Пташка на воле

Ревность. Часть вторая

Микки: год второй – Твой пацан сегодня придет? Микки переводит глаза от своей книги туда, где стоит – «друзья зовут меня Трев» – Натсон. Парня, в принципе, можно было терпеть еще где-то месяц после того, как Микки прописал ему кулак в лицо. Он даже не косился в его сторону. Ну, до того, как в первый раз увидел тату Микки. Это было неловко. Они таращились друг на друга несколько секунд, прежде чем Трев прочистил горло и отвернулся. И слава, блядь, Боже, он сообразил, что не нужно задавать лишних вопросов. – Ага, – наконец отвечает Микки. – А что? Трев пожимает плечами. – Ты можешь отметить это в календаре, если хочешь, – он кивает на здоровенный календарь, тщательно приделанный клейкой лентой к бетонной стене. – Эта сучка, консультант по наркотикам, говорит, что полезно отслеживать все дерьмо, что я делаю, по календарю, чтобы чувствовать себя продуктивным. Типа это помогает не думать о наркоте. – Звучит как бред, – ухмыляется Микки. – Ага. Но я люблю бесплатные ништяки, вот и взял один. Микки наблюдает за Тревом, пока тот любуется своей работой. – Давно ты в завязке? – спрашивает он. – А давно меня тут закрыли? – с ухмылкой отвечает Трев. – Все это время минус три дня, наверное, – он инстинктивно почесывает следы от уколов. Микки жует губу. Наконец он говорит. – День рождения ребенка 30 марта. Если хочешь отметить это на своей фиговине. Трев растягивает губы в улыбке, и Микки невольно отвечает ему тем же. – Круто, – Трев быстро царапает огрызком карандаша в календаре. – День рождения ребенка Микки, – пишет он и читает вслух. – Ты хороший папа. – С чего ты, блядь, это решил? – хмыкает Микки, потому что реально, откуда ему знать? – Я вижу, как ты пишешь ему письма, рисуешь, вот это вот все. И ты знаешь, когда у него день рождения. Микки снова начал рисовать, впервые с тех пор, как ему было тринадцать. У него тогда неплохо получалось, но он хотел попробовать себя в чем-то большем и лучшем. Типа наркоторговли (и какое-то время агрессивно и отчаянно телочках). Он прикинул, что ребенок все равно не различает плохое и хорошее искусство, так что он иногда рисует для него. На прошлой неделе он отправил ему рисунок собаки, которую он скопировал с обложки Старого брехуна*(1). (Он и не думал читать эту книгу. Кому, блядь, нужно читать книгу о собаке, которая все равно помрет в конце? Фильм, снятый по книге, они смотрели в пятом классе, он был уже достаточно грустный). – Если это все, что по-твоему должен делать хороший отец, то у тебя низкие стандарты, мужик, – отвечает он Треву. А вообще, что сам-то Микки знает? Его собственный отец вырубил его ружьем, поспособствовал его изнасилованию, пытался прилюдно убить его, а затем организовал нападение на него в тюрьме. – Ну, – Трев делает паузу. – Мой отец выкинул меня из дома, когда мне было пятнадцать. – Почему? – спрашивает Микки. Трев просто смотрит на него. Этим взглядом. – Узнал кое-что, о чем не хотел знать, – наконец отвечает он. Микки сглатывает. Кивает. – Так я и начал продавать и употреблять, чтобы хоть как-то выживать, ну а остальное… – он широким жестом обводит камеру,– ты знаешь. – И ты только посмотри на себя сейчас, – язвит Микки. История Трева немного напоминает Микки о Йене, о том, как тот покрывал свои базовые потребности. Только продавал он кое-что другое. Микки, конечно, злило то, как Йен вернулся к своим таблеткам сразу же, как только наручники щелкнули на запястьях Микки, но с другой стороны он испытал облегчение. Йен мог бы закончить в могиле, или, что еще хуже, взаперти. Достаточно только представить Йена в тюрьме, в качестве, кого, постоянного гостя психушки? И Микки уже становится нехорошо. Трев, не зная о мыслях Микки, усмехается, а затем его лицо принимает задумчивое выражение. – Отец мог бы убить меня, но не сделал этого. Ну, хотя бы так. Медаль ему за старание. Микки почесывает нос и отворачивается. Про своего отца он не может этого сказать. – Как зовут твоего пацана? – спрашивает Трев, меняя тему и падая разразившуюся возмущенным скрипом кровать. – Евгений, – Трев реагирует на имя удивлением, но Микки к этому привык. Все так делают. – Его мама русская. – Твоя жена? Микки согласно мычит и притворяется, что снова вернулся к своей книге. Когда он отрывает глаза от букв, то видит, что Трев смотрит прямо на него. – Мы больше не говорим, – с приподнятыми бровями информирует его Микки. Трев ухмыляется, но молчит. Микки смотрит на слова в своей книге, но на самом деле обдумывает то, что сказал Трев о