Филин и роза

      Филин понял, что какое-то время уже не дышит, только когда перед глазами замелькали разноцветные круги, а в ушах зашумело. Но он не свалился, успел сделать вдох, потом еще один. Ему казалось, что в него врезался танк, и сломаны все, абсолютно все ребра. — Присядь, — голос Федьки вывел его из оцепенения. Тройняшка печально смотрел на него, уже больше не сдерживая слез. — Мы не знали, как сказать тебе. Все-таки вы с ним были лучшие друзья, даже больше, как оказалось… Мы с Бородой боялись, что ты на месте кони двинешь. Столько переживаний. И теперь Ромка… — Полботинка, остряк, хам, хулиган и сквернослов свалился на край кровати и зарыдал в голос, визгливо и надсадно, как деревенская баба. Он ведь потерял не просто брата. У близнецов свои взаимоотношения. Они всегда были разными частями некоего единого организма. Для них потерять родного человека — все равно, что лишиться руки или ноги. — Пойдем, — Филин потянул Федьку за руку. Тот, не возражая, подчинился. Они пришли на кухню. Марк усадил друга на стул, затем полез в старый буфет и вытащил оттуда нераспечатанную, покрытую толстым слоем пыли бутылку коньяка. Он не употреблял спиртного, а несколько бутылок коньяка и белой валялись еще с древних доэвакуационных времен. Теперь пригодились. Филин выплеснул остатки чая в раковину и на треть налил коньяка, подал всхлипывающему Федьке. — Закуски, уж прости, не предложу, — ему приходилось говорить, пересиливая непреодолимое желание просто упасть и ничего больше не видеть, не слышать, не чувствовать. Но он не мог позволить этого себе сейчас. На его кухне сидел плачущий, как ребенок, Федька, который отчаянно нуждался в его поддержке. Федька залпом опустошил чашку, задохнулся и вытер рукавом Ромкиной рубашки глаза. Она до сих пор хранила ЕГО запах. Филин явственно ощутил его, когда зажал Федьку. Так жутко, дико. — Видишь, не двинул я кони, — сказал он Федьке. — Но врать все равно не стоило. Сейчас я узнал или через полгода… Все одно было бы. Да и не смог бы ты столько притворяться. Наш с ним последний разговор о том и был, что вы для меня разные личности, и то, что физии у вас одинаковые — ни о чем не говорит. — Твою же мать, — ошарашенно произнес Полботинка, до которого дошло, каким ужасным фарсом выглядело его появление сейчас. — Как он умер? — Аномалия. На старом бульваре. В половине десятого, сегодня. Филин вздрогнул и отвернулся к окну. — Я приду на похороны, — решительно сказал он. — Не будет похорон, — бутылка звякнула о край чашки. — Там весь асфальт провалился. Метров на восемь вниз. — Сама, значит, и похоронила, — процедил Филин, в бессильной злобе сжимая кулаки. — Наши, все, кто вне вахты, до вечера туда цветы и свечи таскали. Дежурные кордоном стояли, вместе с регулярными… Цветы — дорогое удовольствие здесь, в городе. Подобная дань уважения говорила о том, как высоко ценили Муфту его сослуживцы — как сталкеры, так и военные. Он оставил о себе добрую память. — Надо идти, — вздохнул Федька. — Белка и Жук с Макаром. У него давление подскочило под двести. Я уж переживал, как буду между вами метаться. — Незачем метаться, — успокоил его Филин. — Поздно уже метаться. Федька поднялся, схватил бутылку и начал большими глотками пить из горла. — Ты ж до дома не дойдешь! — испугался Филин, отбирая коньяк. — Добрый ты, командир, — красные глаза Федьки вновь налились слезами. — Вас с Ромкой доброта и погубила. Г-говорил я, стрелять надо по этим с-сукам, которые без нашивок по Зоне шляются! Десяток сволочар положишь, другие обосрутся ходить! — Ты о чем? — всполошился Марк. — Брат мой, Ромочка, за "туристом", блядь, пошел, как ты летом, — заплетающимся языком пробормотал Федька, хмелея на глазах. — Завел его на бульвар и пропал, сука! А Ромку в аномалию затянуло! Долбоебы вы сердобольные! — взвыл Полботинка, падая мимо табурета. — Телеметрия есть? — прохрипел Филин, падая на колени рядом с Федькой и встряхивая его. — Да на хуй она тебе сдалась! Что