Чёртовы проказы

      Следующий день и впрямь выдался жарким, чёрт насчет этого не соврал. Последний шанс насладиться теплыми деньками не упускали ни люди, ни животные. Те же мошки и мухи разные, померзшие в начале промозглого сентября, оттаяли, повылезали из своих укрытий и летали вокруг в невероятных количествах. Тут же были и мелкие, совсем крошечные паучки, летавшие с порывами ветра по улице, и бесконечные их паутинки-ниточки серебрились на солнце, а коли попадали на лицо — необходимо было останавливаться, чтобы убрать.       Сёма пришел на неубранное до конца пшеничное поле как раз к полудню, в самый пик осеннего солнца. Последил, как уходит вдаль по межи небольшой зерноуборочный комбайн. Видимо, водитель его уже поехал на обед, а может новую полосу уборки начать хотел — неизвестно. Это было Семёну на руку, и он, сняв с головы кепку и смахнув с ресницы едва не залетевшую в глаз мошку, вышел из-за деревьев прямо в поле, в невысокие колосья. Издали поле всегда смотрится слитным, золотым, ровно сливающимся с горизонтом, а как близко подойдешь — так вот они, усатые колосья, и насажены не так часто, как кажется сначала.       Сёма медленно шел сквозь колосья прогулочным шагом, вертел головой по сторонам, но никаких полудниц не видел, вот хоть убейся. Немудрено, подумалось ему, в нынешнем веке им в полях места нет, а если б они и были, то давно перешугались все от шума и грохота зерноуборочных комбайнов и прочих машин. Не надеясь на успех, гулял Сёма по полю взад-вперед, а после колосок сорвал и начал теребить, зернышки выколупывая. Встал, постоял, макушку почесал, а потом просто потрогал волосы, горячие от хождения под солнцем. Виски и лоб уже были мокрые, пить хотелось страшно. Прошел Сёма обратно, присел между особо высоких колосьев и вздохнул. Хорошо было вокруг, если б не жара. Небо чистое, да такое ясное — ни облачка. Деревья желтеющие неподалеку шумели о чем-то, шептались колоски, играя с ветром, и пекло сверху, пекло так, что пот ручьем бежал с лица. Вытер Сёма лоб рукавом рубахи, а потом охнул и наклонился, перекатившись через бок, когда по тени впереди себя увидал, как замахивается кто-то сзади. Не подвела бывалая армейская реакция, вскочил он на ноги и разглядел девку, которая от неожиданности вперед завалилась, не ожидавшая, что Сёма от ее атаки ускользнет. Поругавшись, поднялась она на ноги, волосы, на лицо упавшие, сдула, рукой причесала, венок пшеничный на голове поправила и брови нахмурила, руки в бока уперев. В одной руке виднелся большущий и острый на вид серп. Вот она, полудница, стало быть, собственной персоной. — А ты меня видишь, что ли, я что-то не поняла? — спросила она, рубаху белую, ниспадающую до самых пят, отряхнула и махнула рукой куда-то за пределы поля. — Ну и проваливай давай отсюда тогда, пока солнышком не шарахнуло. — Так разве не ты шарахаешь? — не понял Семён, разглядывая существо, о котором прежде от чёрта только слышал. Непривычно малость было нечисть среди бела дня рассматривать. — Я-то шарахаю, да немногим прежде, чем солнце. А потом стою и того, кого шарахнула, юбкой от лучей прикрываю, пока поворот на вечер не случится и солнышко так палить не перестанет. А уж если солнышко шарахнет прежде, чем я, то человек и вовсе может не встать, — объяснила полудница, и Сёма подумал, что если она и нечисть, то явно добрая. По-своему, конечно, специфично слегка, но добрая. — А шарахать-то зачем? — А как вас прикажете юбкой прикрывать, ежели вы по полю мотыляетесь, окаянные? Это ж да каких пределов мне ее задирать надо? Задницей-передницей светить на