том, что он хороший папа, потому что ему хотя бы немножечко не насрать. Он хотел бы сделать и больше, но у него не так много вариантов. Он только надеется, что Евгений, вспоминая то время, когда его отец был в тюрьме, будет знать, что Микки делал все, что мог. _______________________________________________________ Евгений Большую часть времени его отец довольно крутой. Кое-какие пацаны в школе издевались над Евом из-за того, что его отец гей, но продолжалось это ровно до того момента, как он облевал испорченными наггетсами половину столовой, и его папа приехал за ним, пиздец какой злой, потому что Йен чувствовал себя нехорошо, а это всегда расстраивало папу. Так он и зашел в школу в своей грязной майке-алкоголичке, с неприкрытыми татуировками и еще более грязным ртом. И когда Ев вернулся в школу на следующий день, то рассказал им всем о тюрьме, хотя мама и говорила не упоминать это. Но все заткнулись, так что это того стоило. И был еще тот раз, когда учитель истории поставил Еву плохую и совершенно несправедливую оценку за его работу, и мама послала Йена пофлиртовать с ним или что-то типа того. И это сработало. Ев получил хорошую оценку, а Йен получил недосталкера, которому папа проколол шины на школьной стоянке. Он думает, что это был папа. Мистер Хэнсон жаловался на это весь седьмой урок, и, когда Ев пришел домой, он спросил папу об этом, на что тот ответил: «не твое собачье дело», улыбаясь. А затем велел не говорить Йену или маме о том, что случилось. Так что дело, по большому счету, было решено. Ев не так крут, как его папа, но он думает, что татуировки на костяшках, которые пообещал ему дядя Игги на пятнадцатый день рождения, должны помочь. Игги говорит, что это их маленький секрет, но долго секретом это не пробудет, так что Ев предполагает, что в конце концов Игги убьют за это. Но прямо сейчас ему только исполнилось четырнадцать, а, значит, у него есть еще целый год на то чтобы решить, какие именно слова он будет набивать. Он проводит очень много времени, думая о словах из восьми букв. Остается ровно неделя до чемпионата. И это офигенно важное событие, потому что он начинает играть в команде старшей школы, хотя сам еще восьмиклассник. Еще его тренер говорит, что в нем уже заинтересованы, и он начинает чувствовать всю ответственность данного факта. Он всегда чувствует себя лучше, когда папа приходит на игру, потому что тот нервничает еще больше, чем Ев. Папа курит, ходит из стороны в сторону и орет, хотя и до сих пор не совсем понимает, что происходит, и Ев, слыша его на заднем фоне, всегда чувствует себя увереннее. А затем за ужином папа ненавязчиво начинает говорить о субботе, и о том, как охуенно мило Надя будет выглядеть в своей пачке, и как он не может дождаться этого. – Но ты же придешь на мою игру, так, пап? – на всякий случай удостоверяется Евгений. Потому что его папа помогает ему с домашкой по математике, смотрит с ним шоу про зомби и много чего еще, пока Нади нет рядом, но стоит ей появиться – все внимание переключается на нее. Мама говорит, что это из-за того, что она все еще маленькая, да к тому же девочка, но Евгений сомневается в этом. Папа поднимает глаза на Йена, как и всегда, когда хочет сказать что-то, будто Йен должен дать ему разрешение или что-то типа того, и Ев знает, что его ждут плохие новости, когда Йен испуганно таращится на него в ответ. – Ты не слышал? Они же в одно и то же время. Я же предупреждала тебя на прошлой неделе, – говорит ему мама. – Когда я вырасту, то стану балериной, – сообщает Надя Евгению. – А ты кем будешь? Ев игнорирует ее. – Ты же придешь, да? – вместо этого он задает вопрос папе. – На мою игру? Микки вздыхает. – Слушай, ребенок, у Нади только одно выступление в год. А я ходил на твои игры весь сезон. Евгений роняет вилку на тарелку. Его сердце бьется так часто. – Но это не просто какая-то игра. Это же финал! Мы можем пройти в чемпионат штата! – Поэтому мы и разделимся. Йен пойдет на твою игру, а твоя мама и я отведем Надю на ее выступление. – Что? Это нечестно! – да кому не похуй на тупое выступление четырехлетки? Евгений видел, как она репетировала, она даже не может запомнить все шаги! – Почему Йен не может пойти на Надино выступление, а ты на мою игру? Он ее папа, не мой! – Эй! – одергивает его Микки, и Ев упрямо выставляет подбородок. Это правда. Йен был рядом с тех самых пор, как Надя родилась, а с ним завтракал, в лучшем случае, раз в месяц, когда отец был взаперти. И да, сейчас он здесь, и разбирается с тем, что получается у папы