк оскалился, ощетинил загривок и пригнулся к земле, готовый к атаке, а Семён понятия не имел, как его успокоить и подчинить. Он просто чувствовал себя так же невольно, как когда эмоциями управляла кукла-обережек, или когда его разумом завладел чёрт.       Волчье тело бросилось на чёрта, невзлюбив его сразу же. Видимо, дух зверя не хотел снова становиться содранной с него когда-то шкурой. Он клацал зубами, кидаясь на беса, который ловко отпрыгивал. — Проникся атмосферой ролевых игр и все-таки стал серым волком? — не упустил чёрт возможности подколоть, отступая от раскатисто рычащего зверя. — Ты слишком буквально меня понял. Хорошо вжился в образ, конечно, но не до такой же степени.       Сёме было не до шуток. Волку — тем более. И если первый судорожно думал, как возобладать над зверем, то второй неустанно атаковал. И, прыгнув на чёрта в очередной раз, сбил его с ног и клацнул челюстью прямо перед лицом. Федька, вцепившись руками в могучую шею зверя, держал его от себя на расстоянии, параллельно думая, как расколдовать Сёму обратно. Он знал один способ, и нужны были руки. Отпустить волка означало дать ему вцепиться в горло, но делать было нечего. Федька перестал сжимать его шею, и зубастая пасть вцепилась в плечо, а черт, схватив волка по бокам, нащупал его шкуру, стянул в кулак и стал тянуть, будто пытался сорвать заживо. Волк скулил, но зубов не разжимал, вцепившись уже в шею. Чёрт, стиснув челюсть до скрежета, срывал шкуру, уже оголив бока зверя, стягивал ее все сильнее.       Семён был уже согласен до конца своих дней прожить волком, лишь бы не чувствовать такой невыносимой боли. Он чувствовал, как что-то снова меняется в теле, с каким хрустом переставляются косточки тут и там, и как трещит везде, будто его живьем бросили молоться в дробилку. Волк, тоже не желающий больше терпеть такую боль, разжал челюсти и попятился прочь, слегка видоизмененный, с непропорциональными ногами, уже без хвоста, с висящей лохмотьями внизу шкурой.       Чёрт, заприметивший в реке рядом всех русалок, что украдкой глазели на бой, молниеносно решил воплотить пришедшую в голову мысль. И как это он забыл, что можно вернуть обличье, лишь накинув любую одежку человека на его звериный облик? И сходил бы для этого домой, да только времени уже совсем нет. — Сорока! Ну-ка, живо рубашку снимай. Живей, живей, — приказал чёрт, и мавка даже не вздумала поспорить. Мигом стянула с себя сёмину рубаху, отжала наспех, скомкала и бросила бесу. Тот поймал, встряхнул и растянул в руках, подходя к скулящему волку, который все пятился куда-то, истекая кровью. Выждав момент, чёрт бросился на него, набросил мокрую рубашку на брыкающегося зверя, обвязал рукавами, натянул воротник на остроухую голову и подмял под себя, выжидая.       Волка не стало вскоре. Сначала к Сёме вернулся контроль над телом, и он успокоился, перестав брыкаться, хоть и больно в этот момент было так, что в глазах темнело и мерцало. Но как-то очень плавно, быстро перетекла форма тела из одной в другую, обсыпалась на землю слипшаяся от крови шерсть, упали ошметки шкуры, а с рук свалились меховые когтистые рукавицы. Последними втянулись во рту острые клыки, сформировавшись в человечью челюсть, и глаза перестали гореть зеленым огоньком. Застонал Сёма от боли и от того, как настрадался сегодня, а бес стянул с него рубаху и вздохнул, утирая лоб. Он и сам истекал кровью и растерзанной волчьими зубами шеи, но умирать не собирался. — Горе ты мое горемычное, что же ты беды притягиваешь, как магнит? — спросил он, но Семён только упал на спину и, замученный, закрыл глаза. — А я говорила, — послышался со стороны реки голос. Сорока, довольно ухмыляясь, указала на рубашку. — Давай-ка назад.       