Кошатница бежала за Табаки, вспарывая когтями-кинжалами влажную землю. Никогда прежде погоня не бывала такой упоительной.
Раньше, забираясь в шкуру кота, освобождая себе кусочек пространства в разуме животного, она делила ощущения пополам. Спящий кот, хозяин временного пристанища сознания Кошатницы, забирал часть восприятия себе. Сейчас же она наслаждалась накалом эмоций, чувств и впечатлений в полную силу.
Как сладко бежать, отталкиваясь мощными лапами от земли, взлетать и растекаться в воздухе тягучим, прочным телом. Растягиваться и вновь собираться воедино миллионом мышц, нервов и органов чувств, способных вобрать в себя всё вокруг. Картина мира раскрывалась перед Кошатницей скатертью-самобранкой в сотнях измерений одновременно.
Лес остался позади, они бежали по мокрой от ночной росы траве. Впереди простирались необъятные барханы лугов. Кошатница чётко осознавала своё местонахождение, чуяла в какой стороне находится Дом. Тот посылал музыкальные лучи-сигналы в её голову. Небо в стороне СероДомья вскрывалось разноцветными всполохами и вибрировало.
Можно ли увидеть звук? Для существ из царства кошачьих эта возможность в порядке вещей. Все птичьи песни, писк грызунов под ногами, рокот грома далёкой грозы, шелест травяных метёлок, стон ветра, ласкающего морду и бока — всё это танцевало видимыми кошачьему глазу колебаниями, рассыпалось зыбью барашков и бурунов.
Возможно ли услышать движения всех существ, копошащихся рядом? Чувствовать их страх, ощущать направление устремившихся желаний и тревог?
Есть ли способ отведать аромат? Для всех кошек, малых и огромных, запахи имеют чёткий привкус. Океан отпечатков живого и неживого. Сейши ароматов, зависшие в пространстве. Их можно попробовать на вкус, стоит лишь оттопырить верхнюю губу.
Всё это Кошатница чувствовала и раньше, но не так ярко, не так полно. Она была подготовлена. Её опыта хватало, чтобы не захлебнуться в море нахлынувших впечатлений. Кошатница могла бежать не отставая от летящего чуть впереди Табаки. За ним стелился самый притягательный, самый манящий шлейф ароматов. Как же он кружил голову Кошачьей маме! Тысячи историй, переплетённых в один букет благоуханья. Крепкий поводок, неукротимо тянущий за собой. Ароматы настолько аппетитные, возбуждающие стыдные желания, что думать о чём-то другом уже невозможно. Низ живота свело до дрожи.
Звуки, соблазнительные запахи, видимые глазу образы, желанные вкусовые ощущения, магнитные волны вибраций опьяняли и ослабляли внимание. Кошатница пропустила резкий выпад Шакала вправо-назад и в ухо впились его зубы. Кусь был довольно болезненным и будоражаще дразнящим. В ответ лапа Кошатницы молниеносным шлепком опустилась на спину гиены и сбила пса с ног.
Они катились по траве, кувыркаясь, наматывая на себя листочки и поломанные стебельки, втирая друг в друга свои запахи вперемешку с комьями земли, делясь разноцветными историями жизни.
...Отбиваться и пружинить лапами.
...Нежно вгрызаться в загривок, вбирая в себя чужой и такой родной дух.
...Поскуливая, подпевать общей песне Земли.
...Заплестись в кокон и стать единым целым.
Вспышка...
Индус в белой чалме протягивает девушке липкий, цвета сливочной помадки, шарик.
— Попробуй. Очень вкусно!
— А что это? — маленького роста воительница, в звериных шкурах с огромным количеством железных вставок и кожаных шнурков, только-только прожевала предыдущее угощение.
— Рава Ладу. Попробуй и не спрашивай, — индус впихивает угощение прямо в рот зазевавшейся амазонке, берёт трубку кальяна, затягивается и выпускает облако белого, пушистого дыма. Девушка сосредоточенно жуёт, причмокивая от удовольствия. И уже тянется к другому блюду.
— А там что такое? Это тоже сладкое?
