Who are you: the story of one lie... (Singularity)

Пустой город, полностью разрушенный веянием войны и уничтоженный самым страшным ее проявлением, в совершенном молчании встретил уставшую экспедицию варваров и лжецов на не породистых лошадях. Их численность сводилась к нескольким десяткам, со спешкой проходился то скок, то топот тяжелых военных сапог по сырым дорогам. Сумрак затягивал небо с их приходом, но некоторые дома вскоре озарялись светом от догорающих старых свеч, пока главы ополчения набирались сил и переводили дух, все еще стараясь выдумать очередную смехотворную подлость для фальшивой победы в войне. Как и половине света было сложно осознать, что страна с наименьшим числом союзников, истощенная в долгих битвах и потерявшая много людей, смеет поднимать голову из пепла, опираться на израненные руки и воскресать практически из мертвых снова и снова, идти вперед напролом через любые преграды, ломиться сквозь огонь, смог и духоту с горящими глазами. В чем же ее слабость, тот сдерживающий мотив, самое ценное для Империи, способное заставить рухнуть при самых высоких шансах на победу? Похоже, тем, кто будет обладать этой вещью, придется столкнуться с муками совести, вседозволенность в руках закроет глаза разуму, и снова поменяет сторону главарь. От уровня патриотизма может зависеть слишком многое, решающий шаг, те пару миллиметров, отделяющие победителя от побеждённого и возможно последнее решение, удостоенное объявить итог. Юнги не сомневался, что сопровождающая его шайка военных преступников захочет отмолчаться, засесть в безлюдном городе, дождаться падения своей родины и после выдвинуть требования на право иметь за голову супруга верховного главнокомандующего приличную награду в виде земель и богатства. Но Ги прекрасно знает, что это заведомо провальная идея, ведь куда более для корейской нации важны военные достижения, а его жизнь простого человека сопоставима разве что с потерей кольца или еще какой вещи. Совершенно точно из двух зол Хосок выберет самое выгодное, столица врага падёт к его ногам, а муж-заложник временно перейдет к другой стороне как памятный подарок, от которого избавиться можно в любой момент. Когда же именно он попадет под горячую руку разгневанного ливитанского народа, думать не приходится, собственно, как и чувствовать себя живым. Гордость никак не заставляла опускать голову, но омеге хотелось чрезмерно избавиться от тяжести груза скорби, мыслей о несбыточном, сожалений о не сделанном. Его руки сами бы исполнили ритуал бегства от жизни в мир иной, но как всегда Ги не везет даже в таких мелочах. Сидя у стены, на полу перед тенью от облика Рихене, омега вспоминает последние дни с сыном и отцом ребенка, о чем напомнила тьма за окном вместе с запахом свежей сырости из открытой форточки. Никогда Хосок не ассоциировался у Ги с надеждой, хотя многие подданные, простые граждане считали его чуть ли не святым, возводили в отдельную веру всё то, что он делал, доверяли каждому слову и действу, но оставались в неведении, что это солнце может больно обжигать. Блондин скучает за настоящей сущностью жестокого тирана, за каждым его строгим непоколебимым взглядом, твердостью натуры, улыбкой с нотами лукавства. Пусть Ги не выносил его характер, но восхищался тем, какой Чон есть, он действительно во многом был идеальным, особенно для места правителя и вождя. Ему шла эта роль, его работа по важности не уступала никакой в мире, а Ги мог только наблюдать со стороны, как растет их общий сын, как Хосок набирает силу и становится непобедимым. Наверно поэтому Юнги считал всегда себя обузой, он может только улыбнуться и пожелать хорошей дальнейшей судьбы без него своим родным, смотря на недовольный вид его похитителей и дожидаясь конца. Самая искренняя любовь умирает тихо, практически незаметно уходит с тем, кто дольше ее хранил и берёг, осторожно перерастает в нечто сильное, что способно согреть даже при самой низкой температуре в самых ужасающих условиях и обстоятельствах. Юнги не плачет, его затылок упирается в ободранную стену, а подбородок смотрит в потолок, одна рука бездвижно лежит на приподнятом колене, а на ее пальцах красуется то самое единственное украшение, подтверждающее его любовь к вождю. Единственное напоминание о