Чёрт, улыбнувшись маленькой мавке, бросил ей рубаху, а та, рассмотрев ее, всю окровавленную, брезгливо сморщила нос, прополоскала, а потом натянула на себя. Русалки, наблюдая за действом на берегу, расплываться не собирались. — Ну, и кто тебя так? — спросил чёрт снова, слезая с Сёмы, которого до этого удерживал под собой. — Ведьма твоя долбанутая, — прохрипел парень, прочистил горло, покашляв, а потом вздохнул. — Говорила, что мстит за ученицу. Ту, у которой ты куклу забирал. Знает она тебя, видимо.       Бес призадумался, почесывая чернявый затылок, а потом пощипал себя за рог. — Мало я, что ли, ведьм знавал за свою жизнь? Хоть имя-то она тебе сказала? — Не сказала, — раздался чей-то голос, низкий, язвительный и колючий. Вышла из прибрежной чащи упомянутая Сёмой ведьма и уперла руки в бока. — Так узнаешь.       Пока у Сёмы от одного ее вида по спине бежал холодок, чёрт успел вздохнуть, сматериться, сплюнуть и закатить глаза. — Опять ты! Опять! Ты от меня отвяжешься, или нет? — воскликнул он, вскочил на ноги и подошел к ней. — Что на этот раз? — Не отвяжусь, пока не отомщу тебе, зараза, — прошипела ведьма, и они с чёртом стали похожи на двух супругов, делящих имущество после развода в суде. Так же с ненавистью зыркали друг на друга и пытались перекричать, на потеху русалкам. Сёме было не до потех. Он привстал на локтях и слушал, о чем спорили бес и ворожейка. — Ты у меня уже вот где сидишь, долбанутая. Было бы за что мстить! Я тебе нормальным языком объяснил, что нянькаться с тобой не намерен. Сама себе на уме! — втирал ей Федька что-то, а ведьма и слушать не хотела. — После всего, что было, ты у меня на поводочке бегать должен, остроухий, — грозила она пальцем. Бес расхохотался. — Ишь, ага! Вбила себе в голову непонятно что. — Я тебе душу заложила, а ты, — привела ведьма сомнительный аргумент, а чёрт ее слушать больше не хотел. Посмеиваясь, отвернулся от нее и зашагал обратно к Сёме. Поднял валявшуюся около него волчью лапу и стал выдергивать из нее когти. Ведьма, давая понять, что разговор не окончен, пришла следом. — А я вот возьму — и… — начала она, махнув рукой в сторону Сёмы, и тот аж вздрогнул, но бес щелкнул пальцами быстрее, огородив его от враждебной ворожбы. — А ну не смей, — зашипел он на полном серьезе, оттесняя ведьму прочь. — Сколько раз тебя учил, что не надо выдавать себя активной жестикуляцией. Это раз. Во-вторых — ты на душу, мне принадлежащую, не посягай. Она поценнее твоей будет, — еще тише прошипел Федька, чтобы Сёма его не услышал. — Так уж и поценнее, — рявкнула ведьма, и все русалки в реке разом подскочили и заворчали. — Пойди прочь, двинутая. Наши с тобой пути разошлись, — подвел итог чёрт, больше не желая продолжать разговор.       