— Да. Расгулла из творога и сахарного сиропа. Чуть дальше Халава из манки, орехов и изюма. Цукаты: манго, инжир, курага, что-то ещё. Ешь, не стесняйся. И запивать не забывай. Чудесное вино!
На мягких коврах повсюду разбросаны яркие шёлковые подушки, книги, венки цветов, доски для игр в кости. Стены оплетены живыми лианами цветов, на них висят клетки с певчими птицами. Индус выпускает ещё одно огромное облако дыма.
Вспышка...
Старик со старушкой сидят друг напротив друга на открытой веранде. Деревянные некрашеные перила и столбы увиты девичьим виноградом и жимолостью. За верандой дикий заброшенный сад незаметно перерастает в напирающий со всех сторон угрюмый лес. Лучи солнца пробираются сквозь густую листву и игриво скачут по щелястым, посеребрённым непогодой доскам. Неистово щебечут птицы, им вторят цикады и кузнечики, два бельчонка не поделили орешек и смешно ругаются на перилах веранды, в траве возятся и пищат невидимые грызуны. Бело-оранжевые цветы жимолости источают сильнейший сладко-карамельный аромат. Страшный гвалт и общая лесная оживлённость не мешает старикам. Кресло-качалка мерно раскачивается вперёд-назад. Вверх тянется сизый табачный дым. Старичок открыл заспанные совиные глаза и вперился нежным взглядом в старушку. Та сидит за маленьким круглым столом, сложив сухие тоненькие ручки на пожелтевшей скатерти с цветочной вышивкой по краю ткани, и наблюдает за белками.
— Ну, наконец-то пришла! Тебя не дождёшься, скоро совсем нас забудешь, карга с каменным сердцем, — старик обиженно ворчит, почёсывая себя мундштуком трубки по плешивому рябому затылку.
— Да что ты говоришь? — старушка ехидно щурит необыкновенно живые, ярко-голубые девичьи глаза и впивается взглядом в старика. Тончайшая кожа на лице, как папиросная бумага, съёживается в миллион морщинок. Губы недобро кривятся. — Сам от меня прячешься вместе со своей развалюхой! На силу отыскала. Ноги теперь ноют, будто весь день по горам лазила. В следующий раз не дойду совсем... Чаем-то угостишь, хозяин?
— А тебе какой заварить? Как обычно или что-то новенькое?
— Спрашиваешь, конечно, выдержки девяносто третьего, — старушка всё ещё хмурится, но её тонкие губы уже растягиваются в ласковую улыбку.
Дед с кряхтением встаёт с кресла, и ойкнув, хватается рукой за поясницу. Согнувшись, шаркая ногами, он пропадает в тёмном дверном проёме. Бабушка остаётся одна на веранде. Она смотрит вверх, на ветви толстенной многоствольной сосны, что растёт совсем рядом, за ступенями веранды. На маленькой веточке, спрятавшись за сосновыми иголками, сидят рядышком две светящиеся сферы. Те, будто заметив взгляд старушки, вытягивают во все стороны изумрудные лучики, пулей прыгают вниз на землю, забираются в заросли черники и пропадают.
Старичок возвращается с двумя кружками чая и бумажным кульком печенья. Вслед за стариком из дома степенно выходит большущий, чёрно-серый с белым пятнышком на груди кот. Он трётся об ноги деда и с наглым и довольным видом глядит на старушку.
— Ах, вот ты где, паршивец! Я уже сколько дней зову-зову эту бессовестную тварь, а он, оказывается, тут гостит, прохлаждается. Не стыдно, тебе, эгоистичная жирная морда?
Кот молча улыбается, глядя на бабушку, а потом начинает умываться, как ни в чём не бывало. Старички тихонько отхлёбывают горячий травяной настой и прислушиваются к лесному гомону за пределами веранды. Общую какофонию звуков перекрывает грустное посвистывание и клёкот.
— Мать, глянь, что там стряслось.
Старушка встаёт и, перевесившись через перила, всматривается в поросль черники под сосной.