не очень хорошо, типа исправления ошибок в домашнем задании Ева по английскому, приготовления бутербродов с сыром и вождении машины, которую он купил несколько месяцев назад. Но он не его папа. Да и не хочет им быть. Никто никогда не спрашивал Евгения, как он хочет звать Йена, но, когда Надя назвала Йена папой, они на радостях повыпрыгивали из штанов. Надя – всеобщая любимица. – Ев, – говорит Йен и смотрит на него этими глупыми жалостливыми глазами, о которых всегда ворчит папа. – Я для тебя такой же родитель, как для Нади. – Ага, блядь, конечно, – ворчит Ев. – Что это еще за хуета? – внезапно взрывается Микки, и все подскакивают. Ев должен был знать, чем все это закончится. Папа всегда делается странным, когда дело касается Йена. – А ну пошел в свою комнату! Надя взвизгивает и закрывает уши ладошками. – Стоп! – осаживает всех Светлана, приобнимая Надю. – Слушай своего отца, – по-русски приказывает она Евгению. Рациональная часть мозга Евгения слушает, но только после того, как подростковая успевает наделать дел. Он пинком опрокидывает стул и как можно более агрессивно покидает кухню. – Микки, – слышит Ев предупреждающий голос Йена, пока взбирается по лестнице и со всей силы хлопает дверью спальни. Он падает лицом на кровать и кричит в подушку. Он не чувствует контроля над происходящим. Глупо так сердиться из-за этого, но он ничего не может с этим поделать, и чем больше он думает об этом, тем злее становится. Если бы Йен нуждался в нем, то папа был бы рядом. Год назад, когда Йен не мог выбраться из кровати целых четыре дня, папа буквально кормил его супом с ложечки и даже мыл его волосы, как это делает для Нади мама. Он стал этому свидетелем по чистой случайности, когда папа попросил полотенце, а Ев был тем, кто его принес. Через щель в двери, в которую папа высунул руку, Ев увидел Йена, который просто лежал в ванной по грудь в воде, выглядя не лучше мертвеца. Это было пиздец как страшно. Микки никогда не варил суп для Евгения. Никогда не мыл его волосы. Пропустил все это, пока был занят тюрьмой. Когда-то они проводили тонну времени друг с другом, когда папа только вышел, но затем Йен стал появляться все чаще, и тогда они проводили время втроем, что тоже было круто. Но Йен не всегда здоров, и иногда он нуждается в папе. А Надя еще малышка, так что он все понимает. Но ощущение, будто все забыли о Еве. Раздается стук в дверь, и Евгений игнорирует его, потому что, кто бы там ни был, он все равно зайдет. – Привет, – это папа. Он заходит в комнату, закрывает дверь и просто стоит на месте. Евгений разворачивается на кровати, упираясь взглядом в стену. Если Ев не важен для Микки, то и Микки не важен для Ева. – Ты собираешься объяснить мне, почему ты съехал с катушек или что? Ев не говорит ничего. – Послушай. Ты офигенно хорош в футболе, так ведь? Вы, ребята, выйдете на штат и в следующем году, и через два года. Мне еще предстоит посетить херову тучу игр. Ладно? – Если ты не будешь занят созерцанием того, как Надя срет, или не решишь покормить Йена ужином? – слышит Евгений свои слова, прежде чем его мозг успевает их осмыслить. Папины брови взлетают вверх, и он облизывает губы. – Да что, блядь, с тобой происходит? Почему ты отрываешься на Йене и своей сестре? Ты думаешь, что они мне больше нравятся? В этом дело? – Так и есть, – бормочет Евгений в подушку. – Что? Евгений отрывает голову от подушки и со злостью смотрит на отца. – Я сказал: так и есть. И ты даже не пытаешься, блядь, скрыть это! Ты заботишься о Йене и о Наде, а на меня тебе плевать! Да я мечтаю о том, чтобы я оказался не твоим сыном! Это не правда, совсем, но слова извергаются из его рта, подобно раскаленной лаве, уничтожая все на своем пути. – Ну все! – вопит папа, его голос достигает тех высот злости, которых Евгений еще никогда не слышал. – Ты под домашним арестом! Можешь попрощаться с субботней игрой! У Евгения сводит живот, и он не может понять, чего ему хочется: вырвать или заплакать. Нет. Никакого футбола. Ему придется объяснять тренеру, что он под домашним арестом, и это будет так унизительно, а представители колледжа будут там, и он упустит свой шанс. Его жизнь окончена. – Иди нахуй! – кричит Евгений, тянется к ближайшей вещи на прикроватном столике и кидает ее в отца. Микки едва успевает увернуться, и книга врезается в закрытую дверь. На какой-то момент время перестает идти, и они просто таращатся на книгу: Евгений в ужасе – Микки с грустью. Топорик лежит у ног Микки – корешок уродливо вывернут. Его папа подарил ему эту книгу на