Чёртовы проказы

      Дожидаться чёрта, ничего не делая, было в тягость. Сёма согрелся, выпив горячего чая, а потом решил, что не лишним будет истопить баню. Сказано — сделано. Натаскав воды, он доломал остатки досок старого, рухнувшего сарая, который восстановлению не подлежал. Сухая рухлядь вспыхнула резво, горела ярко, а вот потухла быстро. А поддержать огонь было нечем. Семён не первый день вспоминал, что к зиме нужно припасти дрова, но все руки не доходили. Уже сейчас ночи холодные, разве что Федька и спасает, что под бок жмется каждую ночь и греет. А зимой одним чёртом не согреешься.       Сунувшись в баню, чтобы проверить температуру воды, Сёма убрал было крышку с тяжелого бака, да тут же и вздрогнул, грязно выругавшись. Там, в воде, плавал себе тихонечко маленький человечек, с ног до головы покрытый, словно камуфляжем, листочками с березового веника. — А ты, хозяин, никак меня видишь теперь? — пробулькал банник, из воды выпрыгнул и на каменку уселся, зыркая блестящими чёрными глазенками. — Вижу, — подтвердил Сёма, вздохнул и воду рукой пощупал. — Что кручинишься? — Дрова закончились, топить нечем. Прикупить бы надо, — протянул Сёма, стряхивая капли воды с руки. Холодновата, не помоешься. Хотя, если с другой стороны посмотреть, закалка не помешает. — Что за беда? Сейчас все будет, — пообещал банный дух, с глаз пропал и зашуршал в предбаннике, у печи. Сунул туда что-то, дунул — и заплясал за печной дверцей трескучий огонь, вода в баке зашумела, а воздух стал душным, горячим. — О как. Спасибо. — Только ты дровишек все равно припаси. Эдак я все силы потрачу, — махнул банник маленькой ручкой в сторону печи. — Безусловно, как только — так сразу, — пообещал Сёма. Банный дух снова исчез, а Семён подмел пол, крепко закрыл дверь, покурил на крылечке, а потом зашел в дом и поменял на кровати постельное белье. И уже закончил было наволочку на подушку натягивать, как нарисовался чёрт. — О, чистенькая постелька, — радостно отреагировал он и хотел было плюхнуться в койку, да только Сёма крепко схватил его за хвост и потянул назад. — Постелька чистенькая, да чёрт грязненький. Куда ты, блядь, с такими ногами лезешь? — проворчал он, пока бес поскуливал оттого, как больно его за хвост оттаскали. — Нормальные ноги, что не так-то? — пожаловался бес, задрал ногу и рассмотрел стопу, до того черную, будто он по золе прыгал. — Ты что, и зимой босым бегать будешь? — спросил Семён, за шиворот Федьку схватил и поволок прочь из спальни. — Куда ты меня тащишь? — начал извиваться чёрт, поматывая хвостом. — В баню. Мыть тебя буду, копченый, — ответил Сёма, приготовленные полотенца прихватил с собой и выволок беса из дому. — Я не копченый, я смуглый!       Затащив чёрта в баню, Семён толкнул его внутрь, а сам футболку снял. Потом подошел к нечистому и провел пальцем по его шее, показывая размазанный след — не то зола, не то пыль дорожная. — Твоя смуглота вон, на пальцах остается, бестия чумазая.       Ответного аргумента Федька не нашел, сердито фыркнул, а потом разделся. — Спинку мне потрешь? — И спинку потру, и веником отмудохаю, если хочешь. Давай-давай, мыло в зубы и вперед.       Удивлялся Сёма, что за натура у Федьки такая, непостоянная. То он серьезный и мрачный, как и подобает чёрту, то шаловливый и беспечный, а то капризный, как ребенок. Вот и отмывать его пришлось с боем и уговорами. В итоге удалось усмирить беса и заставить его смыть грязь и оттереть стопы. — Ну вот, другое дело. Аж кожа на пару тонов светлее стала. А говорил, что смуглый, — фыркнул Сёма. — Ой, пизди больше, — поморщился чёрт, но рассмотрел свою руку, чтобы убедиться, что не посветлел. Семён его напоследок водичкой окатил, в полотенце закутал и выдворил из бани, взъерошенного и сердитого. — Шуруй, трубочист, чайник поставь.       Чёрт язык показал и ушлепал домой, держа мокрый хвост в руке, чтобы по земле не волочился и грязь не собирал.       Сёма помылся быстро, все тазы перевернул, лишь в один воды набрал и оставил баннику, чтобы плескался. Свет погасил, дверь закрыл и ушел домой, завернув полотенце на бедрах.       