скорой гибели не пугает сердце, не отнимает рассудок, а только заставляет трепетно выжидать. — Вестей всё нет. Где же наши товарищи с разведки? - в помещении какого то большого черного зала с редким светом свеч находится четыре ливитанца, один из которых сидел рядом с Рихене на диване, утомленный тишиной. — Скорее всего что то пошло не так. Может камеронцы отступили? Нужно воспользоваться возможностью и потребовать от них больше, раз омега их вождя у нас. — Рихене, ты уверен, что от этого бесполезного мага будет польза? Может стоит разгневать Чон Хосока? Убив его омегу, мы сможем стать героями, шантажировать его останками, выбьем почту из под ног, он растеряется и впадет в глубокую болезнь, вот тогда всё достанется нам. — Болван! Он же верховный главнокомандующий, смерть кого либо ничуть его не расстроит, то, как распоряжается жизнями, его беспощадность и жестокость. Ты думаешь какая то омега будет его волновать? У него куча таких, любой станет его, если он захочет. - в разговор вступил другой подчинённый, замолчать которого заставил поднятый взгляд Рихене. — Достаточно болтовни, лучше найдите мне пропавших информаторов. Чтобы к утру они были уже здесь с отчетом о войне. Живо! В молчании трое подчиненных удалились, а Юнги только вздохнул, вставая с места и начиная расхаживать по дому и заглядывать в темноту наставшей ночи. Несколько фонарей были включены для освещения главной дороги, Мин позволил себе даже облокотиться о подоконник, чтобы полюбоваться видом так давно не покидающей его тьмы. Он словно пропитан ей, а сердцу она даже мила, ведь этот цвет напоминал о нем... Внезапный переполох нескольких человек на улице разбудил Ги в его новой кровати, на которую его так любезно перенес ночью Рихене, устроившись рядом для контроля заложника. В этот момент послышались скачки лошадей, их негромкое ржание и несколько криков. Выстрелы разносились словно сигнал бедствия, испугали не только омегу, человек рядом с ним вскочил с места, взял оружие и потащил Юнги за волосы к выходу, что то в бреду произнося от страха и неуверенности. Дверь по звуку была сломана на первом этаже, но Рихене все равно спускался по лестнице, держа Ги впереди, чтобы защититься от пуль. И только их присутствие заметили в зале, как несколько человек в форме приняли выжидающее положение, а после и вовсе расступились, пропуская самого главного. — Советую бросить пистолет и отпустить Юнги, иначе, Рихене, вас ждет ужасная смерть. - требовательно произнесенные условия одного из самых высоких главнокомандующих привнесли только большую агрессию в действия ливитанца, от чего тот начал угрожать и выдвигать свои требования касательно денежной выгоды и свободы. - Единственное, о чем вы можете просить верховного главнокомандующего - это оставить вас в живых, на большую щедрость он не согласится. Ким Намджун выражался предельно ясно на чужом языке и позже предложил выбор в течении трех секунд, но стоило Рихене задержаться в размышлениях хотя бы на одну, мужчина выполнил то, что обещал. Приказ о расстреле привели в действие сразу, как Юнги поступила команда отбежать от мужчины, открыть его черствое сердце для получения порции пуль в тело. — Пойдем, Ги, Хосок ждёт тебя... Осторожно перешагнув порог другого старого домика, по состоянию чуть больше уцелевшего, чем остальные, Юнги прошел дальше в помещение, как и говорил закрывший за ним дверь Намджун. Омега ощущал дрожь, помутнение сознания, словно его опьянили те чувства, усилившиеся в несколько раз. Хосок совершенно мирно лежал на пыльном диване в зале, как это обычно бывало в их родном особняке, в одной из тысячи комнат альфа всегда выбирал их спальню для отдыха, но сейчас он решил отдохнуть там, где Ги найдет его быстрее всего. И у самого порога зала беловолосый действительно обнаружил того, кто несколько лет находился так далеко, не в состоянии пожертвовать государством ради встречи с омегой. Всегда казалось, что Юнги ничего для него не значит, только игрушка и воспитатель для ребенка, но как же Ги было плевать на это, что снова беспокоясь о Хосоке ему хочется встрять в покой уставшего альфы и дотронуться до его изнеможденного от тяжелой работы тела. Юн бесшумно проходит к мужу, по привычке садится перед ним на колени и кладет свою