Филин и роза

      Ориентация его жизненного пространства некстати поменялась за две остановки до выхода. Пол стал стеной, а стена полом. Его с силой прижало к окну. Филин натянул капюшон на лицо пониже и сделал вид, что дремлет. Изменения-то произошли в пределах его организма, а не снаружи.       Автобус притормозил, и в салон зашла грузная немолодая тетка с объемистыми сумками в обеих руках. Тетка воинственно обвела взглядом салон и безошибочно выбрала себе жертву среди пассажиров — таких же теток, подрабатывающих торговлей и сдачей жилья для приезжих, нескольких контрактников и обычных местных жителей, которые не пожелали уезжать еще двенадцать лет назад, тем самым не давая городу окончательно стать необитаемым.       На колени к Филину бухнулся тяжеленный баул. Тетка поджала губы, густо напомаженные модной среди торговок розово-фиолетовой фуксией, и завизжала давно заученный текст: — Нажрался! Развалился, как у себя дома! Пожилому человеку и присесть некуда! А у меня артрит с восемьдесят пятого, ноги никаких нагрузок не выдерживают! Филин скосил правый, зрячий, глаз на теткины ноги. Жирные, обтянутые капроном колонны, судя по всему, прекрасно выдерживали и сто тридцать кило живого веса хозяйки и узенькие лаковые осенние полусапожки с безвкусными желтыми пряжками. Не выдерживали они только вида скрюченного молодого человека в слишком большой, для его худобы, одежде. — С утра уже трубы горят! — продолжала выступать тетка, попирая баул и Филина могучим животом. — Даже рожу нормально побрить не удосужился, алкаш! Не то, что место уступить! Филин отвернулся к окну, чтобы кричащую не раздражала жиденькая темная бороденка на левой половине лица, о существовании которой он подозревал только со слов окружающих. Его теперь больше всего занимало, как ему выходить из автобуса, если проприоцепция не восстановится. Это мудреное слово он узнал от обследовавшего его после того случая профессора неврологии. Проприоцепция — это собственное ощущение тела — относительно его частей и положения в пространстве. Разумеется, этот термин не совсем согласовывался с воздействием аномалии, оккупировавшей всю левую половину тела Филина, но другого медицина пока не придумала. Филин был в своем роде первым и единственным таким пациентом.       Зона дарит разные «подарки», хотя чаще убивает. А над Филином она откровенно посмеялась, ибо как еще можно было истолковать то, что волчок не стал его жрать, а дотащил до ближайшего КПП, естественно ободранного в пути об асфальт, грязного, в одной футболке и со спущенными до колен трусами. Филин был без сознания и не мог этого помнить, но слушки о его окровавленной заднице, смотрящей прямо на шлагбаум, в среде добровольческих отрядов нет-нет, да проскакивали. У него была слишком хорошая репутация, чтобы легко было ее испортить, люди старались быть деликатными, но и недоброжелателей было полно. Тех, кто якшался с мародерами или был пойман Филином на грязных делах. А вскоре к этим слухам присоединились и другие… С описанием некоторых подробных деталей, которые были известны Филину слишком хорошо, чтобы называть это клеветой. Иные молодые люди, ранее его боготворившие, теперь брезгливо спешили убраться со скамейки, если Филин садился рядом. Хорошо судить о настоящих мужиках, перекатывая в зубах сигаретку и бахвалясь, что уж он бы… Филин никому из этих юношей не пожелал бы попасть в такую ситуацию, но ему было бы любопытно узнать, как отбиться от мародерского отряда с бездействующим, поломанным телом. Если только плеваться… Или умереть от стыда. Но как это сделать, Филин тоже не знал. Он знал только, что раз ему удалось выжить, то значит, он и должен жить. Жизнь одна, и негоже разбрасываться шансами ее продолжить. Но он бы слукавил, утверждая, что инвалидом быть приятно… На колени стал протискиваться второй баул. Филин тихо охнул и понадеялся, что тетка не решит на него еще и сесть. Все-таки он и в здоровом виде не очень был рассчитан на подобные тяжести, а уж теперь… — А ну, мамаша, полегче! — раздался низкий голос, и тетка без усилий была сдвинута в сторону здоровяком Гошей Винни-Пухом из сталкерского отряда «Весна». Филин был шапочно знаком с ним, и знакомство то было весьма приятное. Но, обычно добродушный, Винни сейчас выглядел грозно. Нахмурив пшеничные брови, он навис над оторопевшей теткой. — Ты что, нашивки не видишь?! — рявкнул он, спихивая баулы с многострадальных Филиновых коленок. — Сталкер он! Ветеран! Жопу твою толстую от тварей защищал ценой собственного здоровья! Ты ему сама первая место уступать должна и ручки целовать. Иди вон, на солдатиков поори, или боишься, что по морде огребешь? — Спасибо, — проговорил Филин тише, чем хотел, — Я выйду сейчас, извините.       