Чёрт обнаружился на кухне. Чай налил, половину конфет из вазы слопал и теперь скучал, глядя в окошко. — Дров надо купить. Ни баню, ни дом топить нечем, — вздохнул Сёма, переодевшись и присев за стол. Чёрт перевел на него взгляд, задумчиво взъерошил мокрую макушку, а потом исчез. Не было его секунд с десять, а потом он снова нарисовался, держа в руке полено. Обычное с виду, не шибко большое, сухое и крепкое. — Вот, минус одна забота, — заявил бес, а Сёма рассмеялся над беспечной Федькиной наивностью. — Этим даже помещение не прогреть. — Этим с тысячу грешников поджарить можно, — улыбнулся чёрт, полено у печи положил, а сам вернулся за стол. — Оно из преисподней, мы такими котлы топим. Одно полено сто лет горит. Топором расколи его надвое - каждая половина пятьдесят лет прослужит. Одну половину дома жги, вторую в бане.       Сёма не поверил по началу, по привычке. А потом призадумался. Когда его чёрт в своих россказнях обманывал? Может и приукрасил, и полено вовсе не из самого ада, но что зачарованное как-нибудь — так это вполне возможно.       Чёрт, вероятно, заметил недоверие в глазах и ухмыльнулся, кивнув на полешко. — Попробуй, если не веришь. Увидишь, какая у него мощь. — А почему бы и нет? Возьму — и попробую, — пожал Семён плечами, взял спички, подобрал полено и сунул в печь. Чиркнул огоньком, и не успел поднести, как чёртова деревяшка вспыхнула и заревела пламенем. Пыхнуло жаром из печи, и Сёма отпрянул, а потом вздохнул и рассмотрел левую руку, в которой держал спичку. От запястья и дальше, к локтю, все волоски спалило нахрен. — Ебануться можно. — А ты как думал, — довольно хмыкнул бес. — Брови-то хоть на месте? — На месте, — буркнул Семён, но проверил на всякий случай, не опалил ли. — А погасить как? — А чтобы погасить, меня зови, — сказал Федька, подскочил, на корты присел и дунул в печь. Огонь сгинул, а полено осталось целым, будто и не горело. Чудеса, да и только. — Вот как разрубишь напополам, так мощь его поубавится. Как раз будет достаточно, чтобы дом и баню топить.       Сёма кивнул, вернулся за стол, допил чай и собрался спать. У чёрта, видимо, тоже не было настроения чем-либо докучать, и он устроился рядышком, чистый, горячий, вкусно пахнущий. Сразу стал греть и бормотать что-то под нос. А Семён думал, как бы так грамотно начать разговор, чтобы уболтать беса помочь ему разрешить ситуацию с разладом в семье Ромы и Нины. — Ты же все в деревне знаешь? — спросил он у Федьки издалека, а тот кивнул головой, пощекотав щеку влажными волосами. — Все, а чего спрашиваешь? — Кто тут еще магией занимается, кроме той ведьминой ученицы, у которой ты куклу забирал?       Федька, не будь дурак, сразу почуял, что разговор такой заведен неспроста. Поерзал, привстал, рукой голову подпер и уставился на Семёна. — А зачем тебе знать? — Простое любопытство, — пожал плечами Сёма, но чёрта провести было сложно. — Ой, не ври. Выкладывай, как есть. — Ну, раз ты все знаешь, должен знать Ромку Петренко, и жену его, и что поссорились они сильно, — начал рассказывать он, а бес закивал головой и уронил голову обратно на подушку, будто потеряв интерес. — Знаю. Ну, поссорились — и поссорились, что с того-то? Никак вздумал просить меня помочь их обратно свести? Даже не надейся, не стану, — сразу отказал бес, приткнулся обратно под бок Сёмы и закрыл глаза, вздохнув. — Ты просто скажи, сами они так повздорили, или им кто-то помог? — спросил он, а бес упрямо молчал и сопел. Семён подождал немного, потом сунул руку под одеяло и пощекотал чёрта в районе живота. Тот дернулся, тихонько хрюкнул, усмехнувшись, а потом открыл глаза. — Не доставай меня, ничего не скажу. Опять попрешься добрые дела делать, да еще и меня за собой потащишь. Нет уж, нет. — Не потащу, сам справлюсь, — заверил Сёма. — Может быть. Ты просто расскажи, что к чему. Ты же мне и без того многое рассказал, показал, много где подсобил, сложно ли тебе?       Бес вздохнул, сощурившись лукаво, потом пальцем по губам своим постучал, мол, поцелуешь — скажу. Хитрожопый шельмец. Сёма усмехнулся, привстал, опираясь на локоть, наклонился и поцеловал чёрта. А тот, кажется, собирался целоваться долго, чтобы Семён, если повезет, обо всех сторонних проблемах вообще забыл. Сёма не забыл. Отстранился, вопросительно посмотрел на чёрта и погладил рукой по лохматой чернявой макушке, задевая пальцами рога. — Давай, расскажи. Будь лапочкой.       