все поле? — развела руками девушка, и изогнутый клинок ее серпа ярко блеснул на солнце. — Давай-давай, ступай в тень. — Да погоди ты, — остановил ее Сёма, когда она схватила его за рукав и потянула к деревьям, под тени их крон. — Ты, уважаемая, серп мне свой не дашь попользоваться до начала следующего лета? — попросил он, а полудница встала, как вкопанная, моргнула и покачала головой. — Да как же я без серпа-то? — Так ведь поле на днях убирать закончат, и ты спать ляжешь. На что тебе серп во сне? — настаивал Семён, и полудница задумалась над этим. Все-таки сначала Сёму в тень увела, а потом поправила свои золотые косы. — Загадку отгадаешь — отдам, — хитро улыбнулась она, личиком сияя, как само солнышко. Все-таки не желала с серпом своим расставаться. — А не отгадаю — убьешь? Как сфинкс? — хмыкнул весело Сёма, но полудница его шутки не оценила. Сморщила на секунду нос и пожала плечами. — Ты меня свинксами всякими не обзывай, путник, полно. Отгадаешь — отдам, нет — с пустыми руками уйдешь. И с солнечным ударом.       Сёма улыбнулся, вздохнул и огляделся. Ну, полдела сделал — полудницу встретил. Неужели теперь руки опускать и домой идти? Раз уж смерть не грозит, то и попытаться можно. — Загадывай, — махнул он рукой. — Ох, как пожелаешь, — обрадовалась полудница, призадумалась, а потом улыбнулась хитро. — Глаза у него есть, но они не видят, уши у него есть, но они не слышат, рот у него есть, но он не говорит, руки-ноги он имеет — а с лавки не поднимется. Кто это такой?       Сёма задумался, сразу перебирая в голове все, что может подойти. То одно приходило на ум, то другое, но по какому-то условию не совпадало. Прокрутил Семён загадку еще раз, так и сяк подумал и хотел было уже плечами пожать, но ушел мыслями в верную сторону и додумался, наконец, до того, что идеально подходило по всем критериям загадки. Такие персонажи его через каждые двое суток толпой окружают, на кладбище-то. — Покойник, я думаю. Все есть, а ничего не может, — ответил Сёма, а полудница как-то приуныла и даже зубами скрипнула и серп покрепче в руке сжала. — Давай-ка еще одну. — Я отгадал загадку, давай сюда серп. Еще одну не по уговору, — поспорил Сёма, но полевая девица покачала головой. — Больно легко ты угадал. Еще одну — и отдам, чтоб мне пусто было, — пообещала одна, и Семён молча вздохнул, давая добро. — Быстрее. — Так. Сейчас... Два раза родится, ни разу не крестится, а чёрт его боится! — выпалила полудница, думая, что загадала посложней. Как бы не так, думал Сёма, не ведомо ей было, что чёрта он лично знает. Осталось лишь вспомнить, чего такого его рогатый сожитель боится. Креста, молитвы, самого Всевышнего, в конце концов. Ни одно не подходит под условия. И это явно что-то живое. Сатану боится, как старшего начальника? Тоже не то. Что же такое может два раза родиться? Да и возможно ли такое вообще, чтобы два раза? — Затруднительно, я смотрю, — хмыкнула полудница, а Сёма шикнул на нее, выставив палец, чтобы не отвлекаться от мыслей. Святой воды чёрт боится, чертополоха боится, петуха боится… Петуха! Сёма быстро прокрутил загадку в голове и улыбнулся. И впрямь, петух прежде цыпленком в яйце в мир приходит, а потом еще раз рождается, вылупляясь. — Петух это. Давай сюда серп, — протянул Сёма руку, а полудница жалостливо губы поджала. — Умный больно нашелся! — Не ной, верну я тебе его. Верну, обещаю, — успокоил он полевого духа. Девушка недоверчиво покачала головой, вздохнула и протянула свое орудие труда в руку человеку. Сёма взял серп осторожно за клинок, переложил рукоятью в ладонь и опустил вниз. Тяжеловато