голову на вздыхающую грудь, от чего тот открывает глаза и тянет правую руку к белоснежным локонам, поглаживая уткнувшегося и плачущего парня по затылку. По не впитывающей форме главнокомандующего стекают капли, падая на диван, а на лице расползается слышимая ухмылка, заставляющая Ги оторваться от приобнятого руками вокруг талии тела и подняться солёными от воды губами к более сухим, впервые накрывая их не по принуждению. Хосок перехватывает напор соскучившихся уст, почти с неутолимым голодом захватывая горячий язык в плен своего, жадно вонзаясь открытым ртом в чужой, поворачивая голову для удобства и поднимаясь медленно с дивана, чтобы перевернуть на спину и расположить омегу под собой. Нависнув над парнем, мужчина осторожно разорвал страстный поцелуй, опускаясь сверху на тяжело дышащее тело и обнимая его снова, как в первый и последний раз в ответ... Последние часы перед операцией, оглушающе пустая и спокойная ночь, погруженная в омут смотрящего со стороны возвышенности на томление лесного горизонта. Так близко к цели, что хочется сорваться с места и в погоне за предвкушением утонуть в основании желания покорить, добиться, уничтожить. Чонгук совершенно чутко стоит у выхода своей палаты, не имея сил заснуть перед битвой, как то отдохнуть от трех дней бодрствования. Ему сложно собрать в единое мысли, расслабиться, ведь многое сейчас зависит от него. Как бы сильно он не волновался, ему хочется разобраться поскорее с тем, что казалось преследовало прошлую жизнь, он хотел покорить своё сердце, подчинить его своей воле и выбирать за него, обрести контроль над разумом, достичь высшего просветления, распоряжаться своей жизнью, как если бы она не зависела от обстоятельств и других людей. В раю никогда бы не ожили эти чувства, в аду для него мало места, а на пустой планете Чонгук постиг преисполненность своей сущностью, широту и безграничность человеческой бессмертной души. Ему понятно всё, чем только она может переболеть, но осталось одно, настолько непостижимое, что делает все его усилия и достижения ничтожными. Чон до сих пор не осознал настоящей любви, ему настолько легко перетерпеть адскую смерть, уничтожить планету, убить любого, обмануть Бога, но совершенно непостижима искренняя любовь. Он так долго думал над ней, избегал, пытался забыть, избавиться, расстаться с ее первопричиной, но в этой битве он терпел лишь поражение, словно не имея способности души любить. И тогда ему становится неинтересно всё, чем он может превзойти смертных, почему же только это чувство осталось неопознанным, или мертвые должны забыть о нем? Совсем не время искать ответ, пусть он совсем рядом, чем когда либо, Чонгук не выдержит истины только потому, что она может его убить... Самое темное время суток, словно остановившееся перед наступлением самого яркого. Со стороны столицы, затянутой непроглядным туманом и светом фонарей, можно рассмотреть огромные неприступные стены и огромный пик дворца, достающий до самых небес, словно этот город имеет возможность претендовать на титул чего то божественного, совершенно забывая про все грехи тех, кто живет на этой территории. Армия врагов практически бесшумно справлялась с любой встающей на пути военной охраной города, как же ничтожен был процент тех защитников, брошенных на оборону, что казалось еще большего позора достичь не удастся. Все союзники, армии были либо в бегстве, либо распущенны, а те, кого воспитали ярые патриоты стояли на костях своих товарищей и получали очередную пулю в лоб. Это ли цена всем смертям? Чонгуку было откровенно скучно, не было никого, с кем бы он мог помериться талантом в военном деле, и казалось, что все возможное заслуги уже тяжелят его карманы и заслоненную медалями грудь. Но почему же всё обернулось именно так? На третьем кольце Чонгук возглавил первый батальон, шел на передовой, дожидаясь, когда из замка вынесут ливитанский флаг и бросят ему в ноги. По плану Тэхен должен был осаждать город с другой стороны, но какого же было удивление Чона, когда главные ворота открылись сами, а в них показался Ким с короной на голове и тяжелой королевской накидкой на плечах. В окружении солдат, рыцарей и простых людей он громко объявил в изобилии роскоши и звенящего золота: — Теперь я новый король Ливитании...