Бес губы облизал и выдохнул. — Ладно. Ворожбой твоих друзей рассорили. Но то не сглаз, не порча, обычный темный обряд, там даже заговора никакого не надо. Взяли мешок, в него злую дворнягу и шипучую кошку посадили, перетрясли, палками побили, чтобы мурлыка и пес друг друга поубивали, а потом на чердак их дома мешок закинули. Вот и все, с той поры в семье и пошли ссоры на пустом месте. Думаешь, откуда пошло «как кошка с собакой живут»?       Бес закончил рассказывать, а Сёма призадумался, так и поглаживая рассеянно его голову. Значит, подозрения Дениса оправдались. Уж кому, если не ему, знать своего друга, как облупленного, быть уверенным, что он не может внезапно так измениться и возненавидеть свою жену, с которой жил душа в душу вопреки недовольству матери Нины. — Теща. У нее был веский повод рассорить Ромку с Ниной. Это она, да? Она что, ведьма? Ты же говорил, что больше никто ворожбой не занимается. — Она и не занимается. Ее этому методу научила та девица, у которой я куклу твою забрал. Еще задолго до этого и научила. Обряд простой, и несведущему человеку под силу, достаточно лишь иметь искреннее желание разрушить чужую семейную идиллию, — сказал бес, млея от того, как чужие пальцы перебирают его волосы. — И как это все исправить? — спросил осторожно Сёма, потому что непредсказуемый чёрт может завредничать и ничего более не сказать. К несчастью, так и случилось. — А чего это я должен тебе говорить? Чтобы ты силой, обманом полученной, пользовался во благо добра, да еще и ничем за это не платил? — с сердитым прищуром спросил Федька, вздорно хмыкнул и отвернулся к стенке. — Каким еще обманом? Я же не знал, что так случится. Забери ее назад, эту свою силу, даром она мне не нужна, — ответил Семён, а бес заворчал, колупая ногтем дыру в обоях. — Не могу забрать. Не позволено, — отозвался он, сетуя на такой сбой в системе. Как же, прежде всегда все ровно было, душа в обмен на силу, никак иначе. А тут, глядите-ка, прабабка умная нашлась, а правнук — еще поумнее. Федька бесился, нервно мотал хвостом, который выглядывал из-под одеяла, а Сёма не знал, как к нему подступиться. Всего-то и осталось, что узнать, как друзьям помочь. Думал он, думал, да и решил вздорного беса снова лаской взять. — Что ты, зараза, вредный такой, м? — шепотом спросил он, гладя ладонью теплый бесов живот, потом часто и мелко зацеловал его плечо. Ткнулся носом в шею, ласково потерся, прижал его к себе и переполз ладонью пониже, а там погладил внизу живота, подразнил. Федька заерзал, плечом дернул и вздохнул. — Положено мне вредным быть. А вот добрым быть не приветствуется. Как ты этого понять не можешь? — спросил он, повернув голову, но ответа не получил. Поцеловал его Сёма, долго, ласково, медленно. Весьма опасный прием развязывания языка несговорчивого чёрта, потому что надо было железно контролировать себя и не заводиться, ведь цель поставлена немного иная. А вот бес, охотно ответивший, кажется, растаял. Отзывчиво вздрогнул, полез обниматься и больше не демонстрировал обиду. Тут-то Сёма и решил действовать. — Расскажи, как помирить рассорившихся. Сделаю тебе очень хорошо, — пообещал он чёрту, отстранившись, а тот вроде и возмущенный был, и на обещание прельстился. Помешкал, подумал, а потом махнул рукой. — Ну, есть один способ. Надо мешок с собакой и кошкой дохлыми вытащить, а на его место, на чердак, запустить двух птиц, голубка и голубку. Чтобы обязательно были белые. И все, мир в семью вернется, а голубки еще и оберегать его будут, — поведал бес, ерзая от нетерпения. — Так просто? А молчал-то, как будто государственную тайну выдать боялся, — проворчал Сёма, заодно думая, где голубей взять. Была у одного мужика в деревне голубятня, да только, как говорили, все голуби у него там по счету, да все сизые, рыжие и пестрые какие-то. А белых-то и не видать было. — Так просто. А ты что это, друг мой любезный, призадумался? Ты мне что пообещал минутой ранее? — возмутился бес, привстав на локтях