он в руке ощущался, большой и блестящий, ярко отражающий от себя любой свет. — Верни уж, верни. Как мне без него? — вздохнула полевая девица, а потом хотела было уйти, но спохватилась и Сёму жестом остановила. — Погоди, человек, погоди. А не ходишь ли ты ночью в поле? — Обычно нет, не имею такой привычки. А что? — удивился Семён. Полудница подол смущенно подергала, зарделась, как маков цвет. — Ты ночью, милый человек, не мог бы сюда прийти? Тут возлюбленная моя гулять будет, скажи ей, что мне ведомо, что совсем скоро солнце с луной в небе сойдутся. Пусть она у большого валуна на той межи меня ждет, — попросила она, указав в нужную сторону, и Сёма сначала выдохнул, понимая, что не его, слава богу, полевая девка клеить собралась, вся такая смущенная, а потом ничегошеньки из того, что она сказала далее, не понял вообще. — Кому что сказать? — Полуночнице, путник, полуночнице, — втолковала полудница, а потом горько вздохнула. — Угораздило меня с ней увидеться как-то в затмение, с тех пор и у меня, и у нее сердце не на месте. А видеться мы, сам понимаешь, только тогда и можем, когда солнце и луна друг за дружку прячутся.       Сёма обработал в голове странную информацию, неуверенно кивнул и улыбнулся. — Передам. Валун у межи. Ага. — Не забудь только, — попросила девушка, и Сёма закивал увереннее. — Передам.       И ушел, махнув ей на прощание.       Вернувшись домой, показал черному коту серп, а тот, перевозбужденный, вскочил на лапы, громко мяукнул и подбежал, чтобы рассмотреть получше. — Кто молодец? Я молодец. Между прочим, она насиловала мне мозг загадками, — сказал Сёма, а чёрт громко мурлыкнул, боднул его ногу, потерся об нее усатыми щеками и затарахтел, как мотор.       Семён еще немного рассмотрел серп, красивый, чистый, будто только-только выкованный, с гладкой и добротной рукояткой. А насмотревшись, спрятал его в шкаф до следующей Купальской ночи, постель расстелил и лег поспать немного перед ночной сменой. Завел перед этим будильник, кота сграбастал в объятия и уснул крепко.       Уже в полночь, выкуривая сигарету на крыльце кладбищенской сторожки, позвал Сёма беса и потребовал у него объяснений. — Полуночница — это кто такая? — А, — махнул рукой Федька, рядышком уселся и хмыкнул. — Та ночью гуляет по полям. Характером обратная полуднице. Вредит, хамит, погубить может. А что? — Полудница попросила меня сегодня в поле сходить и полуночнице передать, что скоро затмение, и чтобы она ее у какого-то валуна ждала, что ли… Короче, шуры-муры там у них, — вздохнул он, а Федька присвистнул. — Это ж надо было умудриться! Ну, девки, — покачал он головой. — Представляешь, какая ситуация? Любить кого-то и видеть его от силы пару раз в год. — Да, не позавидуешь. Надо сходить, — согласился Сёма. — Зачем? Оно тебе надо? Серп же получили — и ладно, — отмахнулся чёрт, но Семён, ожидаемо, его точку зрения не разделял. — Да нет, пошли, прогуляемся. Да поживей, пока полночь, — позвал он Федьку, а тот устало вздохнул и поднялся с крыльца. — Поживее? Ну, будет тебе поживее.       