его тринадцатый день рождения. Возможно, он даже прослезился, когда отдавал ее. Евгений прочитал ее раз десять. – Ев… – начинает Микки, но Евгений чувствует, как еще больше слов подступает к горлу. Он не хочет их произносить, хочет остановиться, пока не стало еще хуже, но еще он хочет сделать и себя, и своего папу как можно более несчастными, и он знает, что именно нужно сказать. – Выметайся из моей комнаты, сраный педик! – ревет Евгений, а затем отшатывается в страхе, когда в гневе Микки кидается вперед. – Ты мелкий… – Эй! – дверь открывается с такой силой, что в гипсокартонной стене остается дыра в форме дверной ручки. – Микки! Микки мгновенно застывает на месте – грудь поднимается и опускается – Йен авторитетно стоит в проходе. – Выходи, – приказывает Микки Йен, и папа, как всегда, слушается, разворачиваясь и вылетая из комнаты. – Мы поговорим об этом позже, – грозит пальцем Евгению Йен, – оставайся в своей комнате, пока мы не зайдем к тебе. Евгений прикусывает язык, чтобы не послать и Йена нахуй. Йен закрывает за собой дверь, а Ев бьет кулаком подушку: снова и снова. Он ненавидит свою жизнь. _______________________________________________________ Микки: год шестой – Что случилось? – спрашивает Микки, как только подносит трубку к уху. Светлана сидит напротив него, рот сжат в тонкую линию – в глазах тревога. Микки переводит глаза на их сына, который стоит прямо за ней и шаркает ногами по бетонному полу, смотря куда угодно, только не на своих родителей. –Что, блядь, произошло? – требовательнее повторяет Микки. – Вы двое выглядите так, будто кто-то грохнул вашу блядскую собаку. О Боже, как же он хочет просто прикоснуться к ним. –Евгений сломал руку, – без предисловий сообщает Светлана. Затем отрывает трубку от уха и говорит что-то Евгению на приглушенном русском, Микки улавливает только слово «папа». В ответ Евгений поднимает свою левую руку, чтобы показать отцу ярко-голубой гипс, начинающийся на запястье и заканчивающийся на локте. – И это все? – спрашивает Микки, высоко приподнимая брови – от облегчения его сердцебиение замедляется. – Когда я был в его возрасте меня как раз ножом пырнули в первый раз, – это гнусное преувеличение, потому что получил он пластиковую вилку в ногу от тощезадой Мэнди, но все равно. Сломанная рука в 8 лет – ничто по сравнению с теми избиениями, которые получал Микки, хотя он никогда и официально ничего не ломал. – Евгений не сможет играть в футбол в этом году. Он очень расстроен. Поговори с ним, хорошо? И прежде чем Микки сможет возразить, Светлана усаживает пацана на освободившееся место, и Евгений прижимает трубку к уху, мрачным взглядом изучая металлический стол перед ним. – Привет, – которое через мгновение произносит Микки звучит глупо. – Привет, – вздыхает в ответ Ев. – Так что произошло? И внезапно слова начинают вылетать из его рта с космической скоростью. – Дом, Пол и я дурачились, я упал с трибуны и теперь буду ходить с этим гипсом целый месяц, к этому времени сезон закончится, и мне придется ждать еще год! Микки моргает. Он думает, что это, вероятно, самое большое количество слов, которое пацан употребил за один разговор с ним. Он ищет в своей голове что-то, что хотя бы немного могло утешить его. – Ты переживешь это, приятель. В жизни есть дерьмо и похуже, чем год без спорта, – например, колония для несовершеннолетних, думает Микки. Евгений драматично вздыхает, но не спорит. – Да и все равно, разве футбол не гейская игра? – продолжает Микки. Евгений хмурит брови в непонимании. – Ты имеешь в виду, что геи играют в футбол? Я тоже стану геем? Микки игнорирует намек на его собственную сексуальную ориентацию, но задается вопросом, кто рассказал ему об этом и как именно. Наверное, Светлана. Или ребята по соседству. Вот дерьмо. Люди что, треплют языками, просвещая пацана о его папашке-гее на передержке? Не то, чтобы он этого стыдился. Он смирился с этим. Принял это. Но это не значит, что он хочет, чтобы его ребенок страдал из-за того, что даже не является его виной. Микки отталкивает эти мысли. Все равно отсюда он ничего не сможет сделать. Кроме того, когда ему удается увидеть Евгения, на нем никогда нет ни царапинки. Он рассказывает о своих друзьях, особенно о Доме и о детях Кева и Ви. – Нет, мужик, не в смысле гейская, а в смысле глупая, – и как только слова покидают его рот, Микки немедленно жалеет о сказанном. Лицо Евгения тускнеет. Придурок, ругает себя Микки. О чем он, блядь, думал? Быстро он пытается исправить ситуацию. – Подожди, футбол это с битами и