и хлопая хвостом по кровати. — Ты прежде только скажи, где, кроме местной голубятни, можно голубей взять, я этим завтра и займусь, без твоей помощи, — поспешно сказал Сёма, а бес тяжело вздохнул и упал на подушку. — Ох, горе мне с тобой. Ну, сам подумай, кто всем зверьем заведует? — Кто? — Кто? Леший в пальто. Или без пальто. Не знаю, что там местный лесной хозяин носит. Вот у него и есть всякая тварь в подчинении, что водится в местных лесах. Уж и голубков он тебе найдет, наверное, — раздраженно рассказал Федька, уже злой оттого, что язык вовремя не прикусил. — Ну, все, благодарю, — сказал Сёма, резво в кровати сел и стал штаны натягивать. Чёрт аж задохнулся от негодования. — Чего? Ты куда? — возмутился он, сел рядом и за плечо его обратно потянул. — Ты мне обещал хорошо сделать, вообще-то! — Обещал. Сделаю. Я же не говорил, что сегодня, — объяснил Семён, футболку натянул и тронул ошарашенного беса за кончик носа, улыбнувшись. — Что, не нравится, когда на тебе твои собственные приемы испытывают? — Нет, не нравится. Не нравится! Это я тут хитрожопый и коварный, а не ты! — продолжал бушевать чёрт, а потом психанул и махнул рукой. — Идешь лешего искать? Иди, все равно без меня не управишься. Посмотрим, как ты преуспеешь, — хмыкнул он, в одеяло завернулся и лег обратно, а Сёма, накинув ветровку, натянул второй носок и пожал плечами. — Не ты, так другой чёрт поможет. Мало ли, вдруг найдется иной, до души охочий, который подсобит без лишних вопросов, — сказал он и вышел из спальни, думая, сработает или нет. И вроде бы мало шансов, ведь знал Федька, что ни в какую не продаст Сёма свою душу. А все ж задело это беса за живое, и он, мгновенно одевшись, поплелся следом. — Кажется, я на тебя чересчур плохо влиять стал, — проворчал он, ожидаемо не желая делить с кем-то душу его человека, и даже думать об этом отказываясь. Семён ему не ответил. Руку бесову сжал и посмотрел на него. — Давай. В лес. Там ведь лешего искать надо, полагаю? — Там, — вздохнул Федька, скрипнул зубами и в мгновение ока перенес в густой, дремучий лес, что протянулся в этой местности на далекие километры. В самой глуши они оказались, между высокими старыми деревьями. Тихая осенняя чаща спала, ни звука не было слышно, только листва редко шумела под порывами ветра где-то у макушек. — Лешего нетрудно найти. Вызвать, то есть. Вот только они просто так ничего никогда не дают. Только меняются. И что же ты можешь ему предложить? — спросил чёрт, а Сёме даже думать не пришлось, и он мгновенно озвучил свою блестящую идею: — Тебя.       Бес чуть не подавился. Нахмурился, руки на груди скрестил и кашлянул. — Это как понимать? — А так. Говоришь, лешим кикимор подавай? Так вот ты возьми и превратись в кикимору, я тебя на голубков обменяю, а ты потом исчезнешь, — объяснил Семён, и чёрту, как бы сильно он ни противился, идея все-таки понравилась. — Смекалисто, — оценил он, и вроде даже глаза загорелись в предвкушении такой авантюры. Сёма и моргнуть не успел, как перед ним уже не чёрт стоял, а девица лесная. Получше той, в которую Федька обращался, когда дитя у подлинных кикимор выманить пытался. Повыше ростом стал, с длинной русой косой, в самотканом сарафанчике. — Нужно условленное место, где я тебя найду, чтобы домой потом попасть. Лешего я вызову сюда, а как обмен проведешь, так ступай в ту сторону, — указал чёрт, косу поправил, прокашлялся, чтобы голосок потоньше сделать, а потом откуда-то из-под подола нож достал и воткнул в близстоящее дерево. Воткнул и повел вниз, вырезая символ. Сёма плоховато в темноте различал, но было это что-то похожее на продолговатую птичью лапку. Следом чёрт вырезал елку, а третьей фигурой — отпечаток звериной лапы. — Плюнь сюда теперь, а меня за косу держи, — шепнул Федька, убирая нож. Сёма плюнул в нацарапанные символы, кикимору, коей стал бес, за косу схватил и стал ждать, сам не зная, чего. Лес зашумел практически сразу, ветер поднялся из ниоткуда, загудели, заскрипели могучие стволы, а потом темным силуэтом выступил из-за старой сосны незнакомец. Ветку с земли поднял, взмахнул ею, пламя запалив, осветил Сёму и его спутницу и нахмурил кустистые