и так не понятно что ли было? — выплюнул Федька. — Ромка за той падалью шел и всю дорогу восхищался этим бичом драным, волосатым. Мол, осень, а он в футболочке разгуливает! И рация, как нарочно, на приём вырубилась! Мы уже хором орали по всем частотам! Вот ебанул бы ему в спину и любовался бы, сколько влезет. — Как в футболочке?! — просипел Филин. — Я же ориентировку давал! Я эту тварь описал всю! Зачем он пошел?! Зачем Ромка… Он замолчал, вспоминая, как и сам, словно на веревке пошел за тварью Зоны, не думая о том, куда идет, и как отключилась рация… Это была та же тварь, что пыталась убить его, Филина. И если Филин выжил, то Ромку она убила. — Не ходи никуда, — твердо сказал он Федьке. — Иди и ложись. Я тебя в таком виде не пущу. — Да не бойся, меня оно не уведет, — отмахнулся Федька. — У меня на каждом плече по зеленому черту сидит — автопилот епт! Он, кряхтя, поднялся с пола, легко, как пушинку, поставил на ноги Филина и, пошатываясь, направился в прихожую. — Нет, мне теперь приказы эти все до лампочки, — пробормотал он, путаясь в рукавах мокрой куртки, — я их с дальней ебашить буду всех без разбору! Хорошие люди с рацией ходят и с опознавательными знаками, а кто через кордон полез — сам мудак и должен сдохнуть. Как там поется у Макаревича, а командир? — «Друзьям раздайте по ружью и дураки переведутся», — бесцветным голосом подсказал тот, сейчас готовый подписаться под каждым Федькиным словом. — В точку! — зло рассмеялся Полботинка, хлопая Филина по плечу. — Ну что, ведите меня, верные зеленые друзья! — Не пристрели никого по дороге, — попросил Марк. — Да не боись, я сначала спрошу, тварь он или нет. — Ты меня пугаешь. Может останешься, а Федь? — Ай, брось, командир. По закону подлости со мной уже ничего не случится. Да и тебе надо с этой новостью переспать как-то. А тут еще рожа Ромкина, то бишь моя… Это ты нас отличаешь, пока рты не закрыты, сам же Белке говорил, а когда спим… — Твоя взяла, психолог доморощенный, — усмехнулся Филин, выпроваживая друга. — До завтра. — До завтра, — попрощался Федька. Филин постоял на пороге, слушая, как он спускается по лестнице. Хлопнула дверь подъезда. Филин подождал ещё минуты две, на случай, если Федька передумает принимать холодный дождливый душ и решит вернуться. Но все было тихо.       Филин вышел на лестничную площадку, прикрыв дверь квартиры, но, не запирая её. В этом уже не было никакого смысла. Внимательно контролируя непослушную левую руку, он крепко сжал перила, почти не чувствуя силы этого, но видя, как побелели от напряжения костяшки пальцев. До чердака всего два пролета. Это минут десять, если не перекорежит в процессе. Не хватает, чтобы ему помешали. Но аномалия, как ни странно, молчала. Может быть, Зона именно этого добивалась? Пусть так. Пусть.       Он медленно преодолевал пролет за пролётом. Мыслей не было. Была только ясная решимость и стальное копье боли, избавиться от которого можно было только одним-единственным способом…       В полупустом доме без детей ни к чему замки на чердачных дверях. Кому в здравом уме понадобится на крышу?       В лицо ударил ледяной шквал, моментально вымочив до нитки домашние спортивные штаны. Филин задрожал, обхватил пальцами мокрые, покрывшиеся мурашками, голые плечи и решительно двинулся к торцу дома. Там внизу все забетонировано и нет деревьев, могущих задержать падение. Густая темнота наваливалась с неба на город. А Зона дождей не любит, подумал Филин. Там всегда тихо и спокойно. Снег зимой, правда, идёт. Мягко падает с неба мелкими резными снежинками, насыпая живописные сугробы на заброшенных улицах. Но по этой «сказке» не хочется гулять. Это не его сказка.       