Объявили его остановку. Ах, если бы он мог ходить по той поверхности, что сейчас была низом! Но, увы, законы физики продолжали действовать в полной мере и с приколами Филиновой аномалии мириться не желали. Филин уперся правой рукой в резиновую оконную раму, а левой схватился за поручень перед собой и медленно стал вытягивать себя в проход. Получалось…никак. Пальцы расцеплялись, стоило отвлечься на перемещение ноги… Голова скособочилась на бок, в сторону оконного стекла. Так не мог двигаться пьяный. Скандальная тетка это поняла и поспешно ретировалась, причитая на ходу о Зоне поганой, которая людей калечит.       Винни пух махнул водителю, прося подождать, затем осторожно подхватил Филина под талию и, стараясь, чтобы помощь не выглядела слишком очевидной — он был наслышан о том, как болезненно для гордого командира зависеть от окружающих, вывел из автобуса. — Дура она, — прокомментировал он, чтобы разрядить обстановку, отчаянно мигая глазом пассажирам, прилипшим к окнам. Предлагать проводить Филина до дома было бесполезно, поэтому он усадил его на остановочную скамейку. — Подождите малек, сейчас отпустит, — Винни пух сочувственно похлопал бывшего сталкера по плечу. — А этих умных — шлите на хер прямым текстом. Больные люди не орут и мешки не тягают. Наживаются сволочи на Зоне, хуже мутантов. — Спасибо Игорь, — слабо улыбнулся Филин. — И вправду полегче. Ты иди, автобус ждет, я сам дальше. — Ну и хорошо, — преувеличенно обрадовался Винни Пух, затем помялся неловко, буркнул «Выздоравливайте» и вразвалочку пошел к автобусу, водитель которого, к своей чести, даже не посигналил ни разу. Пусть где-то над Филином и потешались, но люди понимавшие ради кого он годами ходил в Зону, каждый день и час рискуя жизнью, безмерно уважали его. И, в принципе, лучшего он не мог и желать.       Зарядил мелкий противный дождик. Действительно стало отпускать. Ну как отпускать. Внезапно пространство опять стало нормальным. Желудок подскочил к горлу, и Филин едва успел согнуться, переживая приступ теперь уже тошноты с совершенно непредсказуемым результатом. Тот еще аттракцион. Вроде обошлось. Он и так мало жрал, чтобы легко прощаться с содержимым желудка. И вовсе не потому, что пособие по инвалидности было маленьким. Нет, государство ценило сталкеров, хоть и не стремилось облегчить жизнь тех, кто стал инвалидами Зоны. Он физически не мог нормально питаться, потому что движения челюсти при жевании причиняли слева сильную боль, и процесс еды превратился для Филина лишь в тяжкую необходимость, которую желательно было исполнять, как можно быстрее, не позволяя себе глупостей вроде наслаждения вкусом. А жрать хотелось. Он сильно потерял в весе и из-за постоянной слабости еле волочил ноги. Но такова была плата за его неосмотрительность и глупо теперь об этом сокрушаться. Филин поднялся и сделал шаг, старательно контролируя свои движения зрением. К этому тоже пришлось привыкать. Почему-то если он не смотрел на левую руку или ногу, они наотрез отказывались подчиняться ему, хотя чувствительность кожи была сохранена, но и это была отдельная и очень тяжелая тема.       Как? Как верить людям, утверждающим, что на твоем теле нет ожогов, глаз на месте, а ты прекрасен, как ангел… — Ага, как безобразный падший ангел Астарот, — шутил Филин, как ни странно, сохранив способность к самоиронии. Он смотрел на левую руку и видел вместо кожи невнятную буро-багровую поверхность, он смотрел в зеркало и вместо левой половины лица там было то же месиво с белым рубцом на месте глаза. На ощупь было тоже самое. И на фотографиях, когда сердобольные друзья снимали его, пытаясь доказать, что уродство — лишь иллюзия навеянная зоной. Филин мельком бросал взгляд на фото и тут же просил удалить эту гадость. Друзья мрачнели и послушно стирали изображение уродца. И как ни гадали, никто не мог понять, что в действительности было иллюзией — то, что видит Филин или то, как видят его они.       