брови. — Надругаться над духом лесным сюда пришел, али по делу? Вот уж новость, что еще кто-то из смертных о нас помнит, — проворчал лесной хозяин. — Чего-то надо тебе, раз вызвал? — Надо, — подтвердил Семён, разглядывая лешего. Тот был внешне, словно человек, плутавший по лесу несколько лет и цивилизации в глаза не видавший. Обувь, старая да стоптанная, наоборот на ногах обута, в бороде короткой каштановой ветки да листики, из кармана мышь глядит, а из лохматых волос — маленькая птичка. Леший уже начал заглядываться на кикимору, а Сёма тянуть не стал: — Голубя и голубку белых. Прямо сейчас. — А ты мне чего? — хитро прищурился леший, а чёрт дернулся прочь, будто попытался бежать. Сёма дернул его за косу обратно к себе. — А я тебе вот, невесту.       Лесной хозяин покачал головой, погладил усы и его глаза стали добрыми, задорными. Засмотрелся он на предназначенную ему кикимору, не видя никакого подвоха, а потом на Сёму с подозрением глянул. — Всего-то два голубка? За такую красу? Мало просишь, путник. — Не мало, в самый раз, — заверил Семён, замечая, как вокруг из кустов, из травы, из листьев на деревьях сверкают пары маленьких озорных глаз, да много их, не счесть. Те самые, должно быть, лесавки, что у лешего в услужении. — Подойти ко мне, моя краса, — подозвал лесной хозяин кикимору, а чёрт сделал вид, что очень стесняется, боится и все в этом духе. Сёма подтолкнул его, но косу не отпустил. — Погляди, но не тронь, пока голубей не отдашь, — предупредил Сёма, а леший стал ходить вокруг кикиморы ненастоящей, осматривать со всех сторон. Волнительно стало. А вдруг заметит, что фальшивка? Разгневается, наверное. — Да вот тебе и голуби твои, — махнул рукой леший, и на плечи его уселись белые птицы, закурлыкали, топчась по рваному тулупу. Из веточек сверху сплелась добротная клеть, и голубки сами туда юркнули. Сёма присвистнул, клеть в руку взял, рассмотрел голубей, которые ворковали меж собой, а потом косу кикиморы отпустил. Леший ее в охапку сграбастал, а та застеснялась и покраснела. Уж неизвестно, что там на самом деле испытывал несчастный чёрт в тисках истосковавшегося лешего, но явно не восторг. Сёме стало и смешно, и жалко его. — Спасибо, лесной хозяин. Не обижай свою новую жену, — наказал Семён и быстро попятился назад, а потом отвернулся и зашагал в указанную ранее бесом сторону. Сначала ровным шагом, а потом все быстрее, резвее, не оглядываясь. Не слышал он, не видел, что там у лешего с фальшивой кикиморой делалось. Вздрогнул лишь, когда чёрт рядом нарисовался, хохочущий, Сёму за руку схватил и перенес домой мигом. — Штаны не обмочи от хохота, — хмыкнул Семён смеющемуся бесу, пока тот утирал глаза. — Ой, видел бы ты его лицо, когда он мне под подол залез, а я свой облик вернул. Распотешная физиономия была, — хихикнул Федька, а Сёма бы и представил всю эту картину, да его больше волновала судьба друзей. Полдела сделано, осталось-то всего ничего. Поставил он клеть с голубками на стол, рассмотрел их, мирно воркующих. Птицы топтались друг перед дружкой, чистили друг другу перья и клювиками целовались. Вот такой, кажись, идиллии Ромке с Ниной и не хватало. — Ну что ж, теперь надо мешок с дохлыми кошкой и собакой достать, а голубков на их место подсадить. — Верно. — А с кошкой и собакой что делать? — поинтересовался Сёма. — Кошку требуется утопить, а собаку сжечь. А только потом голубей подсаживать. Ну, тут уж ты, я думаю, и один справишься, — вздохнул чёрт, встал из-за стола и указал пальцем в окно. — Петух.       И правда, вслед за его словами пропел петушок, и Федька растворился, будто его и не было здесь. Сёма вздохнул, на птиц посмотрел, насыпал им хлебных крох, плошечку с водой поставил, а сам дом запер и пошел тихонько по темной деревне, в сторону Ромкиного дома. Там, насколько он знал, Ромка жил сейчас один, а Нина была у своей матери. Немудрено, если они и рядом друг с другом быть не могли, чтобы не бросаться друг на друга.       На счастье Семёна, собак семья Петренко не держала, и никто не тявкнул, когда тот тихонько калитку отворил, рукой откинув крючок изнутри — невысокий он был, заборчик-то.       