Он схватился за руку Сёмы и вмиг оказался в поле, где неубранной пшеницы осталось всего ничего. Еще день — и соберут всю. — А если злаков не будет, полудница спать ляжет. Как это она на свидание собралась? — спросил Сёма, идя на то же место, где встретил прежде дневного духа. — Ну, уж ради такого-то она сном пренебрежет разок, попозже ляжет, — пожал плечами чёрт, а потом присел перед колосьями и Сёму остановил, цапнув за край рубашки. — Постой! — Чего? — Заломи колосок, — попросил он, и не сразу было понятно, что ему, собственно, надо. — Что? Зачем? — Заломи, — нудно вторил нечистый, а потом нетерпеливо цокнул языком. — Сломай и брось под ноги. Или узлом завяжи. Давай. — А что будет-то? Зачем мне ломать колосья? — Затем, что порчу навести он хочет, — послышался за их спинами разгневанный женский голос. — Ой, ну вот прям сразу надо возмущаться, прям куда деваться, — закатил глаза Федька, а Сёма, повернувшись, увидел девушку. В таком же белом длинном сарафане, как и полудница, она, впрочем, отличалась от нее всем остальным. Волосы ее были черны, лицо хмурое, круглое, бледное, словно сама луна в небе, уголки губ вниз опущенные, руки пусты, ни серпа в них, ничего иного. — Весточка тебе от полудницы, хочет тебя видеть у большого валуна на той межи, когда затмение случится, — поведал Сёма. — А случится оно скоро. Не проморгай.       Полуночница лицом засияла, руку к груди приложила и выдохнула громко, а чёрт недовольно заворчал где-то сбоку. Не любил, до ужаса не любил он посторонние счастливые эмоции, воротило его от них, не иначе. — Ох, милый ты мой человек! А я-то думала, что забыла она про меня, — рассмеялась полуночница, незваных гостей оставила и унеслась прочь, в сторону того самого валуна. Видимо, решила караулить там каждую ночь. — И как затмение позволит им увидеться, я что-то не понимаю? — спросил Сёма, провожая взглядом несчастную влюбленную. — Как-как. Луна солнце прикроет собой, будет ни день, ни ночь, тогда-то они рядом друг с другом и окажутся ненадолго, — развел руками бес, а Сёма вздохнул. Точно, совсем не позавидуешь. — Ладно, пошли, — позвал он нечистого с собой. — А что колосок? Заломишь, али нет? — пристал чёрт снова. — Нет. Что будет, позволь-ка узнать? Неурожай на следующий год людей настигнет, если полуночница о порче говорила? — Да врет она все, — поморщился бес, но Сёма ему не поверил. Колосья не трогал, шел себе вперед, с поля. До кладбища обратно дошел уже своим путем, а бес позади вышагивал, что-то бормоча себе под нос, словно старый ворчун.       С той поры без малого пара недель прошла. Настал холодный октябрь, прошло бабье лето, и больше уж земля не грелась. Стыла река, над кладбищем каждым ранним утром жуткий белесый туман стелился, листья почти все опали с деревьев. Зябко было, хмуро, темнело рано, светало поздно. Одному чёрту радость была — петухи теперь попозже петь начинали. Темные, долгие, холодные стали ночи, и тем легче соблазнялся каждый раз Семён, когда ластился к нему чёрт, предлагая сблизиться и согрешить. К теплому чёрту только так хотелось прилипнуть и из рук не выпускать.       Осень, вроде бы, и спокойно шла. Дожди не часто докучали, снега еще не было, пусть и пахло временами морозцем по утрам. Но однажды в субботний день настигла Семёна новая проблема. Откинул он крышку колодца, чтобы натаскать воды в баню, бросил туда ведро, и тут же вздрогнул, когда послышался женский приглушенный визг. Подтянув ведро вверх веревкой, он ошалело отставил его и заглянул в колодец. Там, зябко потирая голые плечи, сидела русалка и таращила вверх глаза. — Ты чего тут делаешь? — выдал Семён самый очевидный вопрос, а незваная гостья развела руками. — С просьбой к тебе меня послали. — Вот те раз. С какой? — спросил Сёма, а сам подумал, что зря русалок привадил. Ишь, дурак, гребешков наобещал, они и рады на шею сесть, похоже. — Ну, так это… Навя присмири, а? Он к зиме звереть начал, совсем от него спасу нет. Мы уж неделю, как спать должны лечь, а он, поганец, покоя нам не дает, — пожаловалась мавка, и голос ее звонко лился из глубины колодца. Сёма вспомнил навя