Он решительно отвергал любую помощь, касающуюся взаимодействия с его телом. Он мог побрить здоровую половину лица, но не решался трогать другую, прикосновения к которой причиняли только боль, и которая в его видении вообще не могла иметь никакой растительности. То же и с волосами. Ему пришлось отрастить волосы, чтобы не было так, что на одной стороне пострижено, а на другой патлы. Сам он видит там только облезлую красную лысину. Хорошо, что ухо на той стороне не оглохло, а то пришлось бы совсем худо. Слепой и глухой Филин — это просто издевательство!       Перед самым домом аномалия еще раз пошутила, и дверь квартиры Филин, промокший до нитки после купания в луже, открывал, пребывая в самом мрачном настроении.       Он свалился в прихожей на пуфик и стал стаскивать с себя одежду. Из кухни появился Муфта, единственный, кроме самого хозяина, обладатель ключей от квартиры Филина, и молча стал наблюдать, прислонившись к двери кладовки. На помощь было наложено строжайшее табу. Нельзя помогать, нельзя даже взглядом выказать жалость, иначе дружбе придет конец. — Поплавать решил? — ухмыльнулся Муфта, сердце которого разрывалось на части, глядя на мучительное сражение Филина с ботинком, но он мог позволить себе только хохмить, иного ему не разрешалось. — Ага, — весело ответил Филин неловко отпинывая ботинок. — Самый сезон. — Октябрь уж наступил, так выпьем няня, где же кружка? — продекламировал Муфта. — Жрать будешь? — Духовную пищу, — ботинок отлетел к трюмо, настала очередь джинсов. — Войну и мир тебе запечь? — равнодушно пошутил Муфта. — Не, я их с девятого класса ненавидел, — джинсовый комок проследовал за ботинком. — Тогда, придется пюрешки лопать, — отрезал Муфта и предупреждающе погрозил пальцем, — и не вздумай вонять, мумия. Филин заржал, нисколько не обидевшись, хотя перспектива глотать безвкусное детское питание повергала его в ужас. — Ну вот, — удовлетворенно сообщил он, избавившись от последней детали одежды, и тут же поймал взгляд Муфты. Ромка смотрел на него, как нищий на сардельку. Бешеный, голодный, вожделеющий взгляд. Филин нервно сглотнул, но Муфта уже спохватился и поспешно отвел глаза. — Иди ополоснись, я принесу полотенце.       Филин поплелся в ванную, влез под душ, но Ромкино лицо стояло перед ним. Нет, уже не может быть ничего, как раньше. Он не имел права надеяться. Воспоминания жгли, как аномалия, куда более сильная, чем ком энергетических искажений в заброшенном доме. Память тела упряма. Ее не могли стереть никакие потрясения.       Муха, в общем-то, правильно угадал. Пидор он, Филин. Самый натуральный, простите за каламбур, пидор. Правда, до определенного момента Марк и сам этого не знал. Если бы не стечение обстоятельств. Они были друзьями, всегда, с самого детства. Марк и тройняшки. Одинаковые лицом и абсолютно разные характером — взрывной и нетерпеливый Федька-Полботинка, рассудительный Макар-Борода и добросердечный мягкий Ромка, позывной — Муфта. Не сказать, чтобы Марк особенно его выделял, но с Ромкой всегда было как-то уютнее и теплее. Они росли, и основные черты их характеров только усиливались со временем — Федька не пропускал ни одной драки в районе, Макар ходил в шахматный клуб, много читал и предпочитал общество книг человеческому, а Ромка только сиял все ярче, своей душевностью согревая в самые трудные моменты. А потом к ним в город пришла Зона. Известие об этом настигло их на втором году армейской срочной службы. Пропадали и гибли люди, те, кого они знали с детства, с кем росли вместе, эвакуировались целые улицы, люди бежали из города навсегда. Их дома теперь находились по ту сторону. А братья и Марк сидели в Архангельске и, скрипя зубами от бессильной ярости, считали дни до дембеля.       