Тихо было во дворе. Свет в доме не горел, двор был чисто убран, света убывающей луны вполне хватало, чтобы не влепиться в какую-нибудь преграду. Сёма остановился на месте и задрал голову, чтобы рассмотреть, где у этого дома вход на чердак находится. Небольшую дверцу он нашел со стороны огорода, и вела туда крыша бани, а к ней была приставлена лестница. Раз уж, подумал Семён, вздорная теща Ромкина туда забраться умудрилась, то и ему несложно будет. Подошел он к лестнице, прислушался напоследок, а потом полез наверх. Крыша бани, шифером стареньким застеленная, иногда потрескивала под ногами. Сёма присел, на корточках подполз к дверце, что вела на чердак, вертушку деревянную, что дверцу закрытой держала, опустил и залез внутрь.       Кромешная темнота ослепила глаза. Фонарь Сёма взять бы и додумался, если б он только был. А так пришлось довольствоваться светом телефонного фонарика. Тот тускло освещал хлам на чердаке, среди которого мешок со звериными трупами так сразу и не сыскать было. Тут хранились до следующего сезона разные огородные принадлежности, ящики для рассады, две металлические лейки, рулон укрывного материала, ящик старых инструментов. В одном дальнем углу лежала кипа соломы, а рядом вилы. А за деревянной подпоркой, которая вверх уходила, под каркас крыши, стояло несколько коробок. Старые вещи в них, кажется, были. И вот они-то, почему-то, Семёна больше всего заинтересовали. Аккуратно, словно по минному полю, пополз он к ним. Низкий был чердак, головой о балки стукнуться — раз плюнуть. А шуметь было нельзя — в доме, в ночной тишине, любой шорох с чердака будет слышен.       Дополз Сёма до коробок, открыл первую и увидел ряд стеклянных банок. Для заготовок, видать. Там же были крышки, прочая посуда. В соседней коробке сложены были валенки, которые на зиму еще не достали. В третьей — пыльные, старые газеты, выцветшие, желтые. Ни в коробках, ни за ними мешка с животными не было. Сёма осветил весь чердак, вгляделся в каждый уголок, а потом задумчиво посмотрел на кучу сена. Приблизился к ней, телефон положил боком, чтобы сам светил, вилы взял и принялся осторожно шарить в шелестящей сухой куче. Раз ткнул, два — ничего не нашел. На третий уперлись вилы во что-то мягкое. Вытащив, отложил он вилы и нырнул рукой вглубь стога, нащупал грубую ткань и вытянул. Пришлось поднатужиться — тяжеловато было. Пока вытаскивал, поднял пыли, зажал нос, чтобы не чихнуть, а как отпустило, так осветил то, что достал. Мешок, как есть. И не пустой, туго завязанный шерстяной ниткой. Развязал его Семён, чуть раскрыл и отпрянул, головой треснувшись о потолок — так пахнуло из него трупным запахом, что воротить начало. Сомнений не было, несчастные домашние животные, стравленные друг с другом, тут и лежали, уже не окоченелые, но еще не сгнившие. Скрутив скорее мешок, Сёма пополз к выходу, высунулся на свежий воздух и вздохнул. Поспешно слез, отряхнулся от соломы и паутины, отбитую макушку потер и поспешил прочь с чужого двора.       До речки Сёма добрался живенько. Взяв предварительно спички из дому, он ворох сухих листьев и веток насобирал и спалил собаку, старательно затыкая нос. До того противный шел запах, что глаза слезились. Кошку, оставленную в мешке, он просто с размаху в речку бросил и засобирался было домой, да только плеснуло за спиной повторно, а потом на берег вылетел тяжелый мокрый куль с дохлой мурлыкой. — Чего? — не понял Сёма, повернулся и увидел недовольную русалку, что упирала руки в бока. — Того! Мусорить он вздумал. Вот коли б ты живую кошку утопил, так ладно. Я, может, с детства о котенке мечтала. А дохлая мне на что? — возмутилась мавка, а Сёме было не до пререканий. Подняв мешок, он бросил его назад, в другое место, в заросли густого камыша. Русалка оказалась настойчивой, нырнула, в том месте показалась и швырнула мешок обратно. — Я с тобой перекидываться дохлой кошкой не намерен. Ее утопить надо, — проворчал Семён. — Скройся. Река большая, а кошка маленькая. — А если все начнут кошек кидать? Нам жить негде будет! Я тут, между прочим, спать зимой собиралась, — зашипела мавка. Сёма скрипнул зубами, подобрал мешок и обратно швырнул. — Не тронь. Принесу тебе гребешок на следующую Купальскую ночь, — пообещал он, подумав заодно, что уж больно много обещаний нечисти стал давать.       