Рождественский челлендж (сборник текстов)

На вторую ночь мы с Аком идём пялиться на витрины кондитерской. Я изо всех сил желаю здоровья Тедди Рузвельту, насколько оно вообще возможно при его восковой сущности. Это Тедди предложил: «Канун Рождества, город такой красивый, покажи мальчику красоту, это ведь его первое Рождество? Думаю, что в Кембридже его особо гулять не водили!» Я подозреваю, что Тедди пытается загладить свою вину за пятьдесят четыре года намеренного бездействия, но это сейчас уже как-то без разницы. Отпускает он нас гулять по ночному городу — так и замечательно. — Ларри, а почему ты сказал, что мы идём пялиться? — спрашивает Ак по дороге. — Это значит — смотреть. Долго, пристально, не отводя взгляда. Ну, вот как ты на меня пялился первое время, — усмехаюсь я. Да, забавно, что постепенно наши роли стали меняться: вначале Ак вовсю подкалывал и расшевеливал меня — а с моим воспитанием это было не очень легко, — а теперь постепенно я начал подшучивать над ним. Вообще нам вдвоём стало удивительно легко и весело, и я с некоторой горечью думал: ах, мама, любимая моя мамочка, почему ты заключила меня в такие воспитательные тиски, что с моим вызволением из них справился только древнеегипетский фараон из бог знает каких давних веков? — Эй, Ларри, мы сюда хотели прийти? Огромная витрина с разными сладостями. Печенье в виде ёлочек — всё в зелёной помадке и разноцветных съедобных бусинках, имбирные человечки в красных колпаках, гирлянды из разноцветного мармелада… В самой середине витрины торчит упряжка Санты, и в санях груда конфет в ярких фантиках: ни дать ни взять ёлочные украшения. Пахнет кофе и корицей, и у меня кружится голова. — Ммм, — говорит Ак рядом. — Какие игрушки замечательные! — Ха-ха, — довольно отвечаю я. — Это не игрушки. Это всё едят. Хочешь что-нибудь? — Едят? — давненько я не видел фараона таким ошарашенным. — И вот эти… жёлтые шарики тоже едят? — Конечно. Это мандарины. — Что? Господи, когда же он перестанет меня удивлять? Два месяца я как проклятый читаю всё, что только найду о Древнем Египте, а то, что там не знали никаких цитрусовых в его времена — впервые сейчас слышу. Я пытаюсь вспомнить, сколько денег на карточке. И когда зарплата. А потом думаю — «А, пошло оно всё к Сетовой матери» — и беру Ака за руку: — Идём. В самой кондитерской пахнет корицей до полного одурения. Мы садимся за маленький столик, и тут, на моё удивление, Ак внезапно говорит: — О! Корица!.. Теперь моя очередь недоуменно на него смотреть: — Ты знаешь корицу? — Конечно. Жутко дорогая вещь! Но сам понимаешь, во дворце… О да, во дворце, мы же не из простых, как же я забыл-то! Я беру его за руку под столом, переплетаю пальцы и тихонько говорю: — Ваше величество, не выпендривайтесь. Не те времена. Он фыркает, ноздри раздуваются, словно пытаясь ещё уловить знакомый запах, а я продолжаю: — Сейчас у нас корицы — прости, как грязи. Её обычно в кофе кладут, кто любит. Вот кофе мы с тобой сейчас и выпьем. Или, может, ты хочешь горячий шоколад? — Горячий?.. Опять он удивляется, потому что шоколад видел только у меня в столе в комнате охраны, кусочками. — Растопленный, такой густой-густой… и сладкий. Хочешь? Давай один кофе с корицей и один горячий шоколад. И будем меняться. — Идёт, — радостно кивает Ак. Он любит пить со мной из одного стакана. Давно ещё говорил что-то про «поцелуй на расстоянии», про какие-то там их традиции. Я слушал и думал: вот балда, что, мы безо всяких древних мудрёностей поцеловаться не можем? Но — хозяин барин, как говорил мой дедушка: хочет из моего стакана пить — да неужели мне жалко. Даже приятно, что там скрывать. — И печенье, — подмигиваю я. — Кучу печенья. Сам выберешь, пошли. Благо ночами тут всё печенье с очень хорошей скидкой. Мы подходим к кассе, за которой нам улыбается весёлая женщина средних лет. Она наливает горячий шоколад, щедро сыплет корицу в кофе, кладёт в пакет и ёлочки в зелёной помадке, и человечков в красных колпаках, и конфеты из упряжки Санты в ярких обёртках. Я подталкиваю Ака локтем: — Эй, куда ты там уставился? А он смотрит на мандарины, буквально не моргая, а потом спрашивает: — Можно мне один? Боже мой, почему меня так прошивает по позвоночнику каждый раз, когда он спрашивает — можно? Хотя когда он берёт инициативу на себя — меня так же словно током шарахает. Но сейчас, в этой ярко украшенной кондитерской, мне почему-то особенно становится не по себе: стоит рядом со мной владыка Древнего Египта и просит мандарин. — Дайте ему дюжину, — говорю я продавщице. И снова пихаю Ака локтем: — Эй, у тебя на цитрусовые аллергии нет? — Не знаю, — отвечает он. И прижимает к себе пакет с мандаринами, как величайшую драгоценность. Я расплачиваюсь, Ак уносит пакеты на столик и сидит — ждёт меня: спина прямая, словно палку проглотил. Небось тоже вспомнилось мамино-папино воспитание: как минимум, правителю не положено первому хватать еду, пусть вначале подданные, а если не отравятся… Я неприлично хрюкаю, с трудом сдерживая смех. И зачем-то говорю продавщице: — Вы уж простите. Ни разу в жизни мандаринов человек не видел. — Откуда же он такой? Я вовремя опоминаюсь и говорю: — Из Египта. — Да ладно шутить, — смеётся женщина. — Нешто в Египте мандаринов нету? Я загадочно пожимаю плечами и ухожу к столику. Склоняюсь и говорю хитрым шёпотом: — Ваш горячий шоколад, ваше величество! Но тут Ак забирает у меня оба стаканчика, ставит на стол, потом берёт меня за руку, переплетает пальцы и говорит, копируя мои интонации: — Хранитель Бруклина, не выпендривайся. Садись. Мы смотрим на гору покупок и решаем: кое-что съедим здесь, а остальное отнесём в музей. Всем, кто нас сейчас подменяет, тоже будет приятно попробовать вкусненького. А горячий шоколад допиваем уже по дороге, потому что надо торопиться. И я говорю, когда мы идём через парк: — Вытри губы, в шоколаде все. Платок или салфетка есть? — Нету, — он хитро смотрит на меня, я беру его за затылок и целую. Чего только не сделаешь, в самом деле, чтобы не возвращать экспонат в музей перепачканным.