Низкий, насквозь проржавевший бортик вряд ли теперь служил сколь-нибудь вменяемой защитой от случайного падения. Филин перебросил через него здоровую ногу. Снова налетел ветер. Перила жалобно заскрипели. Филин ухватился за них обеими руками. Ещё рано, он не успел попрощаться… Холод пронизывал насквозь, изнутри пульсировала раскаленная болевая струна. Соединяясь, они не становились теплом. Они продолжали терзать его каждый по-своему. — Уууууу! — выла непогода. — Фи-лин… — шипел ливень. — Фи-лин, — вплетался в шум голос твари. Филин перелез через ограду. Скользкий парапет и всего один шаг от избавления от боли, от разбитой вдребезги жизни, от памяти о Ромкиных смеющихся глазах, которые навсегда закрылись, погребенные под сотнями килограммов обвалившегося асфальта. — Прощай, Муфта, — он должен был произнести эти важные слова вслух, понимая, что тот, кому они адресованы, уже никогда их не услышит. Но услышит Зона. Она только притворяется, что жалкие человеческие силы удерживают её. На самом деле она везде. Весь воздух пропитан ею, каждый из них несёт в своей крови её отравленную частицу. Пальцы разжимаются, и ладонь соскальзывает с перил. Медленно мир начинает переворачиваться. Но это не аномалия. Это освобождение.       Слепящая вспышка в небе. Запястье опаляет невыносимым жаром. Чёрный силуэт в белом свете. Ветер становится ураганом.       Неестественно синие, почти кобальтовые глаза. Они светятся изнутри неживым призрачным светом. Но рука, крепко держащая его за запястье горячая и сильная. Ветер взметнул, кажущиеся в отблесках молнии белоснежными, волосы. Дождь не касался их, не мочил, и фантастические протуберанцы крутились и извивались над ужасной маской Горгоны Медузы. Тварь пришла к нему за миг до неизбежного, и теперь жизнь Филина вновь зависела от прихоти этого жуткого создания. — Фи-лин. Марк вцепился в пальцы твари свободной рукой и попытался разжать, вырваться. Он одиннадцать лет был в плену у Зоны, настало время сбросить оковы. — Мой, — короткое слово прозвучало без угрозы, но так, словно это был очевидный факт. — Подавишься, — прохрипел Филин, мокрые пальцы которого бессильно скользили по твёрдой, словно из камня, руке существа. Желтый сильный луч фонаря ударил по ним, ослепляя Филина. Тварь потянула его на себя, заваливая на перила. Истончившиеся перекладины поддались, и Филин упал на замшелый рубероид, царапая обнаженный торс ржавыми обломками ограждения. — Марк! Марк! — вопил Борода, тряся его, как куклу. — Он жив? Перед глазом запрыгал желтый луч. — Жив! Он же не туда упал, а на перила… — Вовремя его накрыло. — Не говори… Дай куртку. Его завернули в теплую форменную камуфляжку и потащили в дом. Филин хотел было закричать, прогнать друзей, но язык не слушался его. Тварь словно высосала из него все силы. Он беспомощно смотрел на мелькающую истрескавшуюся штукатурку, на кусок плеча Бороды, на мокрый рыжий Белкин хвост, стянутый простой хозяйственной резинкой. — Этому барану ничего доверить нельзя! — бушевал интеллигентный Борода, бранясь, как грузчик, и усаживая Филина на кухонный диванчик у стены. — Ты глянь, сколько выжрал, сволота! Поминки, блядь, отпраздновал и свалил. Я же предупреждал его, просил… Белка, плесни, что там осталось. Командир! Командир, эй! Борода легонько похлопал Филина по щекам, тот застонал и с трудом удержался в вертикальном положении. Борода аккуратно взял его за подбородок и поднес к губам чашку. — Что ж ты этого торчка поил-то а? Сам бы лучше тяпнул, раз сердце зашлось. Ну, давай. Глотай. Горло обожгло, и язык защипало от терпкого и густого коньячного вкуса. Филин сделал судорожное движение горлом, позволяя жидкости провалиться в желудок. — Вот умница, — похвалил Борода. — Давай переоденем тебя, суицидник. Обидно ж после стольких приключений от простудифилиса помереть. А? Филин? Лицо Бороды расплывалось, а голос становился все глуше. Последнее, что он услышал, было огорченное Белкино: — Ну, Евпа-а-атий Коловрат! ***       Через распахнутое окно доносились сладкие ароматы бордовых роз. Мягкое, пахнущее свежестью бельё, тут же вкусный древесный запах старых книг. И никакой боли там, где ткань касалась обожжённой кожи. Он открыл зрячий глаз. Над потолком антикварная люстра под бронзу. Большой