— Слышь, там два молоденьких свистуна. Без мамки, сиротки, наверно... Бьются клювами друг в друга, словно еду выпрашивают или целуются. Ох, уже до крови изодрали один другого. Голодные что ли? Принести их сюда?
— Нет, не надо. Сами справятся. Взрослые уже. Ты мне вот лучше скажи, ведь не просто так пришла? Попросить что-то хочешь?
— Хочу. За одного хорошего человека попросить. Но давай-ка я сначала натру тебе спину, мучаешься же, вижу. Пошли, мазь я прихватила, дурень ты мой. Совсем иссох тут без женских рук.
— А потом пошалим? — дедок лукаво заглядывает старушке в глаза.
— Ишь, хулиган. Песок из него сыпется уже, а всё туда же, пошалить ему не терпится!
Они заходят в дом. Внутри царит полумрак и хаос нагромождения всевозможных вещей. Несмотря на то, что для прохода остались лишь узенькие тропинки, и здесь никогда не убирались, внутри довольно уютно. Связки сушёных трав ароматно пахнут, пузырьки и баночки блестят разноцветными стеклянными спинками. Коробочки, непонятного назначения механизмы, пузатые корзинки, толстенные книги, пакеты, мешочки, чемоданы и выглядывающая из-под всего этого сборища старинная деревянная мебель навевает ощущение, что находишься на чердаке волшебного дома и вот-вот произойдёт нечто чудесное.
Старики подходят к маленькому дивану. Дед кряхтя стягивает с себя рубашку, затем футболку, майку, ещё одну майку, и ложится животом вниз на диван. Старушка забирается следом и согнув ноги в коленях садится верхом на старика. Намазав его худую, всю в пигментных пятнах и бородавках спину жирной пахучей мазью, бабушка начинает расстёгивать свою кофточку. Тощая, груди свисают сморщенными пустыми мешочками почти до пупка, она ложится ничком на спину деда. Щека к щеке они лежат не двигаясь в полной тишине. Через некоторое время их фигуры и черты начинают меняться. Старушка превращается в женщину лет тридцати. Её лицо отдалённо напоминает лицо Кошатницы. Старик оборачивается Шакалом средних лет. Он, завозившись под Кошачьей мамой, тихонько толкает её к спинке дивана и поворачивается к ней лицом.
— Как там Ги?
— Да что ей сделается? Больше развлекается, чем учится.
— Сфинкс не жаловался?
— Хи, он уже не знает куда деваться от её проделок. Боюсь, как бы не ушёл по собственному желанию.
— Пойдём на нашу полянку... Я жутко соскучился по тебе.
— Соскучился он... Табачный монстр! Кто ж тебе мешает? Я всегда рядом. Всегда слушаю тебя.
Вспышка...
Мельтешение лап. Глаза хищника, горящие отражённым светом луны. Слишком быстро. Алый цвет. Вкус сытости. Очень дико. Веером грязная шерсть. Томительно долго. Лязг зубов. И снова мир летит кувырком. Нити светлячков, по дуге, завязывают в клубок. Небо стучит и вибрирует в такт учащённого ритма сердца. Вдох. Выдох... "Давай, детка, да... Давай!"
Над лугами разливается Та самая песня.
Оглушающей волной затапливает мир.
Вспышка...
Индус и амазонка целуются. В табачном дыму кальяна и благовоний. Заплетая руки друг в друга. Закусывая нижнюю губу. Птицы вспархивают из клеток на свободу с торжествующим пением. Вкус индийских сладостей на чужом языке и нёбе. Цветочные лианы приходят в движение и начинают свой безумный танец, змеятся, закручиваясь по стенам здания. Музыка льётся струями со всех сторон, вплетая в волосы дым благовоний. Их аромат врывается в ноздри и наполняет уши вместе со звуками песни. Солоноватый вкус бархатной кожи. Индус впивается губами в сосок амазонки. Не может утолить жажду и обхватив её грудь двумя руками, старается вобрать в себя ещё больше, глубже. Маленькая воительница смеётся, откинув голову назад. В глазах блестят слёзы. На зелёных вьюнках загораются светящиеся, разноцветные нити. Они заплетают комнату в горящую неоном паутинную сеть.