Федьку, утопленника, полагая, что про него и идет речь. — А как я должен с ним сладить? Профилактическую беседу провести? Ему сам чёрт велел вас не тревожить, и он не послушался, так что и я тут ничем не помогу, — развел руками Сёма, а русалка вздохнула. — Ну… Может, ты бы его совсем… Того, — намекнула она, кивнув головой куда-то вбок. — Навсегда усмирил? Я при жизни слыхала, что навей упокоить можно, если навью косточку сломать. Это такая косточка, которую в скелете не видать, где-то в ноге у них находится. Может, посмотришь? Ты же, вроде бы, погост стережешь. — Все-то они знают, — проворчал Семён, подумал маленько, а потом рукой махнул по доброте своей душевной. — Посмотрю. А теперь кыш. Мне воду набрать надо. — Ох, как хорошо. Ты только не затягивай с этим, спать-то хочется! — воскликнула русалка, нырнула и исчезла. Сёма еще какое-то время опасался ведро в воду кидать, чтобы снова не огреть случайно незваную гостью. А когда убедился, что русалка каким-то образом покинула его колодец, то начал спокойно набирать воду, думая, что только что создал себе еще одну проблему, сразу почему-то не подумав, что придется выкапывать чёртов гроб из могилы. Охренеть услугу мавки запросили. Просто охренеть и не встать.       Делать было нечего, пообещал — выполняй. Намывшись в бане, Сёма поспал перед ночной сменой, оделся теплее, поел, собрался и ушел на работу. И уже там, по темноте, ближе к полуночи, нашел могилу Скворцова Федьки и встал около нее, упираясь лопатой в землю. В стылую, грубую, окоченелую землю, которую хрен ковырнешь, куда уж там копать. — А ты чего задумал? — ошарашил внезапным вопросом чёрт, из ниоткуда появившийся. Сёма вздрогнул, удержавшись, чтобы не шарахнуть его лопатой, вздохнул и в сторону далекой отсюда речки головой кивнул. — Русалки попросили навя успокоить.       Федька хмыкнул, на несчастное лицо своего человека посмотрел и покачал головой. — Дурак ты, Сёма. Ездят все на тебе, как хотят, — весело фыркнул бес и присел на оградку. — Да дурак, дурак, и сам знаю, — проворчал Сёма и воткнул лопату в землю, предварительно убрав с могилы все венки и искусственные цветочки. Луна светила ярко, так что границы будущей ямы он видел.       Земля давалась с трудом. Лопата ругалась, звенела о застывшие комья, отскакивала от холодной тверди, но с верхним слоем Семён управился, пропотев до невозможности, а дальше копать было легче. Чёрт сидел на оградке, ногами качал, нихрена не помогал, но хотя бы болтовней развлекал и за шухером следил — и то ладно.       Долго ли, коротко ли — а выкопал Сёма яму, лопатой в гроб воткнулся и вздохнул, на чёрта взглянув. — Ну, хоть вытащить помоги, шельмец. Хорош анекдоты травить. — Давай уж, вытащим, — махнул рукой бес, спрыгнул в яму, веревки из ниоткуда наколдовал, и те, словно змеи живые, под гроб нырнули. Вылез Сёма, Федька за ним, взялись они за веревки и вытащили уже постаревший под землей гроб. Открыть его было несложно, но уж очень не хотелось это делать. Но пришлось. Сдвинув крышку, Сёма отложил ее и заглянул в гроб, стараясь справиться с неприятным чувством. Внутри лежал полуистлевший скелет, не полностью голый костями, местами с не до конца разложившимися тканями и сухожилиями, потемневшими, сухими. — Ну, и… где тут навью косточку искать? — протянул Сёма, разглядывая скелет настоящего Федьки, а чёрт, хихикнув, пожал плечами. — А мне почем знать? Ты ж всю эту кашу заварил — тебе и расхлебывать. — Да мог бы и подсказать, не помер бы, — проворчал Семён и не спешил пока трогать потревоженный скелет. Русалка, кажется, говорила что-то про