Сёма не понимал, да и не старался понять то, о чем они говорят. Ему было крайне нехорошо, тело неприятно тянуло, а облипшая шерстью кожа зябко покрывалась мурашками — одежда, в которой застала его ведьма у станции, изорвалась вместе со шкурой. — Я же тебя все равно достану, — кричала ведьма в спину Федьке, а тот поморщился и ссыпал волчьи когти себе в карман. — Уже достала, — устало протянул он и повернулся к ней. — Забываешься, похоже, с кем говоришь. Сейчас возьму и… — начал было бес грозить, как его потеснила самая младшая русалка, непонятно зачем вышедшая из воды. Мокрая насквозь, запахнув мужскую рубашку, она игнорировала старшую, которая велела ей вернуться в воду. Отжав косы, Сорока пристально смотрела в лицо ведьме, а чёрт, мало что понимая, растерянно поскреб затылок. — Ах, тварь! — завопила вдруг Сорока так, что все, кто был на берегу и в воде, вздрогнули. — Вот же она, моя убийца, вот она, сестрички! Ишь, нарядилась-размалевалась — не признать!       Хватило секундной паузы, чтобы информацию переварить, а потом русалки визжащей толпой двинули на берег, а ведьма попятилась было, но завизжала, когда Сорока вцепилась ей в кудри и начала с удовольствием таскать туда-сюда, хорошенько так, по-бабьи. — Век тебя не забуду, злыдня! — Отцепись, соплячка. Отцепись, не то руки отсохнут! — голосила ведьма, а русалки обступили ее и потянули к реке. — Сестрой мне звалась, змеюка, а потом утопила! Еще и угрожать будешь? — с остервенением вырывала маленькая русалка космы из ведьминой головы. — Предала меня, тварь, погубила! — Надо же, какое приятное совпадение, — будничным тоном прокомментировал бес всю эту безумную свистопляску, присел на корточки рядом с Сёмой дотронулся до его лба. — Ну, что? Домой?       Сёма нашел в себе силы лишь кивнуть. И прежде, чем исчезнуть вместе с чёртом, увидел, как ведьма обернулась большой сорокой и вспорхнула вверх, хлопнув крыльями, но маленькая мавка, подпрыгнув, поймала ее и безжалостно свернула птичью шею.       Чёрт, перенеся человека домой, подальше от нечисти, творящей расправу, отпустил его руку, метнулся к шкафу и достал ему чистую одежду. — На-ка, надевай, — бросил он ему вещи, и Сёма медленно, путаясь в рукавах и штанинах, натянул их на себя. — Рассказывай все, рогатый. Что это за чокнутая? — потребовал он, бросив взгляд на часы, что показывали второй час ночи. Федька уселся рядом, на диване, снял свою майку и ощупал собственное окровавленное плечо. Раны на шее уже затянулись, одна кровь и осталась. — Ну, а что я тебе расскажу? Ведьмы — они все почти двинутые малость. У каждой свой сдвиг по фазе. Но эта — конкретно поехавшая. Я ее, в общем, обучал ворожбе и тайнам разным, уж давненько, а она где-то вычитала, что черти ведьмам прислуживать должны, в голову себе вбила и давай помыкать да непомерного с меня требовать. Мне такого обращения и даром не надобно. Сотрудничать по правилам — пожалуйста. Прелюбодейство там взаимное, пакости всякие мирному народу. А вот чтобы я пресмыкался перед кем-то — уж извините. Дал я ей понять, что она далеко не права, послал ее куда подальше и сгинул с глаз.       Федька даже вздохнул тяжело, утомленный от воспоминаний. — А она? — поинтересовался Семён. — А она меня несколько раз находить умудрялась. То на шабаше встретимся, так прилипнет, как банный лист к заднице, то как-то разнюхала, что я здесь обитаю. Ну уж сюда-то я ее не пустил. — Настойчивая. — И, что самое обидное, талантливая. Уж какой в ней потенциал. Был. Вот так вот накрепко шкуру звериную к человеку приворожить не каждый сможет, ох не каждый. Ну, что ж теперь. Совсем у ней, видать, крыша потекла. Вот и сгинула. — Так в итоге… Чего она от тебя хотела? — не понял Сёма. — Чтоб служил я ей, как собачонка. Чтоб верность хранил, поскольку обесчестил и всякое такое, — отмахнулся бес. — Сама она не