базами, да? Потому что это охуенно скучно. И это работает. Евгений выпрямляется и закатывает глаза на своего старого отсталого родителя. Микки задается вопросом, насколько тупой его ребенок, что поверил в это. – Нет, папа, футбол — это игра, в которой нужно забить мяч в ворота. Микки приподнимает брови, изображая внезапно сошедшее на него озарение. – О, точно. Давно я не смотрел спорт. А о каком я говорил? – Бейсбол, – помогает Евгений, улыбаясь. – И бейсбол охуенно скучный. Светлана, стоящая за ним, дает Евгению подзатыльник за матерное слово. Отец и сын улыбаются друг другу. – Все будет хорошо, приятель. Продолжай пинать свой мячик. Если ты чего-то очень хочешь, то ты это получишь, – это банально, и Микки чувствует себя по-идиотски, поучая сына в тяжелые времена, особенно делая это из-за пуленепробиваемого стекла, но Евгений улыбается так, будто это великое откровение. Микки чувствует, что его сердце наполняется счастьем от осознания того, что это его заслуга. Разговор сына с отцом прошел на ура. – У тебя хорошо получается, Миша, – бормочет Светлана, когда успокоившийся Евгений передает трубку матери. – Ага, наверное, – он прячет улыбку за своей ладонью. Кто бы мог подумать, что этот маленький человек, который пришел в этот мир таким образом, которого Микки знает совсем недолго, станет для него единственной причиной продолжать двигаться вперед. _______________________________________________________ Йен Микки излучает гнев. Йен умудряется отвести его по лестнице в их спальню, где тот и взрывается. – Ты видел, как этот пацан себя ведет? – орет он, грубо проводя рукой сквозь волосы. – Он, блядь, не может говорить со мной таким тоном! – Я знаю, – соглашается Йен. – Но и ты не можешь так реагировать. Микки пинком закрывает дверь. – Если бы я позволил так открыть рот со своим отцом… он, блядь, и понятия не имеет, что… – Я знаю, – повторяет Йен. – Успокойся. – Не говори мне, блядь, успокоиться, – огрызается Микки. Хотя и немного успокаивается. Он тяжело садится на их кровать и трет руками лицо. – Я не собирался его бить, – наконец бормочет он. Йен садится рядом и притягивает Микки к себе. – Я знаю, – произносит он в висок Микки. – Господи, если ты скажешь это еще раз… Йен усмехается, не обращая внимание на злые нотки, которые еще остались в голосе Микки. – Я не собирался, – снова говорит он. – Просто хотел его немного припугнуть. – Думаю, это сработало. Микки трет лицо и глубоко вздыхает. – Прости, если напугал тебя. Йен качает головой – на его губах легкая улыбка. – Ты не можешь меня напугать. Брови Микки взлетают. – Вообще? А как насчет того раза, когда я держал монтировку над твоей черепушкой? Йен открыто смеется. Их первая настоящая встреча. Это хорошее воспоминание. – Может тогда, но до того момента, как почувствовал твой стояк. Микки лукаво улыбается. – Нужно было тогда надрать тебе задницу, кучу нервов бы сэкономил, – дразнит он, и Йен снова усмехается, хотя брошенный комментарий и задевает его за сердце. Микки вздыхает, и серьезность момента возвращается. – Сказал мне, что я люблю его меньше, чем всех остальных, – говорит Микки куда-то в ладони. – Ты объяснил ему, что это полный бред? – Пытался, – пожимает плечами Микки. – Не всегда получается точно выразить свои мысли, – он трет глаза. – Пацан не понимает. Даже не догадывается, что он единственная причина, благодаря которой я вышел. Йен сглатывает комок в горле и смаргивает жжение в глазах. – Сказал мне, что не хочет быть моим ребенком. Назвал меня… – Микки останавливается, прежде чем повторяет слово – его плечи опускаются. Йен вздрагивает. Это слишком низкий удар. И Евгений это знал. И все равно Йен не может не защитить ребенка. Для него это естественно, особенно если принять во внимание, что именно его биологические родители могут наговорить, когда чувствуют себя загнанными в угол. Это у Евгения в крови. – Потому что он знал, что это тебя разозлит. Ты сказал ему, что он пропустит субботнюю игру. – Ты под дверью что ли подслушивал? – возмущенно рявкает Микки. – Вы не очень-то старались сдерживать себя, – напоминает ему Йен. – Он заслуживает пропустить эту игру. Он совершенно тебя не уважает, – настойчиво защищает себя Микки. – Да я и не спорю, – сдается Йен, пораженчески поднимая руки. – Но в чем-то то он прав, – Микки смотрит на него в упор, – мы никогда с ним об этом не говорили. И не спрашивали его, каких отношений он хочет со мной. Я имею в виду, я-то думал, что все очевидно, но, видимо, это не так. – У него нет выбора! Ты мой партнер! Ты