Русалка призадумалась, космы длинные, в колтун сбитые, рассмотрела и прищурилась. — Пятнадцать гребешков. Всем моим сестричкам, — начала торговаться она. — Пятнадцать, хорошо, — согласился Сёма, а русалка, кажется, униматься не собиралась. — И рубашек хороших! И ленточек, заколочек, и… — Полыни мешок. Борзеешь, красавица. Гребешки, и все. — Да и чёрт с тобой, — махнула рукой русалка. — Со мной, куда ж ему деться-то…       Дома и вправду ждал чёрт. Сидел на столе в облике кота, лапы хвостом обвил и на голубков глазел, не моргая. Те, будто чуя нечистую силу, замерли, прижались друг к дружке, распушили перышки и не двигались. — Не пугай пичуг, — шикнул на него Сёма, со стола согнал, а потом руки вымыл — так и казалось, что ненароком дотронулся до дохлых зверей. Когда избавился от кажущегося слабого запашка, то долго возиться не стал. Взял клетку с голубями и обратно пошел, оглядываясь по дороге к чужому дому. Уже знакомым путем зашел, забрался по лестнице вверх, у входа на чердак остановился, присел, клетку поставил и дверцу приоткрыл, отогнув пару веточек. Руку сунул, трепыхающегося теплого голубя вытащил и разжал руку вне клетки. Захлопали крылья в темноте, а потом все стихло. Где-то в глубине чердака уселась птица и стала курлыкать, пару свою к себе зазывая. Тут второй голубок сам из клетки и вылетел. Вздохнул Семён, чердак закрыл, спустился на землю и отряхнул колени от пыли. А потом вздрогнул и схоронился за банной стеной, замер, когда скрипнула дверь, лампочка у крыльца загорелась и вышел на улицу Ромка. Сонный, взъерошенный, лицом осунувшийся, присел на лавку у завалинки и закурил, тоскливо в небо глядя. Сёма не дышал, не двигался, чтобы ненароком себя не выдать. Еще бы, от крыльца до бани шагов пять-шесть, или около того.       Невеселый и уставший, недолго посидел Рома с сигаретой, затушил окурок и в дом вернулся. Погас везде свет, стало совсем тихо, и уж тогда прокрался Сёма по двору, а там и за калитку, оставив за собой удачно справленное дело. Лишь бы все это теперь сработало.       Наутро, шагая на кладбище, заскочил Сёма за сигаретами в магазин, а на выходе встретил Рому. Все еще грустный, без всяких эмоций вяло ответил он на приветственное рукопожатие, а потом вздохнул. — На работу чешешь? — Куда ж еще, — хмыкнул Сёма, а потом предложил другу сигарету. Тот покачал головой. — Ну, хорошей смены. — Погоди, — остановил его Семён, стараясь быть не слишком навязчивым. Но утолить любопытство-то страсть, как хотелось. Не похоже было, что сдружился он снова со своей женой. Неужели все труды ночные насмарку? — Чего? — Что с Ниной, не помирился еще? Чего тянешь-то? И сам ходишь бледный, как смерть, и она, небось, сама не своя.       Ромка вздохнул, конопатый свой нос почесал, а потом плечами пожал. — Хочу, Сёмка, помириться, а духу не хватает. Ты понимаешь, не знаю, что со мной делается. Вот сейчас, вдали от нее, чувствую свою вину. Пластом готов к ней ползти, ноги целовать, чтоб простила. А как вблизи ее вижу — так словно бы с цепи срываюсь, — пожаловался друг, устав, видимо, носить все в себе. — И Нинка, как меня увидит, шипит и царапаться лезет. Ну что я могу сделать? — Пойти и помириться. До конца жизни прятаться друг от друга собрались? — настаивал Семён, а товарищ все мялся, руки в карманы пряча и зябко дергая плечами. — Еще и на Дэна наорал тогда сгоряча, вот уж я идиот, — сокрушался Рома, досадливо вздыхая. — Денис как увидит, что ты с женой помирился, так сам придет. Он за вас страшно переживает. Ты если и дальше трусить собрался, так знай, что он ваше горе водкой заливает. Дотянешь до того, что сопьется друг, — сказал Сёма, а Ромка нахмурился сердито, вдаль куда-то посмотрел и выругался. — Чёрт лопоухий, еще чего удумал. — Вот то-то же. Давай, не тяни. Мирись с Нинкой. Заебись все будет, вот увидишь, — уверенно заявил Сёма, и Ромка доверчиво посмотрел на него и кивнул. — Да? Прям сейчас тогда и пойду, — сказал он. — Вот и иди. Давай-давай. Я опаздываю, — махнул Сёма рукой в сторону кладбища, руку товарищу