знала, чего ей надо. Нервы только мотала, — сердито добавил он, мотнув хвостом, потом встал и потянулся хорошенько. — А прабабка моя какой была? — поинтересовался вдруг Семён, убирая с рук остатки волчьей шерсти. Федька оживился. — О, это другой разговор. Та спокойная была. Взгляд холодный, что зима, не напрасно от нее местные тряслись. А уж как ворожила… Славно ворожила, — вздохнул чёрт, а потом махнул рукой куда-то в сторону. — У нее тоже свои заскоки были. Она всякую тварь нечистую жалела. Что русалок, что духов домашних. Так обозлилась, когда я домового пришиб, что я чуть без рогов не остался. Вот, с тех пор банника берегла. Пойду, кстати, баньку тебе погрею. Отмоешься.       Скрылся бес, уйдя прочь, оставил Сёму наедине со своими мыслями. Но, собственно, думать ему ни о чем не хотелось. Измученный и потрепанный, он настолько устал, что задремал, едва откинув голову назад, на спинку дивана. Бес растолкал его немногим позже, сунул в руки полотенце и послал в баню, а сам исчез, как только крикнул петух.       Зайти в баню оказалось большой проблемой. Едва открыв дверь, Сёма отпрянул назад — жаром в лицо дало так, будто он заглянул в жерло вулкана, который вот-вот выбросит лаву. Несчастная печь, которую растопил бес, не просто была красной — белела кое-где, и огонь полыхал невообразимо. — Сучий ты выкидыш, — в сердцах поругался Сёма. Кажется, бес увлекся и раскочегарил баню до температуры, близкой к той, что в аду. Иначе не объяснить. — Банник! Хозяин! — позвал Сёма, не зная, как обращаться к духу. Тот отозвался, похлопав печной заслонкой. — Будь добр, остуди, а, — попросил Сёмен. — Зайти невозможно.       Банный дух просьбу не проигнорировал. Печная дверца открылась, и туда жахнуло водой, словно бы из ниоткуда. В печи страшно зашипело, задымилось, и ничего не стало видно от пара, а когда он развеялся, печь уже потухла, и жар поубавился. Сёма осторожно зашел, огляделся и снял футболку. — Спасибо. С чёртом я поговорю. — Да уж поговори. Он так печь угробит, собака, — проворчало откуда-то из угла.       Пришлось долго разбавлять кипяток холодной водой, чтобы помыться. Но после, побывав в такой жаркой бане, Сёма уснул быстрее, чем мгновенно. Измотался, намучился, бегая в звериной шкуре и пытаясь от нее избавиться. Свихнуться можно. Да и пора бы уже давно, с такими-то друзьями.       Поутру влетело бесу по первое число. Приволок Сёма кота в баню, которая и поутру не остыла, и всячески отчитал. — Ты меня что, испечь заживо хотел? Чтоб не брался больше за растопку. Иначе без бани останемся, — ругал Сёма беса, держа за шкирку, а тот лапы свесил, уши поджал, зажмурился и хвостом замотал нервно. А после вырвался и убежал, так до самого вечера и не появляясь больше. Обиделся мол. Ну-ну. Вот только после двенадцати явился, как по расписанию, чтобы тут же начать демонстративно игнорировать Семёна. Ходил, хвостом качал раздраженно и бубнил под нос, словно столетняя бабка. — Ишь, разобиделся, — хмыкнул Сёма. — Да вот еще, — буркнул чёрт, ковыряя известку с печи. — Для тебя ж старался. Комфортная банька была. — Комфортная? Ну-ну. — Привыкай. В аду в стократ жарче будет, — огрызнулся бес и забрался на печку, оттуда ноги свесив.       Семён его проигнорировал. Обиженный чёрт ничего, кроме смеха, не вызывал. Ну, может немного умиления. Уж больно потешно щеки дул. — Иди чай пить.       