его родитель! Йен приподнимает брови. – То есть то же самое правило распространяется на того парня, с которым встречается Света? Микки исступленно качает головой. – Да насрать на того парня. Не изображай дурачка. Ты же знаешь, что это совершенно другая ситуация. Ты участвовал в жизни пацана побольше моего! – То есть ты говоришь, что не против того, чтобы он называл меня папой? Если захочет? – сердце Йена начинает биться чаще от этой мысли. Он думал об этом тогда, когда, еще будучи тинейджером, играл с ними в семью. И в момент их долгожданного воссоединения казалось, что Евгений уже слишком взрослый, чтобы делать это. Думать о Йене, как о папе. Он никогда не выказывал такого желания, но уже какое-то время было очевидно, что Евгений ревнует Надю к ее трем родителям. Может, Ев и хотел бы этого. Они уже достаточно затянули с этим разговором. – Почему, блядь, у меня вообще должны быть проблемы с этим? Конечно он может называть тебя папой, если захочет, – Микки проводит рукой по коротким волоскам на шее Йена. Они двигаются синхронно, повинуясь инстинкту и соприкасаясь лбами. – Ты для него такой же отец, как и я. Наверное, даже лучше меня. Йен качает головой. – Нет. Я нестабилен. В прошлом году Йену пришлось полагаться на Микки больше, чем на кого-либо еще когда-либо, смена медикаментов и резкая смена настроений управляли их жизнью хорошую часть года. Это было чертовски сложно, но сейчас все стало лучше. И все же он не жалеет, что заставил Микки добавить номер доктора Арнольд в быстрый набор. Никогда не знаешь, что может произойти. Йен пытается вытеснить чувство вины за то, что его расстройство влияет не только на их с Микки отношения, но и на отношения Микки с Евгением. Микки нахмуривает брови и открывает рот, чтобы рьяно опровергнуть последние слова Йена, но его прерывает быстрый стук в дверь. – Неподходящее время, чтобы трахаться, не находите? – дразнит их Светлана с порога, и они инстинктивно отпрядывают друг от друга. – Ви пришла, чтобы забрать Надежду, и мы могли разобраться с проблемой. Микки стонет, когда они выпутываются из объятий друг друга и встают. – Давайте сначала продумаем план игры, – предлагает Йен, когда они друг за другом поднимаются по подвальной лестнице – Микки плетется последним. Светлана разворачивается и одаривает его взглядом аля «ты что, дурак?». – А он нас там не услышит? – говорит Микки как раз перед тем, как Светлана открывает дверь и их приветствует глухой металлический звук. – Конечно, – Микки закусывает губу и качает головой. – Ебанные тинейджеры. – Ты сам когда-то был его ровесником, – напоминает ему Йен. Он замолкает, тыча Микки пальцем под ребра. – Вообще-то он ненамного старше меня, когда мыс тобой начали зависать. Микки и Светлана разворачиваются к нему – на их лицах отвращение. – Реально, Галлагер? – качает головой Микки. – Мне не нужна такая картинка с моим сыном в голове. Или с вами двумя, – содрогается Светлана. Она идет к плите, чтобы поставить чайник, пока Микки и Йен тяжело садятся на стулья. Никто еще не убрал посуду, оставшуюся с ужина. – Расскажи мне все, – приказывает Светлана. – Я унесла Надежду и ничего не слышала. Все прошло плохо? Микки бросает взгляд на Йена, а потом опускает его на свои руки. Светлана облокачивается на кухонный шкаф, кладет руку на бедро и ждет. – Маленький говнюк наехал на меня, а я посадил его под домашний арест, – оборонительным тоном отвечает Микки. Светлана обычно палач, Микки – вышибала. Йен играет роль хорошего копа. –Что он сказал? – спрашивает Светлана. Микки снова смотрит на Йена, и Йен захватывает его ногу между своих двух. Поддержка, но не слишком слащаво. Иногда Светлану раздражают показные проявления чувств. – Сказал, что мне на него насрать. Сказал кое-какие вещи о Йене, – и тише добавляет. – Обозвал меня пидором. И теперь наступает очередь Светланы и Йена уставиться на пол. Теперь уже каждый из трех любимых членов семьи Микки использовал это слово против него. – Это моя вина, – смиренно признает Светлана, разливая горячую воду по трем чашкам. – Неа, не твоя, – пожимает плечами Микки. – Я не сомневаюсь, что детишки в его школе постоянно о нас это говорят. – Вы не думаете, что он может быть не уверен… в собственной сексуальной ориентации? – вслух размышляет Йен. Евгений должен был задаваться этим вопросом, родившись у гея и бисексуалки. Йен думает о том, беспокоит ли Ева, что его родители нетрадиционной ориентации теперь, когда он взрослее. Это еще одна проблема, которой нет в традиционных семьях. Микки