Они вернулись как раз в тот момент, когда окончательно стало ясно — люди должны вступить в бой с Зоной. И, как и всякого врага, ее следовало изучить. Тогда и началось формирование добровольческих отрядов, члены которых назвали себя сталкерами — исследователями неизвестного, идущими по тонкой границе между жизнью и смертью, проводниками, бойцами, защитниками.       Зона, сама того не желая, сплотила их сильнее, чем что бы то ни было. Она меняла их, заставляла взрослеть и черстветь. Их позывные — смешные, взятые из детских книжек и мультиков… Бессознательно они пытались сохранить в себе прежние, добрые и наивные черты. Впрочем, Филину все равно становилось не по себе, когда Полботинка, без малейших зазрений совести стрелял в спину убегающему мародеру, Борода спокойно замерял показания поля искажения на оторванной аномалией голове только что погибшего члена группы, а Муфта… Муфта под шквальным огнем выносил из Зоны раненых, не боялся вступить в одиночный бой с волчком или ужасной химерой и приходить на помощь любому, кто в ней нуждался. Если раньше он был светом в окошке, то со временем мог бы соперничать с солнцем. По крайней мере, так было для Филина. В свою очередь и Ромка тянулся к бесстрашному и сильному командиру, они дополняли друг друга, и было совершенно естественным, что Муфта безвылазно торчал у Филина дома между вахтами на Зоне.       В тот вечер они усталые и довольные ввалились к Филину, покидали вещмешки с обмундированием в ванную, постираться. Марк ушел переодеваться в «гражданское», а Ромка хлопотал на кухне, заваривая вкуснейший молочный чай улун — такие продукты редко завозили в город, но у военных на кордоне можно было достать заветную жестяную баночку. Невероятный запах пломбира щекотал Филину ноздри, смешиваясь с чудесным запахом печенья с корицей, присланного мамой. Поняв, что ей не удастся уговорить Марка уехать, она исправно слала ему посылки с вещами и продуктами и, конечно, безмерно гордилась сыном-героем. — Две недели человеческого существования, — Филин уселся на стул и подвинул себе чашку. — Налегай, давай! Мамка обалденное печенье прислала. — Я о нем мечтал с тех пор, как ты упомянул о посылке, — признался Ромка. — Вот честно. — Главное, чтобы хоть что-то было прежним, — задумчиво произнес Филин, — чтобы мы помнили, за что сражаемся. В последнее время меня одолевают мысли о смысле того, что и зачем мы здесь делаем. Ради чего я столько лет живу, как принципиальная скотина, радуясь каждому утру, потому что это значит, что меня пока не убили. Вот и печенье это… Прибежишь, бывало со школы, хлопнешь кружку молока, закинешь пару печенек… — А остальные высыплешь в подол рубашки и бежишь нас угощать, — с улыбкой сказал Ромка. — Вот ради этого, Марк. И ты это знаешь. Некоторое время они молча пили чай, заедая вкуснейшим рассыпчатым печеньем, таким, какое только мама печет. — Одно плохо, — начал Филин, удовлетворенно отодвигая чашку, — девушек тут мало. Уехали все. — Угу, — согласился Муфта. — Одни тетушки и бабушки. Хотя многие очень даже с… интересами. — У них может сколько угодно быть, — засмеялся Филин, — но надо, чтобы и у меня он был, сам понимаешь, а то удовлетворить их… интерес, ну никак не получится. — Верно, — согласился Муфта. — Надо чтоб был. Выглядел он при этом так загадочно, что Филин не удержался от вопроса: — Нашел кого-то? — Давно уже, — неохотно ответил Муфта, поднимаясь и относя чашки в мойку. Зашумела вода. — А почему я не знаю? — притворно обиделся Марк. — Я вроде как лучший друг… — Вот поэтому и не знаешь, — в голосе Муфты послышалось неслыханное ранее раздражение. Это очень развеселило Филина, и он решил поддразнить друга. — Боишься, что отобью? — шутливо спросил он. Однако когда Ромка повернулся к нему, в его голосе не было ни капли веселья: — Кого отобьешь? Самого себя? Он выпалил это, покраснел до кончиков ушей и вылетел с кухни, оставив оторопевшего Филина переваривать информацию. Марк вздохнул. Вот как теперь начать разговор и не обидеть Ромку, а главное, что сказать? Ничего страшного, спонтанный гомосексуализм возможен в отсутствие женского общества? Муфта ему за это даст в бубен и правильно сделает. А не сказать тоже нельзя… Решение, простое, неожиданное и нереально рискованное, и если он Ромку понял неправильно… Муфта — великолепный стрелок, между прочим.       