С печки тишина. Только кисточка хвоста нервно дернулась. — В карты сыграем? — предложил тогда Сёма, но чёрт, вопреки ожиданиям, за стол не прыгнул. Беспроигрышный обычно ход в этот раз не сработал. — Погулять хочешь? — вытащил Семён последний козырь из рукава, и рогатый шельмец заерзал и спустился вниз с таким видом, будто делает самое большое в мире одолжение. — Пошли, а то ж не отвяжешься.       И лапу свою загребущую в конфетницу сунул, набрав полную горсть фруктовых леденцов в шуршащих фантиках. В карман их все ссыпал и зашагал к выходу. — Как у тебя еще все зубы не продырявились от сладкого, — проворчал Сёма, стянул со спинки стула ветровку — ночь стояла холодная, — набросил и вышел следом. — Секрет надо знать, — многозначительно заявил Федька.       Ночь, хоть и студеная, была безветренной, ясной. Застегнув ветровку, Сёма поглядел на чёрта в одних шортах и излюбленной его полосатой майке и промолчал. Один хрен не мерзнет, ходячий обогреватель. — Ведьма-то вчерашняя, к слову, русалкой теперь стала? Или просто померла? — спросил Семён, закрывая калитку на крючок изнутри. — Померла. Мне больше интересно, откуда русалка ее знает. Пойдем, спросим? — предложил чёрт, головой кивая в сторону реки. Семёну было безразлично, куда идти, и он кивнул. Дорога привычная, недолгая, если идти в меру быстро. Они шли прогулочным шагом и дошли до места под бесконечную болтовню чёрта.       У речки, на высоком бережку, чёрт уселся на землю и свесил ноги вниз, хоть они до воды и не доставали. По дороге насобирав горсть и один карман камешков, он бросал их по очереди в воду, и поверхность воды плыла кругами, которые встречались друг с другом и сбивались. А некоторое время спустя появилась русалка и ойкнула, когда очередной камешек попал ей по макушке. — Ну что за хулиганство? — возмутилась она. — Сороку позови, — сказал ей чёрт, но русалка, демонстрируя извечную зловредность, скрестила руки на груди. — Зачем еще? — Надо. Давай, живей.       Закатив глаза, русалка скрылась в воде. Сёма присел рядом с чёртом, поджав одну ногу под себя, сорвал растущий неподалеку стебелек рогоза и стал бездумно его теребить. Появившаяся посреди реки мавка отвлекла его от этого занятия. Сорока подплыла ближе и с любопытством уставилась на гостей. — Ты откуда вчерашнюю ведьму знаешь? — опередил Сёма чёрта с вопросом, и русалка неуловимо поменялась в лице. — Ах, она… Подругой моей была, сестрой нареченной. Вештицы-сороки мы были с ней, вместе всегда людям зло творили. Летали вдвоем, деток нерожденных у матерей на сносях забирали, на голиков мертвых меняли, выкидки провоцировали, — призналась русалка, спрятав лицо в ладонях. Чёрт заворчал — видать, не нравилось ему, что так жалобно кается утопленница в своих прошлых злых делах. — А что потом? — осторожно спросил Семён. — Порознь мы с ней слабые были, а в паре сила наша крепла. А потом пришло ей в голову силу мою отнять. Вот и утопила она меня, — всхлипнула мавка, рукавом рубашки нос утерла и вздохнула. — Русалки меня так с тех пор и зовут Сорокой. Хуже-то всего, что здесь пара мавок по моей вине утопились, когда деток своих в муках потеряли. А они меня приняли, как родную, и зла не помнят. А разве ж я заслужила так?       Сёма забоялся, что девочка окончательно впадет в истерику, и вопросов больше не задавал. Вместо этого залез к чёрту в карман и вытащил несколько конфет. — Держи, не хлюпай носом, — протянул он угощение, а Сорока, мигом улыбнувшись, подплыла и забрала леденцы. — Спасибо. Пора мне.       