усмехается. – Да не гей он. Одолжил как-то его телефон. Он тащится по какому-то странному говну, но это не связано с парнями. Йен чуть не выплевывает свой чай. – Почему ты мне ничего не сказал? – возмущается Йен, пока Светлана стойко игнорирует услышанное. – Его дело. У нас всех есть свои кинки, да, Йен? – он ухмыляется и продолжает дразниться, – Это же ты хотел попробовать золотой дож… – он фыркает, все еще улыбаясь, когда Йен в ужасе ударяет его по плечу, прежде чем он успеет закончить предложение. – Меняем тему. Сейчас же, – громко объявляет Светлана, усаживаясь. – Не хочу больше ничего об этом слышать, – вновь содрогается она. – А когда-то он был милым и невинным. Они погружаются в тишину. То, что Йен не единственный, кто не знает, что сказать, успокаивает. Иногда сложно забыть о том, что, хотя он такой же родитель, как они, в реальной жизни он ничего не решает. У него на это нет никаких юридических прав. – Он не будет пропускать игру, – наконец говорит Микки. – Не надо было этого делать. – Ладно,– соглашается Светлана, и Йен тоже кивает. Они не хотят сломить его. – Но только школа и дом на 2 недели. И будет мальчиком на побегушках в Алиби. – Хорошо, – соглашается Микки. – И пусть извинится перед Йеном. – И перед тобой, – напоминает Йен. – Особенно перед тобой. – И мы должны…я не знаю. Что-то с ним не то. Он… он сказал мне, что не хочет быть моим сыном. Микки глубоко вздыхает и поднимает кружку к губам, а затем снова ставит ее на стол. Ему никогда не нравился чай. – Мик, дети еще не то говорят, когда злятся. Я был таким же, – успокаивает его Йен. – И я, – присоединяется Светлана. Микки скептически приподнимает брови. – Это должно меня успокоить? Они все усмехаются. У всех троих одни из худших родителей на этой планете. – Я должен проводить с ним больше времени, – говорит Микки. – И я,– говорит Йен. – Я не хочу, чтобы он думал…Я хочу, чтобы он знал, что я отношусь к нему, как к моему сыну. Светлана громко хлопает в ладоши, пугая обоих. – Хватить ныть. Давайте разберемся с этим. Все трое расправляют плечи, и, ища поддержки друг в друге, готовятся встретить гнев своего тинэйджера. _______________________________________________________ Евгений За ним заходит его мать. Он почти что рад видеть ее… По крайней мере, это не папа или Йен. – Иди сюда, – строгопо-русски произносит она, вырубая орущую музыку. Он раздумывает о том, чтобы просто остаться в кровати, но мама дает ему только попробуй взгляд, и Евгений встает, потому что, вероятно, Светлана страшнее всех остальных. Его папа и Йен ждут его на кухне. Евгений фокусирует взгляд на пространстве между ними. Из-за того, что они все собрались в одном месте – трое против одного – ему кажется, что он на допросе. И это фигово. Ему действительно стыдно. Он знает, что погорячился и наговорил того, что не имел в виду. Но не сказать, что он не прав. – Евгений, – как обычно начинает Йен, пока папа сердито смотрит на него. – Что? – огрызается в ответ Евгений, его рот уже делает это: говорит до того, как мозг успеет подумать. Прекрасное, прекрасное начало, отчитывает Ев сам себя. Он подбадривал себя, пока ждал неизбежного, ведь, может быть, если он будет сдерживаться и вести себя хорошо, то они отпустят его на игру в субботу. Йен вздыхает. – Нам нужно, чтобы ты извинился перед нами за неуважение, – медленно произносит он. – Извините, – автоматически кидает Ев. – А теперь, как будто имеешь это в виду, мудачье, – отчитывает его папа, и Йен пихает его локтем. – Извините, – вновь говорит Ев, но опять почему-то не звучит искренне, после чего встречает взгляд папы, но быстро опускает глаза. Папа зол, определенно, но и расстроен. Ев действительно мудачье. Мягче он добавляет. – Я не имел это в виду. – Что не имел в виду? – переспрашивает мама. – Ну, кое-что из этого я имел в виду. Просто не… – он беспомощно смотрит на отца. – ты знаешь. – У тебя проблемы с тем, что твой старик гей? – спрашивает его отец. Все, что он говорит таким тоном звучит как очная ставка или прелюдия к драке, но Евгений только недавно начал понимать, что это просто то, как он говорит. Однако сложно это вспомнить, когда он так расстроен. – Нет, – честно отвечает Ев. Он и в самом деле даже не думал об этом особо. Ну был немного обеспокоен, когда кое-что поискал об этом – еще тогда, когда Микки вышел из тюрьмы – но быстро преодолел это. – Но у твоих дружков они есть, – давит папа. Евгений пожимает плечами. – Может быть. Сейчас не особо, – он, вроде как, и хочет рассказать, насколько крутым и пугающим