Вспышка...
Паучье светящееся кружево опутало ветви Леса. Оно вспыхивает, дрожит, манит и переливается радужными зарницами. К нему со всех сторон слетаются светлячки. Маленькие живые звёздочки выбирают себе лучи-тропинки и бегут по ним перемигиваясь друг с другом. На круглой Лесной поляне спряталось маленькое озерцо. Синее око со светящимся зрачком Луны в центре.
Вспышка...
— Давай, детка... Постарайся. Покажи, как я нужен тебе. Да... Не стесняйся, дорогуша... О, Исида, да! Ты дочь Геба — Бога Земли и Нут, Богини Неба. Никто не сможет оживить великого Бога Осириса, кроме любимой жены и сестры его — Исиды! Продолжай, дааа! ...Альнитак, Альнилам, Минтака. Я вижу глаза твои, Страж Предела!
Голова Кошатницы находилась между животом и ногами Шакала. Она старалась, как только могла. Вспоминая Ту самую песню. Следуя вслед за ритмом. Закручивая спирали и выводя знакомые узоры. Вплетая в них свои собственные истории. Опутывая светящейся паутиной СероДомных судеб. Обволакивая любовью и теплом.
— Дааа, детка. Ну-ка, давай решим, кто ты. Первоклассница из пансиона благородных девиц? Ойее... Тай... Цзи... Великий предел! ...Нет, я ошибся. Похоже, именно сейчас ты сдала кандидатский минимум... Да... Давай ещё... Ещё... Baby, baby, baby, baby, baby, baby, baby... Baby, I don't wanna leave you...* Святые угодники, что она делает?! Я раньше не говорил, что люблю тебя? Дааа!! Быстрее! I cаn hear, it callin' me back Home!!! * Девять семян из плоти... Здесь и Сейчас... Оууоо! Восемь сторон света и ось земная — всё что объединяет нас. Я покину тебя, когда придёт лето... Да, покину тебя, детка.
Нефтида... Сет... Исида... Ооооо,
Осирис... Ммм...
Нут, Геб, Тефнут... Шу... Аааммоон Ррррраааа!!...
Вспышка...
Кошатнице двенадцать. Сэнсэй — молодой и сильный кот. В его шкуре Кошачья Мама чувствует себя в безопасности. Жутко хочется приключений. Вот она бежит по коридору, жадно оглядываясь по сторонам. У закрытой двери кабинета директора возится колясник. Шакал! Методично выкладывает из рюкзака на колени: шнур-верёвку, свёртки обёрнутые фольгой, стеклянную банку с чем-то сыпучим, листки бумаги. Кошатница подбегает ближе. Табаки замечает кота и лучезарно улыбается:
— Привет, киска! Хочешь поучаствовать в чумовом деле? Я бы сказал, деле во имя торжества справедливости. Ведь это нехорошо — забирать у бедных, больных детишек ту маленькую толику удовольствия, что им доступна. Как мы без музыки, без нашего любименького старенького магнитофона? Выступление, видите ли у него, праздник. Ну и что? У нас тоже был праздник, а эта скотина нам его испортил! Кто ж мешал Старику выпросить у администрации на нужды Дома новое оборудование? Никто не мешал! А этот магнитофон — не его собственность. Он выстрадан потом и кровью, заслугами исключительно скромного и блистательного героя, сидящего в данный момент перед тобой, — руки Шакала во время монолога не бездействовали. Им совершенно не мешала та непрекращающаяся пулемётная очередь слов, обрушивающаяся на Кошатницу.
Его проворные пальцы разматывали и закрепляли шнур и обвязанный им же комок фольги на петле двери. Трясли банку, перемешивая какую-то серебристую стружку с тёмными вкраплениями. Потом Шакал положил один конец верёвки на пол и туда же высыпал кучкой половину сыпучей смеси из банки.