Филин вошел в комнату. Ромка стоял в темноте возле окна и смотрел на улицу. Марк подошел к нему. — Скоро зима, — вымученным деревянным голосом сказал Муфта. — Зима, — согласился Филин, разворачивая Ромку к себе. — Зимой хочется тепла. Он не знал и даже предугадать не мог собственной реакции, когда его губы коснулись Ромкиных. Может темнота сыграла роль, и было уже не так стыдно, зная, что сладкая горячая волна поднимающаяся в теле не выдаст тебя нежелательным румянцем. Губы раскрылись ему навстречу, и его язык влажный и теплый скользнул в Ромкин рот. Только бы морду потом не разбил, успел подумать Марк, когда Муфта схватил его, жадно прижал к себе и начал активно отвечать. Его руки забрались Филину под рубашку и трогали, гладили, пробуждая в том сильнейшее желание. И никакого отвращения или стыда. То, что происходило, казалось чем-то совершенно естественным, приемлемым для них обоих. Был ли Ромка опытен в этом плане? Он умело избавляет Марка от одежды и быстро снимает свою. Они стоят на куче сброшенной одежды и продолжают целоваться. — Марк с корицей — вкуснятина, — смеется Ромка, отрываясь на секунду. — Ну тебя к черту, — смущается Филин. — Чай какой-то контрабандный попался, с виагрой. — Ага, чай, — Ромкина рука добирается до нижнего «этажа» и нежно, очень нежно обхватывает член Филина. — Садись.       Он легонько подталкивает Филина к дивану, и Марк падает на него, ошеломленный новыми ощущениями. Муфта становится на колени перед ним, и Филин не может сдержать стон удовольствия от ощущения горячего рта друга, плотно обхватившего его орган. Хоть Марк и старался регулярно снимать напряжение вручную, разрядка была такой быстрой и сильной, словно он месяц воздерживался. Ромка преспокойно облизнулся и встал. — Ну вот, — пробормотал он. — Признался. — Ты куда? — удивился Филин, заметив, что Муфта наклонился к одежде. — Я? — он смутился. — Никуда. Просто… — Иди сюда уже, — хмыкнул Филин. — Поздно в кусты бежать… Сам, небось, хочешь чего-то. — Ты видишь, — Ромка показал взглядом на бесстыдно торчащую хотелку. — Но не думаю, что тебе хочется у меня отсасывать или… — Так ты актив? — догадался проницательный Марк. Муфта виновато улыбнулся. — Ни за что бы не подумал, — покачал головой Филин. — И на себя бы тоже не подумал. Хм… Что делать-то надо? — Нет, Марк, — запротестовал Ромка. — Не надо как одолжение. Я от души… Если бы ты сам хотел… — Послушай сюда, Муфтыч, — Филин схватил его за руку и насильно усадил рядом. — Когда я чего-то НЕ хочу, я этого НЕ делаю, ни в виде одолжения, ни в виде чего… Да, я, признаться, охуе… удивился. Но то, что я с тобой чувствовал, мне не неприятно. Более того, мне очень понравилось, и я уверен, что и остальное тоже ты сможешь исполнить в лучшем виде. Блин, да мне дико даже говорить об этом. Ромка, что ты со мной делаешь? — Я понял, — прошептал Муфта, наклоняясь и вновь приникая к его губам.       Стоять в коленно-локтевой было необычно, но возбуждающе, особенно когда Ромкины умелые пальцы, щедро намазанные кремом для рук (в холодную погоду Марк всегда страшно мучился от трескавшейся на морозе кожи и поэтому загодя закупался заветными тюбиками с запахом ромашки и липы), бережно растягивали его сзади, касаясь иногда довольно чувствительных мест. Настолько чувствительных, что Филин констатировал у себя наступление эрекции. Ромка тоже заметил, продолжая стимуляцию и пальцами и другой рукой члена Марка. Второй оргазм оказался не менее быстрым и ярким. — Ну вот, пока ты не очухался, — Марк пристроился сзади. — Самый тот момент. Так легче всего. Филин подумал, что «момент» лучше всего был бы, если бы Муфта добавил ему по черепу прикладом. Он стиснул зубы. — Очень больно? — Ромка наклонился к его уху и заботливо поцеловал в висок. — Нет, — соврал Марк. — Необычно. Я все-таки больше привык, когда «наружу», а не «вовнутрь», — он натянуто хохотнул. — Скажешь, если будет совсем неприятно, — сказал Ромка, кладя руки ему на талию. — Ни в коем случае не молчи! — Хорошо, — проскрипел Марк, изо всех сил стараясь привыкнуть к ощущению весьма твердого предмета в своей заднице. — Расслабься, — попросил Ромка, — а то я буду думать, что пытаю тебя.       