пожал и ушел. А тот еще потоптался немного у сельпо, набрался духу и решительно зашагал мириться со своей второй половинкой. И уже вечером, после смены, возвращаясь домой, Сёма ненароком услыхал от бабушек-болтушек на лавках, что Ромка с Нинкой больше не собачатся. Воссоединилась, стало быть, молодая семья, но еще было то, что Сёму волновало, и о чем он после полуночи спросил чёрта. — Вдруг Нинкина мамашка опять захочет ее с Ромкой рассорить? — Не захочет, — заверил чёрт, сладко потягиваясь на кровати, пока Сёма на кухне у рукомойника брился и умывался перед сном. — Почему? — Да потому что напугалась она не на шутку. Думает теперь, кто же это ухитрился отворот сделать. Не посмеет больше, — ответил бес. — Ну и ладно тогда, — успокоился Сёма. Лицо умыл, зубы почистил, свет сначала на кухне погасил, а потом и в спальне, чтобы на кровать устало опуститься, после нудной дневной смены. Чёрт, ожидаемо, обниматься полез своими руками шаловливыми. — Сёма, а Сёма? Я тебе вчера подсобил, а теперь и ты мне помоги, — елейным голосом начал Федька. — Я думал, ты сейчас затребуешь сделать тебе хорошо, — фыркнул Семён, зевая. Чёрт хихикнул. — И это тоже. Но прежде, я тут подумал кое-чего. Завтра погода ладная будет, жаркая, а с нив неподалеку еще не всю пшеницу убрали. Ты сходил бы в поле в полдень, а?       Сёма, подбив поудобнее подушку под головой, улегся хорошо и на рогатый темный силуэт нечистого посмотрел. — Зачем? — Надо бы, чтобы ты полудницу встретил. Я тут узнал на днях — век живи, век учись, как говорится, — что есть способ папоротниковый цветок весь год хранить, и он не повянет, и не погаснет. Надо его на Купалу серпом полудницы срезать. Вот как. А так, просто сорванный, он не больше недели служит, — объяснил чёрт, ерзая рядом. Примостился в излюбленной позе под бок Сёме, ногу на него закинул, в шею засопел. — И как я должен у нее отобрать ее серп? — Ну, как? Для начала встреть ее. Я так понимаю, ты теперь всяких тварей нечистых сам видеть можешь. Найти ее труда не составит. Попроси уважительно, авось даст. — Ох уж этот твой авось… — проворчал Сёма, зевнул и закрыл глаза, обняв теплого беса. — Сходишь, Сём? Тут, за кладбищем, напрямик идти недолго, потом через бор, а там за ним нива пшеничная. Откладывать нельзя, как все злаки соберут, так полудницы спать лягут. — Да схожу, схожу, отстань уже, — пробормотал Сёма. — Расскажи лучше что-нибудь, усыпи.       Бес хмыкнул, поскреб макушку, побегал задумчиво пальцами по Сёминому плечу, а потом покачал головой. — Не знаю, что рассказать. — Про лешего расскажи. Про полудниц. Домовых, русалок, кикимор. С меня вот русалка вчера обещание взяла гребешки им подарить. Ты говорил, что прабабка моя им одежду дарила. Почему раньше их всех, этих существ, почитали, боялись, обряды им совершали, а сейчас не боится их никто, хотя вот они, почти под боком живут, никуда не делись? — спросил Семён. — То, Сёмушка, дети старых богов, все они. Богов, в которых ныне никто не верит. А боги, если в них не верить, чахнут, слабнут и гибнут. А их дети, они-то послабее, им и веры меньше надо. Вот живут общинами в лесах диких сподвижники старой веры, которых язычниками кличут, вот они и верят. Их веры мало, чтобы богов возродить, а вот русалки, лешие да прочие только ни их вере и держатся. Да на твоей. И всех других ведающих. И не ведающих, но боящихся. Таких, как Дениска например, товарищ твой, да мать его суеверная, — объяснил чёрт. — Вот оно как. — Вот так. А когда вера в них вконец умрет, так и они все сгинут. Не будет русалок в речках, леших в лесах, домовых в домах. Все сгинут. — Насовсем? — Насовсем, Сёмушка.       Сёма подумал немного, зарылся носом в вихрастую макушку чёртову, а потом вздохнул. — Когда-то и в тебя верить перестанут. В тебе подобных. И ты сгинешь? — Ну, во-первых, прежде не в меня верить перестанут, а во Всевышнего, потом в Сатану-батюшку, потом уж и до нас до всех очередь дойдет. Тогда да, сгинем. Но я, Сёма, и все наше племя сделаем все, чтобы этого не случилось, — заверил бес, а Семён, слушая его, уже засыпал потихоньку. Чёрт мешать ему не стал, замурлыкал какую-то песенку и усыпил окончательно.