книжный стеллаж, стремянка, бежевые обои без рисунка. Картины… Тонко запела потревоженная фортепьянная струна. Филин повернул голову. Изящные пальцы оторвались от клавиш и зависли в воздухе, словно в ожидании. — Вы создаете инструменты, совершенные с позиции логики, но при этом сами чужды ей, — знакомый уже голос заставил волосы Филина встать дыбом. Тварь снова коснулась пальцами клавиш, и инструмент отозвался нежным мелодичным звуком. — Почему ты хотел уйти? — тварь развернулась к нему на круглом вращающемся стуле. Неестественно синие глаза, казалось, смотрели с осуждением. — Я не понимаю. — Да и не надо бы тебе понимать, — с опаской проговорил Филин, глубоко шокированный и тем, что оказался здесь и неожиданной дружелюбностью существа, пытавшегося его убить. — Но я должен, — упрямо сказала тварь. — Чтобы сподручнее было нас уничтожать? — язвительно спросил сталкер, огорченно про себя констатируя, что тело его отчего-то не слушается совсем. Он не может даже попытаться убежать. В глубине синих глаз полыхнуло, но лицо твари оставалось спокойным. Он (или она?) поднялся со стула и, подойдя, забрался на кровать с ногами. — Я выбрал тебя, чтобы понять, — проговорил он, а его ладонь гладкая и теплая скользила по изуродованной стороне лица. Боли не было. Только тепло и касание чужой ладони. Тварь коснулась пальцами белого рубца. Легкое покалывание, и Филин понял, что снова видит левым глазом.       Тварь переместилась еще ближе и нависла над ним, опираясь на ладони. Распущенные волосы касались лица Марка, но сейчас они были не русыми, а пепельными. — Ты отличаешься от других, — сказала тварь. — Ты тоже пытаешься понять. Его голос гипнотизировал, Филину стало страшно, он чувствовал себя мышью, над которой навис удав. Очень красивый удав. Удав, сожравший Ромку. — Я не хочу понимать тебя, Зона, — ответил он с ненавистью. — Ты не пытаешься понять, ты убиваешь. Когда хотят понять, то разговаривают, а не уничтожают. Не выживают людей из их собственных домов, не уродуют из любопытства. Не заманивают в ловушки. Люди пытаются договариваться. Тварь озадаченно посмотрела на него. — Те, другие, не договаривались. Они ломали твое тело. Но они люди, как и ты. — Люди тоже разные бывают, — неохотно пояснил Филин. — Но хороших все равно больше. — Таких, как он? — спросила тварь, и Филин сразу понял, кого она имеет ввиду. — Не смей упоминать его! — прошипел он, ощущая, как защипало глаза от слез. — Он — такой один! Во всей Вселенной один! А ты… Ты убила его! Он — один! Ясно тебе?! Синие глаза расширились, тварь изумленно смотрела на него, затем ее ладонь легла на грудь Филину. — Больно! — удивленно сказала она. — Здесь. — И ты еще удивляешься? — с горечью и отвращением спросил Филин. — Ты же сама хотела сделать мне больно. Чтобы я все потерял, издох! Чтобы я больше не ходил по твоей территории. — Нет, — сказала тварь, наклоняясь. — Я хочу понять.       Крик, вырвавшийся из глотки Филина, оказался заглушен языком твари. Готовый к тому, что это существо попытается сожрать его, он совершенно не ожидал этого. Но движения губ и языка в его рту оказались такими знакомыми, такими, что адские муки утраты захлестнули его с головой. Тварь целовала его в точности так, как целовал Ромка. И Филин хотел бы оттолкнуть его, сжать зубы со всей дури, но не мог. Он был в полной власти этого жуткого олицетворения Зоны. Но кое-что все-таки было другим. Его губы были теплыми и человеческими, но запах и вкус… умопомрачительная сладость розового нектара. И тут Филин поймал себя на мысли, что с жадностью принимает эти чужие ласки, что околдован ими, и это ужаснуло его. — Пусти! — простонал он, едва тварь отстранилась. — Не трогай меня! — Тебе было приятно, — тварь непонимающе нахмурилась. — Все было правильно. — Вот именно! Вот именно! — торжествующе засмеялся Филин. — Ты же главного не можешь уловить. Того, что ты — это не он. Ты скушала чужую личность, но только впрок это тебе не пошло. Чувства. Ты