Марк подчинился, и, действительно, неприятных ощущений стало на порядок меньше. А потом выяснилась одна любопытная деталь. Муфта не был просто активом. Этот парень трахался, как зверь! Милейший и тишайший Ромашка в постели оказался жестким и бесстыжим. Это нелепейшее несоответствие доводило Марка до настоящего исступления. Ромка удовлетворился всего одним совокуплением, очевидно жалея зад командира, но до самого утра он демонстрировал невероятный энтузиазм и опробовал с Марком массу любопытных и дико стыдных вещей, о которых, тем не менее, жалеть не пришлось. — Я теперь считаюсь педиком? — уточнил Филин за утренним чаем с бутербродами. Муфта оторвал глаза от газеты. — А ты меня считаешь педиком? Вопрос поставил Филина в тупик. У него даже язык бы не повернулся назвать друга таким словом. — Э-э. Нет. — Ну, а ты чем хуже? — пожал плечами Муфта, углубляясь в газету. — Да ничем, — смутился Марк. — А скажи, пожалуйста, тебе женщины, как вообще, нравятся? — Сейчас мне исключительно нравишься ты, — бесстрастно сказал Ромка. — И будешь очень любезен, если не станешь сейчас подвергать свою замечательную попу опасности, потому, что я как вспомню эту ночь, у меня, прости, вставать начинает. — Ого! — поразился Марк, поспешно хватая бутерброд. Повторять ночной подвиг, пока что на самом деле не стоило, седалище ясно давало это понять…       В ванную просунулась рука с полотенцем. — Все нормально? — поинтересовался Муфта, ненавязчиво намекая на желание помочь Филину вылезти. — Да, все отлично, — отрапортовал он, безапелляционно намекая, что в помощи не нуждается. За дверью раздраженно фыркнули. — Приду, когда надо будет твою разбитую башку перебинтовывать. — Приходи. Роковая встреча с аномалией изменила все. Он не мог позволить Ромке заскочить в ванную и передать в его сильные руки свое уродливое больное тело. Головой он понимал, что Муфта не видит слезшую багровую кожу и слепой глаз, но внутри все сжималась от ужасающей мысли, что иллюзия может внезапно исчезнуть, и тогда появившееся отвращение на лице близкого человека разобьет сердце Филина на мелкие осколки. Насильники… Что насильники… Ерунда. Унижение и не более. Вытер от общественного плевка морду и дальше пошел по жизни с задранной головой. А разбитое сердце уже не склеишь.       Он ухватился за поручень, специально прикрученный заботливым Ромкой, и перелез через бортик. Обернулся полотенцем, вышел и оказался лицом к лицу с совершенно рассвирепевшим Муфтой. — Это издевательство какое-то! Дебилизм! — заорал Ромка, хватая Марка за плечи и хорошенько встряхивая. — Ты что творишь? Ты, идиот! Ты своих друзей так типа бережешь? А? От чего? От переживаний за тебя? Да мы только больше переживаем, не зная, доберешься ли ты живым до дома, выйдя в магазин! Не зная, что ты не утонул в луже возле дома, потому что тебя парализовало, что не пизданулся виском о край ванны, что тебя тупо не замочили в переулке? У нас же тут охренеть, какой цветничок! Головорез на головорезе! А ты у нас гоооооордый! Бренчишь своими стальными мудями, герой-мученик, шоб твоя могила хуями поросла! Нет пытки страшнее, чем пытка надеждой, говорила Ахматова. Она была бесконечно права. Марк задохнулся от щемящей боли в груди. Надежда истязала его с искусством средневекового палача. Он должен бороться, иначе останется только броситься под первый же автобус. Мать с отцом только жалко…       Полотенце сползло на пол. Теплые губы Ромки с невыразимой нежностью исследовали здоровую щеку — он знал, что до левой дотрагиваться нельзя. Руки гладили голые плечи Филина. — Нельзя тащить все одному, Марк, — сказал он. — Это не под силу никому. Рано или поздно ты сломаешься. Зона победит тебя. Она ведь этого добивается. Метод медленный, но верный. Прошу тебя, не отталкивай нас. Меня. Я не собираюсь жалеть тебя, ты — сильный мужик. Это все знают, и не нужно никому ничего доказывать нелепым героизмом. Пожалуйста… Челюсть сводило болью, но Марк не обращал на нее внимания, с наслаждением отвечая на поцелуи Ромки, по которым успел ужасно соскучиться.