считают они теперь Микки, но в этом случае вскроется, что он рассказал своим друзьям правду про тюрьму, а только мамы ему еще не хватало. Пока она довольно спокойна, учитывая обстоятельства. – Это слово мы больше не используем. Никто из нас, – говорит мама, строго оглядывая всех троих. Йен кивает и открывает рот, чтобы продолжить. – Я должен был это сказать тебе уже давно, но Евгений… – Йен смотрит прямо ему в глаза, и Евгений вынужден отвести взгляд, – с тех самых пор, как ты родился, я хотел, чтобы ты был моим. Я думаю о тебе, как о своем ребенке, и если бы я мог вернутся назад, то я бы много вещей изменил – под столом Йен берет Микки за руку, а затем смотрит на Светлану, и трое взрослых обмениваются взглядами, которые Евгений не может прочитать и понять, – но твое рождение – не одна из них. Его мама аккуратно промакивает глаза салфеткой, а папа ерзает на стуле. Евгений чувствует неловкость. Он не понимает, что имеет в виду Йен. Но остальные, кажется, понимают. – Ладно. Круто, – он надеялся и ожидал, что его заставят извиниться, отчитают, сказав, что надо уважать взрослых и еще какую-нибудь фигню, а потом отстанут от него. Но Йен смотрит на него так, будто он не закончил и сейчас заплачет. Блядь. – Я пытаюсь сказать, что думаю о тебе, как о своем сыне. Ты… ты не против? Когда Ев был маленьким и понял, что его папа в тюрьме, то он часто фантазировал, что Йен и есть его папа. Йен был сильным, красивым и смешным, а еще всегда разрешал Еву выбрать из меню что угодно, когда водил его в кафе. Он не должен был говорить все это дерьмо о Йене. Он знает, что Йен его любит. И он тоже любит Йена. – Неа… – наконец отвечает Евгений. – Я… да. Ты тоже мой папа, – он шмыгает носом, а Йен с гордостью поворачивается к Микки и смотрит на него с нежностью, на что тот улыбается в ответ. Но Евгений должен добавить еще кое-что. – но я все равно хочу звать тебя Йеном. Иначе все совсем перепутается. – О, –улыбка пропадает с лица Йена, – конечно. Евгений отводит взгляд. Он не хочет задевать его чувства, но так чувствует он сам. Да, они его родители, но папа это папа, а Йен это Йен. Евгений больше не маленький. Он слишком вырос, чтобы начинать сейчас звать Йена по-другому. И, кроме того, кто из них прибежит, если он заорет «папа»? (и он не собирается никого звать по-русски) – Ты можешь пойти на игру, хорошо? – внезапно говорит папа – в его голосе звучит как волнение, так и раскаяние, будто он нехотя чувствует себя виноватым. Евгений знает это чувство. Рот Евгения раскрывается от удивления. – Ты, блядь, серьезно? – он надеялся на такой исход, но не ожидал его так скоро. – Следи, блядь, за своим языком! – огрызается в ответ Микки (Йен усмехается, а мама открыто смеется над иронией произошедшего). – Да, ты можешь идти, но все еще под домашним, сука, арестом. – Две недели, – добавляет мама. – Из школы сразу домой. Если честно, то Евгений абсолютно счастлив от того, что не придется пропустить игру, но не показывает этого, а то еще подумают, что он слишком легко отделался. – Отлично, – бормочет он. – Слушай, ребенок, – говорит папа, потирая губу, – ты действительно считаешь, что я хочу пойти на какие-то девчачьи танцульки вместо твоей игры? Евгений раздумывает над этим. – Нет? – Ну, конечно, блядь, не хочу. Но так это работает. Иногда жизнь не справедлива. Мы должны делить наше время. И мы с тобой сходим на один из тех тупых супергеройских фильмов, после окончания твоего наказания. Ев не понимает этого, не совсем, потому что папа сам сказал, что лучше бы пошел на игру Евгения, и Наде было бы все равно, если бы вместо папы пришел Йен. И, очевидно, что папа пытается его успокоить обещаниями пойти вместе в кино. Но они ждут его реакции, и Ев просто пожимает плечами. Лучше бы побыстрее покончить с этим дерьмом. И когда Йен приходит к нему на игру это тоже здорово. Так что пофиг. Все равно он запишет игру, как полный лузер. Папа может позже посмотреть. – Можно мне идти? – он таращится на свои руки и ждет, пока один из них даст разрешение, но ничего не происходит, и поэтому он поднимает взгляд, о чем незамедлительно жалеет. Йен выглядит озадаченным, мама раздраженной, но хуже всего папа. На его лице то выражение, которое въелось Евгению в мозг. Он видел его каждый раз, когда они с мамой оставляли папу за тюремным стеклом, обещая вернуться через две недели. Ев больше не ждет ответа. Он встает и уходит, пока не начал плакать как девчонка. Когда он заходит в комнату, то поднимает Топорик и возвращает его на место на прикроватном столике.