Рождественский челлендж (сборник текстов)

Когда-то давно Ник спросил у меня: — Пап! А Санта-Клаус есть?.. Парню было десять лет. Вот что я должен был ему сказать? Ответить, что есть, и потом он заявит мне, что я его обманул? Или сказать — нет, сынок, это всё маркетинговый ход для того, чтобы родители покупали детям больше подарков, а дети чаще слушались? И он на всю жизнь запомнит, как я разрушил его детскую мечту? — Видишь ли, сынок… эээ… — Да ладно, папа, — Ник снисходительно посмотрел на меня, — не парься. Я уже и сам знаю, что нет. Но только — а вдруг?.. А сейчас я ловлю себя на том, что с того момента периодически начал думать, как собственный сын. А вдруг? Тогда, в самом начале, я сразу сказал себе: в музее не может ничего оживать, по определению не может! «А вдруг?» — сказало что-то внутри. Потом, вцепляясь в решётку непослушными пальцами, я орал на Рузвельта — «Помогите мне», а он усмехался, спрашивая, из чего я сделан, а потом ускакал; и я понимал всё отчётливее, что-либо нас с Ником сейчас наденут на копья, либо я открою саркофаг, оттуда выскочит древнее зло, и нам в любом случае конец. Только в голове опять прозвучало: «А вдруг?» Потом — ночь, сумасшедший ветер, я сто лет не сидел в седле и был уверен, что грохнусь, и что вообще упущу всё, и скрижаль пропадёт, и всё погибнет, и я не справлюсь, нет, не справлюсь, конечно! Только что-то внутри всё равно орало во всю глотку: «А вдруг?!» Когда мы вернулись в музей и убедились, что никто не пропал, я выдохнул и подумал, что мне повезло. Чисто случайно повезло, что этот кошмар из саркофага оказался… вовсе не кошмаром. Вот он, стоит рядом, считает всех вместе со мной — интересно, почему? Может, и правда хочет мне помочь? «Ага, — сказал я себе. — Фараон! Древнеегипетский! Тебе! Хочет помочь! Не смешно». А потом что-то привычно отозвалось: а вдруг? Потом он приходил ко мне в комнату охраны пить чай, рассказывал что-то увлекательное, я тоже вспоминал всякие забавные случаи из своей жизни, мы хохотали, потом начали вдвоём ходить по этажам, он помогал мне с гуннами, его слушались львы, и вообще я всё меньше понимал, что происходит. Особенно когда он стал чаще брать меня за руку, наклоняться, чтобы что-то прошептать на ухо, и смотреть таким странным взглядом, будто… «Аххаха! — надрывался скрипучий внутренний голос. — Ты ещё скажи, что он в тебя влюбился!..» И тут же, внезапно, сердце ухнуло в пятки: «А вдруг?..» Много времени прошло с тех пор: десять лет, даже больше. Теперь я могу сказать, что это сомнение… выручило меня тогда. И выручает до сих пор. Иначе бы я давно чокнулся, или ещё бы какую непоправимую глупость сделал. Просто каждый раз, когда я утром выхожу из музея и иду домой один, когда на меня наваливается чувство безнадёги, когда в голове стучит молотком этот противный ворчливый голос — «Вот так и будете вы, пока ты не сдохнешь, играть в эти отношения, пока солнышко не встало, и ни-че-го не станет лучше, даже не надейся», — я останавливаюсь, выдыхаю и говорю в ответ: — Много ты знаешь. А вдруг?