— Но только, чур: никому не слова! Могила. Ага? Сейчас, главное, произвести впечатление. Новую дверь они до завтра не успеют поставить, поздно уже. А после выключения света, сама понимаешь... Это хорошо, что ты пришла, киса. А то одному как-то скучно, поговорить не с кем. Вот, я же вижу, ты меня понимаешь и поддерживаешь, да?! — Шакал хитро посмотрел в глаза коту, и Кошатница в который раз попала под гипнотическое действие бездонных зрачков и обезоруживающей улыбки, сдобренных чирикающей болтовнёй и новыми будоражащими запахами. Паучьи лапки продолжали работу. Они положили самый большой свёрток фольги на горку высыпанной стружки. А потом из банки, с помощью воронки из листка бумаги, посыпалась блестящая дорожка от насыпного холмика в сторону коридора. Шакал потихоньку отъезжал от кабинета директора и всё это время не переставая болтал. — Ты знаешь, коть, меня лучше не расстраивать. Терпеть не могу несправедливость, циничные насмешки и унижение. Я от этого свирепею и становлюсь просто отвратительным созданием. Против попрания личной свободы я могу такой БУМ устроить, ты даже не представляешь. И сейчас — ещё не максимум. Я способен на большее, уж поверь, пушистик. А вот если наоборот, ко мне относятся с уважением... Если меня трепетно любят и всячески балуют, я горазд на подвиги. Хоть звезду с неба достану, хоть в горящую избу войду. Да, киса. Теперь мы с тобой связаны тайной. Только ты и я, верно? — Табаки подмигнул Кошатнице-Сэнсэю и вытащил из кармана спички. Пламя лизнуло серебристую дорожку и вспыхнуло ярко-малиновым цветом. Посыпались искры и небольшой бенгальский огонёк побежал к двери кабинета. Шакал крикнул: — Шухер! — и рванул колёса коляски. Кошатница помчалась следом, но сиреневатый всполох и жуткий взрыв остановил её.
Кошачья мама успела повернуть голову назад, как вновь раздался резкий хлопок и её ослепила...
Вспышка... Самая яркая вспышка в её жизни.
...Реальность раскололась на тысячи разноцветных осколков мозаики. Они закружились против часовой стрелки, свернулись в радужную воронку и потянули Кошатницу за собой.
...Над лугами пронёсся оглушительный рык большой чёрной кошки. Изнанку лихорадило.
...Вонючка выставил средний палец в неприличном жесте. В его исполнении символ был дьявольски выразителен.
...Светящиеся лучи на круглой лужайке сплелись в бешено вращающийся шар. Нехотя просыпался от дрёмы ночной Лес.
...Воительница закусила несколько пальцев на своей руке чтобы не закричать. Больно и Сладко. Дом со всеми жителями заходился в экстазе танца.
...Старушка Кошатница печально улыбалась: "Если любишь всем сердцем, возможно перетопить и режущую боль в наслаждение. В первый раз всегда больнее всего..."
...Шакал на секунду остановился:
— Кончай, детка! Ты должна кончить. А по-другому, чур, я не играю.
...Озерцо в центре поляны глубоко вздохнуло, вода затопила берега и Кошачья мама увидела перед собой, совсем рядом, пустые всевидящие глазницы на зеленовато-мёртвом лице.
...Над всеми гранями реальности, в небе зажглись наискось три яркие звезды. Орион начинал свой путь по небосводу.
***
Валет тихо прошмыгнул в класс. Бесшумно, насколько позволяла больная нога. Он забыл здесь гитару и только сейчас вспомнил о пропаже. Всё же, не стоило напиваться до такого безобразного состояния, несмотря ни на какие праздники. У двери стоял одинокий Мустанг Табаки. Рядом с нагромождением матрасов затесалась ещё одна коляска без седока. Класс был пуст, но Валет всё равно чувствовал себя неловко и старался не шуметь. Подкравшись с гитаре, он бросил взгляд на матрасы и вздрогнул. Мгновенье назад ему показалось, что на скомканном покрывале спит Табаки в обнимку с незнакомой девушкой. Парочка лежала, свернувшись идеально круглым клубком. Словно Инь и Ян.