ноги. К счастью, обувь, если она была, истлела на ногах у покойника, одни кости остались на месте ступней. Достав телефон, Сёма включил фонарик и стал светить, разглядывая и сравнивая косточки, чтобы найти недостающую. Или невидимую, если быть точнее. Рассмотрел все косточки пальцев, маленькие, и те, что вслед за ними шли, подлиннее, но вроде бы все было на месте. — Ты слепой, да? — хмыкнул бес, указал пальцем куда-то в район левой ступни между косточками, а потом в то же место, но на правую. — Видишь, тут такой же не хватает. — Теперь вот вижу, чего сразу слепой-то? — буркнул Сёма, осторожно пальцем в указанном месте потрогал, нашел то, к чему прикасался, но чего не видел, достал и обеими руками взялся. Переломил тонкую по ощущениям косточку, словно спичку, надвое, и только после этого она в руках проявилась двумя острыми костяными обломками. И ничего вслед за этим не произошло. — Что, все? Как узнать, что он успокоился? — спросил Сёма у нечистого, а тот встал ровно у могилы и руки отряхнул. — Да успокоился он, метод проверенный. Не понимаю, правда, откуда ты про него знаешь, — вздохнул он, а потом руками развел. — Ну, а коли не веришь — у русалок потом спроси, докучает он им еще, али нет.       Сёма кивнул, обломки косточки бросил обратно, встал, колени отряхнув, гроб закрыл и на веревки кивнул. — Берись, душегуб, опустим обратно.       Бес фыркнул, за веревки взялся и без труда вместе с Сёмой опустил гроб обратно в могилу. Там уж дело за малым было — яму зарыть да место прибрать, чтобы ничто раскопку не выдавало. Заканчивал Сёма уже без чёрта — тот удрал с петухами.       Неизвестность Семёна раздражала. Он обязательно хотел знать, были ли его труды напрасны, или все прошло успешно. Так что, не дожидаясь утра, отправился он к реке быстрым шагом. Остановился у высокого берега, поднял крепкий большой камень с земли и плюхнул в воду. А сам задумался, на каждый ли бросок постороннего предмета в воду русалки выглядывают? Если так, то давно уже людям попасться должны были. Видимо, все же глядят прежде, кто им тут среди ночи воду мутит, а уж потом из воды высовываются. — А, это ты, — прозвучало тихо с середины реки, откуда появилась девичья голова. — Узнать пришел, исчез ли навь, — сказал Сёма, а русалка оживленно закивала. — Исчез, исчез. Упокоился его дух, присмирел. Век тебе благодарны будем, — заверила русалка, улыбнувшись. — Так уж прям и век, — хмыкнул Семён, собираясь уйти, а мавка исчезла в воде, оставив за собой долгие круги. Поплыла сообщать сестрам, что можно спокойно ложиться на дно к зимнему сну. И вроде Сёма за свою услугу ничего не получил, но оттого, что подсобил, как-то спокойнее на душе стало. С этим спокойствием и отправился он на кладбище, досидел смену и вернулся домой, ложась спать.       После, ближе к вечеру, чёрт в облике кота скакал, как сумасшедший, возомнив себя малым котенком. Гонял по полу какой-то фантик, скомканный в шар, качался на кухонных шторах, пытался воровать еду со стола. Сёма его игрища пресекать не стал. Закрылся, свет везде выключил, разделся и спать лег. Задремал нескоро, выспавшись днем, да и проснулся ни с того ни с сего, от сопения слева от себя. Чёрт, утомившийся, видимо, от своих скачек в кошачьем облике, спал без задних ног, хотя так ждал полуночи, то и дело поглядывая на часы. Сёма сонно вздохнул, усмехнулся и чуть подвинулся назад, давая Федьке, сжавшемуся между ним и стенкой, чуть больше места. Чуя во сне больше свободы, бес перекатился на спину, закинул одну руку за голову, тихонько вздохнул и приоткрыл губы, сонно причмокнув перед