знаешь, что это такое? — Нет. Объясни. — Поищи себе другого собеседника, — зло проговорил Филин. — Разговаривать надо было раньше. — Мне не нужен другой, — тварь отстранилась. — Я хочу тебя. За окном вдруг потемнело. Ветер ворвался в окно, осыпая Филина алыми лепестками. Раздался раскат грома. Темнота начала заполнять собой пространство, скрывая стеллаж, фортепьяно, картины и лицо твари, пока не осталось только зловещее сияние ее кобальтовых глаз. ***       Пробуждение было похоже на барахтанье в зыбком болоте. Он с трудом разлепил веко. Второго, конечно же, не было. Он снова видел только одним глазом. На столике возле кровати чашка с водой и таблетка. Что за таблетка? Он взял чашку и поднес к запекшимся сухим губам. Вода слабо пахла коньяком. На кухне зашумела вода. — Что за чертовщина! — выругался Филин, нашаривая под кроватью чехол с дробовиком. Оружие было заряжено. На случай если Зона вдруг придет в гости. Или воры. В любом случае, незваным гостям сильно не поздоровится. — Только вчера с крыши прыгал, — усмехнулся Макар, возникая в дверях. Клюквенный куст «росший» от ключиц до нижней челюсти действительно напоминал зеленую моховую бороду одноименного персонажа. Один хрен знает, о чем думал Макар, набивая это недоразумение. Интеллигентный человек, шахматист… И тут эти листочки-ягодки дурацкие. — Тьфу, ты, — Филин пихнул дробовик обратно. — Ты что здесь делаешь? — У тебя нормальной еды совсем нет? — ответил тот вопросом. — Я бы тоже с голоду с крыши бросаться начал. — А я что, с голоду? — проворчал Филин, вставая. — Всяко не из желания почтить Ромкину память, — безжалостно отрезал Борода. — Пошли жрать. Филин никогда раньше не видел Макара в таком состоянии, но мог его понять. В один день потерять брата и друга — довольно жестокий удар судьбы. Впрочем, друг был чудом спасен, и теперь на нем можно сорвать весь накопившийся стресс. — Федька дома? — спросил Марк, пытаясь отвлечь своего грозного надзирателя. — Щаз! На рынок поехал, — Борода почесал отросшую за ночь щетину. — С Белкой. Я ему, козлу, говорил, чтоб он с тобой остался. А ему лишь бы тяпнуть. — Я сам ему налил, — вступился Филин. — И остаться предложил. — Да ты тоже молодец, — рассердился Макар. — Нашел повод выпилиться. А то непонятно, что мы тут дохнем! Чего ты здесь торчишь-то тогда? Собирай чемоданы и вали на большую землю. Мне за шлагбаумом трупов во! По горло! Филин не стал спорить. Борода был прав. Низость с его стороны всаживать нож в спину друзьям, которым постоянно приходится ходить по зыбкой границе между жизнью и смертью. Макар поставил чайник на плиту.       Дождь кончился, крупные капли срывались с крыши и барабанили по жестяному оконному карнизу. Макар молча подпирал холодильник и думал о чем-то своем. — Федька вчера рассказал мне, — произнес он, не глядя на Филина. — Ты осуждаешь? — Нет, — пожал плечами тот. — Хотя и удивлен. Я догадывался, что у Ромы своеобразные предпочтения. С юности еще. Не знал только, что это был ты. — Мухинские сказали, что я на пидора похож, — сообщил Филин. — По себе судят, — фыркнул Борода. Чайник засвистел. Макар деловито насыпал заварку прямо в чашки и залил кипяток. Поставил одну перед Филином. — Хорошо, что мы успели, — сказал он, и Филин услышал, что голос друга дрожит. — Добро еще ты назад упал, когда тебя аномалия твоя скрутила. А то мог и наружу. У тебя царапин пара больших на боках, я заклеил. — Спасибо, — поблагодарил Филин. Он подумал, следует ли говорить, кто на самом деле не дал ему прыгнуть с крыши, но промолчал. Друзья и так беспокоятся за него, а, узнав, что за ним охотится разумная тварь… Нет говорить об этом не стоило. У Филина на этот счет появилась другая идея. — Макар, ты только не подумай, что я на фоне стресса, — начал он, тщательно подбирая слова. — Мне, нужно чтобы ты выполнил одну мою просьбу. — М? — Макар подул на чай и отпил крошечный глоточек. — Поговори с кураторами. — На тему? — Я хочу вернуться в отряд.