Валет схватил гитару и поспешил убраться восвояси, но в дверях не удержался и оглянулся — матрасы были пусты.
***
Вспышка...
Табаки и Кошатница вяло брели по пыльной дороге. До Дома оставалось всего ничего. На плечи давили усталость и опускающиеся сумерки. В душном воздухе полное безмолвие. На километры вокруг — ни души. Шакал проковылял к старому дубу, что рос на краю трассы. Дерево было похоже на их родной дуб во дворе, но в его центре зияло большущее тёмное дупло. Табаки заглянул внутрь и тихонько пискнул:
— Детки, пора возвращаться Домой. Тихий час заканчивается. Поспешите.
Кошатница не задавала вопросов. В её висках всё ещё звучала песня:
"Babe, I'm gonna leave you". Ей так хотелось прыгнуть вслед за Шакалом. Этим чёртовым летом... Вместе с Ним шагнуть далеко-далеко назад. Туда, где она сможет отстоять свои руки и ноги. Туда, где она будет ближе к Нему. Табаки, в очередной раз угадав её мысли, взглянул на Кошачью маму с укором:
— Почему ты не хочешь остаться здесь? Мы бы нашли тебе уютный домик, на краю Леса. Ты бы родила мне славных пушистых детишек, а я бы навещал вас часто-часто, — Шакал сцепил лапки лодочкой и мечтательно закатил глаза. — Четыре сыночка, и ла-а-апочка дочка. Два котика ласковых, в тебя. Два хулиганистых шакальчика, в меня. И чёрная, кошачья гиеночка с радужными крыльями. Ты смотрела бы вдаль, сидя на терраске, а детки бы спрашивали тебя: "Мама, мама, а когда наш папочка придёт?". А ты бы отвечала...
— Нет! — рявкнула Кошатница. — Я не хочу вечно дожидаться, пока ты соблаговолишь по нам соскучиться. Прозябать в одиночестве, в глуши, выкармливая выводок зубастых эгоистов, таких же, как ты? Спасибо!
Табаки обиженно надул губы и отвернулся.
— Почему эгоистов? И вовсе я не такой. А ты разве не самовлюблённая клуша? Думаешь только о себе. Хочешь оставить бедных деток сиротками? Кстати, какой у тебя день цикла?
— Секрет! Мучайся теперь в неведении! А вот, да... Между прочим, что ты будешь делать, если я забеременею в Доме? Вот будет скандалище! Придётся тебе взять меня на новый Круг. Никуда не денешься, — Кошатница улыбнулась внезапному озарению. Раньше подобные мысли не приходили ей в голову.
Табаки хихикнул в ответ:
— Чтобы забеременеть в Доме, надо и зачать в Доме. Ничего не выйдет, дорогуша!
— Значит придётся постараться...
— Как, если не секрет?
— Попрошу девчонок подготовить меня должным образом. Они проведут ритуальное омовение с настоями крапивы и чеснока, окурят благовониями и обложат меня всю целиком пирожными. Картина маслом! Сможешь устоять? — Кошатница рассмеялась, представив ситуацию со стороны.
— А откуда столько пирожных достанешь?
— Закажу у Крысы. Она не откажет, поверь. Я деньги родаков редко тратила. На тонну хватит. А вообще, зачем пирожные? Можно бутерброды сделать. Русалку подпрягу. Такие вкусности получатся, пальчики оближешь... Берём только-только испечённый хлеб. Мягчайший, с такой хрустящей корочкой. На него кладём лист салата... Потом чуть-чуть майонеза... Затем тоненький слой ароматной буженины. С неё сок сочится...
— Ай, что ты со мной делаешь, киса?!
— Сверху ломтик помидора с тёртым чесноком...
— Мммм, злодейка, у меня уже живот сводит!
— Сверху ещё листик салата с майонезом и ещё кусочек благоухающей буженины.
— Всё! Довольно! Я сдаюсь. Пошли быстрей, как раз к ужину поспеем.
Дом затих в ожидании своих героев. Без сердца, без души каждый чувствует себя неуверенно.
Духи Дома возвращались.