этим. Спал он абсолютно как человек. Именно такие вещи порой неплохо усыпляли бдительность Семёна, и он не мог воспринимать чёрта так, как его следовало бы воспринимать. Он для него становился не более чем рогатым мальчишкой со скверным характером, но обаятельной, хитрой, смазливой рожицей. Сёма сам себе уставал напоминать, что имеет дело с чёртом, благополучно забывал об этом каждый раз, когда Федька его соблазнял, когда улыбался ему, когда расслабленно мурчал что-то в ухо, прибившись под бок. Это было до того привычно, что уже не вызывало у Семёна тревоги. В этом была самая большая ошибка его пропащей души.       Сёма прилег на бок, подпер голову рукой и задумчиво смотрел на беса, которого было прекрасно видно в полумраке, разбавленном серебристым светом полной луны. Уже второе полнолуние подряд Семёну не спалось, почему-то, и если в прошлый раз взгляд прилипал к луне, то сегодня — к Федьке. Рука сама потянулась к его лицу, и она, может быть, слишком груба и велика, чтобы касаться невесомо, но Сёма старался, осторожно обводя пальцем губы беса. Тому во сне стало щекотно и он шмыгнул носом и прикрыл рот. Тогда Семён повел палец дальше, вверх, по носогубной складочке, по ровному носу, по черной изогнутой полосе левой брови, а там уже всей ладонью дотронулся до щеки Федьки и погладил, не особо опасаясь разбудить его и выдать себя и несвойственные ему обычно нежности. Да плевать вообще. Настроение, может, игривое, так почему бы и нет? Но чёрт просыпаться не собирался. Видимо, здорово растратил энергию. У него только ресницы дрогнули, чернющие, как вороньи перья. На том все. Он продолжал сопеть, а Семён продолжал его трогать, сползая ладонью вниз, по щеке, дальше к шее. Федька был без верха, в одних шортах, не накрытый одеялом, и его грудь мерно двигалась в такт сонному дыханию.       Сёма, смеясь про себя, думал, что это у Федьки какой-то новый способ соблазнения — во сне. На самом деле, конечно, он понимал, что и сам прекрасно со всем справился. Просто смотрел, трогал и распалялся не на шутку. Плутал ладонью по теплому худому животу беса, подцеплял пальцами пояс его шортов, и то ли сам себя дразнил, то ли волновал спящего чёрта, который снова глубоко вздохнул и запрокинул за голову вторую руку, а потом еще и ногу в колене согнул и отвел в сторону. — Да ты же не спишь, паршивец, — шепнул Сёма, поустойчивее на локоть уперся, наклонился и прижался губами к его животу. Поднял голову, посмотрел на беса и подождал немного, пока у того на губах не заиграла улыбка, выдающая его с потрохами. — Нет, я просто лежу и охреневаю тихонечко с закрытыми глазами, — шепотом отозвался Федька, открыл глаза и плутовато хмыкнул, глядя на Сёму. — Что на тебя нашло? — Бессонница, — соврал Семён, невозмутимо продолжая то, на чем остановился. Медленно зацеловал весь живот сонного беса, гуляя ладонью по его спине, потом вновь поднял на него взгляд. — Сопи себе дальше. — Не-е, — покачал головой Федька, руки из-за головы убрал и обнял Сёму за плечи, подтягивая его всего на себя. Тот охотно устроился сверху, между разведенных в стороны бесовых ног, уже возбужденный, уже с огромным желанием обладать, но не быстро и в темпе, а размеренно, так же сонно, как смотрел на него Федька, хоть взгляд его уже и был с манящей, томной поволокой, будто говорил, что он готов ко всему.       