И исчезла под водой, лишь кудри позеленевшие вслед за ней мелькнули. — М-да, беда, — прокомментировал Федька весь разговор и сунул в рот конфету. — Я не понял, кем они были? — уточнил Семён, поднимаясь на ноги. Бес вскочил следом, отряхнул шорты сзади и махнул рукой. — Ворожейки-оборотни. В сорок бесхвостых превращались, — кратко пояснил чёрт, толкнув леденец за щеку. — Теперь я вспомнил, где эту малявку прежде встречал. — Ты про Сороку? — Про нее, — кивнул бес, полез в карман и достал что-то. В его руке покачивался тонкий черный шнурок, на котором были нанизаны пять волчьих когтей, больших и острых. Он показал это Семёну и улыбнулся. — Подарочек тебе. — Это еще что? — У ведьмы на шее побрякушка была. С сорочьими перьями, видел? Покуда побяркушка на ней была, могла она принимать облик сороки. Перьев там было больше, чем нужно — лишние она, видимо, у напарницы своей убитой отобрала, — пояснил чёрт, но Сёма все еще мало что понимал. — Это, — кивнул он на когти, что как бусы висели на шнурке, — тут каким боком? — Таким. Когти со вчерашней шкуры. Наденешь — сможешь волком стать. По своей воле. У тебя для этого есть потенциал, — заявил Федька и уже почти надел шнурок на Сёму, но тот увернулся и головой покачал. — Нет, спасибо. Не горю желанием, — отказался он. Тело помнило все муки перевоплощения и содрогалось от одной мысли. Чёрт хмыкнул, пожал плечами и спрятал когти в карман. — Как хочешь. Передумаешь — скажи. — Выбрось вообще. От греха подальше, — проворчал Сёма и отправился прочь с берега реки, в сторону деревни. От воды тянуло промозглым холодом, от которого тонкая ветровка не особо спасала. — От греха? — хохотнул чёрт, догнал Семёна и зашагал рядом. — Я тебя умоляю, Сёмушка. Только и делаешь же, что грешишь.       Сёма промолчал, достал из кармана сигарету и закурил, о грехах стараясь не думать.       По возвращению домой неугомонный чёрт проверил все углы и собрал в стопку все иконы, матерясь так и сяк. — Ты зачем их убираешь? Тебе же от них все равно нет никакого вреда. — Таращатся на меня. Мне это не нравится, — проворчал бес, хмуро глянул на образа святых, а потом схватил стопку и унес куда-то, а куда — не сказал. Вернулся через минуту, ладони отряхнул, довольный уселся в кресло и вытянул ноги. — Без бога шире дорога, — протянул он и зевнул. — А без чёрта ровнее, — ответил ему Сёма, расстилая свою постель. Бес вскочил с кресла, подошел поближе и улыбнулся. — Я не согласен. По ровной дорожке скучно ехать. То ли дело колдобины да ямы. Знай себе прыгай, веселье да удаль, и массаж пятой точки в придачу,  — поспорил он. — Так у нас при власти, выходит, одни черти сидят, коль дороги такие, — задумчиво протянул Сёма, чем Федьку рассмешил. Посмеиваясь, тот стянул с себя майку и без спроса свалился на постель, которую Сёма расстилал совсем не для него. — Я с тобой хочу, — заявил он, в одеяло замотался и потянулся. — Морда. Наглая, — вздохнул Семён, разделся и ткнул беса рукой в бок. — Двигайся. Тощий, а всю кровать занял. — Не тощий, а хрупкий и изящный, — возразил Федька, но подвинулся к стенке. А потом, когда Сёма прилег, выключив свет, чёрт подполз обратно, пытаясь устроиться так и сяк. Вертелся, ерзал, пока, наконец, не угомонился, засопев. Уснул вслед за ним и Семён, даже не проснувшись, когда с криком петуха поменял чёрт облик, обернувшись котом, и устроился рядом, под боком, мурлычущим теплым калачиком.