Вскоре Сёма оставил Федьку вообще без одежды. Он дал волю рукам, блуждая ими по всему бесову телу, но не был грубым. Долго, влажно и глубоко целовался с ним, целовал его шею и плечи, возвращался к губам, пока чёртовы пальцы делали до умопомрачения хорошо, перебирая волосы на затылке. Сладострастная горячка захватила все тело, и обоюдные ласки стали более откровенными к тому моменту, как уже не оставалось сил на то, чтобы просто касаться друг друга. Почти не оставалось. — Есть в этом что-то волчье, — задумчиво протянул Федька, пока Сёма жарко вылизывал его шею, чередуя это с поцелуями. — Не паясничай, — бросил тот и тихонько прикусил ухо. — Много волков тебя облизало, раз так говоришь? — Ни одного, — хихикнул чёрт, а сразу после сладко задрожал, когда Сёма весьма ощутимо прикусил его кожу на шее, чтобы следом оставить темно-алое пятнышко.       Томным желанием распирало изнутри, и сил уже больше не было. Стояк болезненно натягивал плотную ткань старых треников, и Семён избавился от них, отшвыривая ногой с кровати на пол. Федька, чуткий до любого касания, ерзал на постели, разводя пошире ноги, шумно дышал, но не торопил, будто на самом деле испытывая неподдельное удовольствие именно от ожидания. Сёма бы согласился, что в нем была своя прелесть, и предвкушение близости порой доставляло удовольствия больше, чем сама близость, и он бы посмаковал этот момент, как следует, но терпение и в этот раз дало понять, что оно не железное, так что тянуть он не стал.       Реальной нужды в том, чтобы подготавливать беса, не было, Сёма делал это скорее по привычке и из-за того, что чёрт и от этого ловил ни с чем несравнимый, по его словам, кайф. В пальцах Сёминых что-то нашел, или что — поди, пойми его, блудливого сорванца. Стонал тихонько, кусал губу, изгибался в спине так, что поясничные позвонки тихонько щелкали. А потом покрепче обнял Сёму ногами, тесно прижимаясь, давая понять, что можно двигаться дальше.       У него внутри до темноты в глазах тесно, горячо и скользко после растяжки, и это не может не срывать с тормозов. И Семён сорвался сначала, но вернул размеренный темп, медленно, плавно, но с оттяжкой вбивая его в кровать и вкусно целуя в губы, пока бес скулил, не чувствуя ничего, кроме удовольствия. Сёма мельком подумал, что для него это грех, а для чёрта — работа. Весьма иронично.       Чёрт сорвался с размеренного темпа первым, не вытерпев медленной пытки. Просил, жадно требовал втрахать его в кровать, неугомонный, развратный, как обычно — иным и не бывал никогда. Стонал громко, плутал пальцами в чужих волосах, так сладко изгибался, соблазнитель, что сил никаких не было. Сёма не удержался, и перед тем, как сорваться, пообещал себе, что удержится в следующий раз, но не сегодня, точно не сегодня. Сегодня он снова под конец двигался резко, мощно вбивался в чёртово тело, блядски красивое, желанное до какого-то ненормального безумия. Вбивался, пока не кончил почти одновременно с бесом. Тот, тяжело дыша, пропустил свою влажную челку через пальцы, а потом провел рукой по груди вниз, размазывая собственное семя по животу. Весьма довольный спонтанной близостью, инициатором которой был не он, Федька улыбнулся и прикрыл глаза, словно сытый кот. — Вот почаще бы так. — Задница треснет, — бросил Сёма, перевел дух и опустился рядом на постель, потягиваясь во весь рост. — Ну вот, блядь, в своем репертуаре, — недовольно проворчал бес, поерзал, вытащил из-под себя одеяло и укрылся. Семён хмыкнул, удобнее лег и обнял чёрта со спины, утыкаясь носом в его шею. — Ладно, не урчи, рогатый. Спи давай.       Бес ворчать перестал, оттаял чуть-чуть, повернулся лицом к Сёме и великодушно поделился одеялом, заодно согревая своим теплом всю оставшуюся ночь до первых петухов. А потом мгновенно исчез, оставив своего спящего человека в одиночестве.