Филин и роза

— Эй, командир! Федькин голос, вырвал Марка из чувственной западни так неожиданно, что тот, напрочь забыв о конспирации, откликнулся: — А? — Хер на! Вы там скоро? Я уже всю глотку содрал. — Что мы скоро? — тон Филина стремительно приближался к температуре замерзания азота. — Ну мыло поднимете! — Федь, ты головой в аномалии не попадал сегодня? — поинтересовался Марк. — Ну, может, попал и сам не заметил? Всякое бывает. — А че вы тогда в одну кабинку залезли? — загыгыкал Федька. — Спинку, блядь, намылить! — Филин, нащупал на полочке длинную волосатую мочалку и запустил сей баллистический снаряд через ширму. — Что нельзя? Или я обречен теперь пожизненно на клеймо пидораса? За ширмочкой стушевались. — Да хоть попку… Я ж ничего плохого не хотел сказать. Я наоборот, прикрываю, чтоб никто хуйни про вас не думал. А ты ругаешься. Мочало прилетело обратно и шмякнулось на кудрявую голову Андрея, который все это время с недоверчивым удивлением смотрел на Марка. Которому стало очень стыдно. Хотелось спрятаться от этого взгляда. — Я вру, — шепнул он, неохотно освобождаясь из сильных надежных рук. — Вру, потому что трус и сволочь. Но здесь нельзя по другому. Я не хочу тебя подставлять, люди нетерпимы и злы. А ты новенький… Тем паче, не надо мараться об меня, потом не отмоешься. — А я не боюсь, — Роза тоже говорил очень тихо, а шум воды скрывал их разговор от лишних ушей. Его слова прозвучали наивно, но они совсем не вязались с упрямым и решительным выражением лица. Такой же открытый и честный взгляд был у Ромки… Боль вернулась и многоглавой змеей впилась в грудину, раздирая внутренности. — Я тебя очень прошу, Андрюша, — Филин положил ему руку на плечо. — Нет, даже приказываю. Научись бояться. Обязательно научись. Он обошел неподвижно стоящего стажера и выбрался из кабинки. Федька, отвернувшись, вытирал голову и мурлыкал что-то из Осборна. Красивый голос. Муфта тоже иногда пел. Прилюдно стеснялся. Пел ему одному… Колыбельные пел, когда лежали ночью, обнявшись, и не было в их крошечном мирке под одеялом ни Зоны, ни горя, ни смерти. Не было ничего, кроме любви и тихих, нежных слов… Филин жадно оглядел широкие плечи, развитые мышцы спины, узкую талию, длинные ноги, четко обрисованные икры, до боли знакомую родинку под правой лопаткой. Ромка… Но не он. Федька пошурудил полотенцем по макушке и небрежно кинул на лавку. Короткие волосы торчали, как иголки у сердитого ежика. Совсем не Ромка. После той истории с переодеваниями в погибшего брата, Федька посетил парикмахерскую и укоротил гриву, чтобы из каких-то личных побуждений, а может ради чувств Филина, уменьшить сходство с братом. Взгляд остановился на Федькиной аккуратной заднице. Муфта любил профланировать голышом до окна и долго задумчиво смотреть куда-то вдаль, на полувымерший город, а Марк облизывал взглядом Ромкин живописный тыл. — Че ты? — не-Ромка обернулся и вопросительно уставился на Марка. — Стрижка зачетная, — ляпнул Филин, пунцовея от остального открывшегося ему зрелища. Да не Ромка это! Не Ромка! Угомонись уже, престарелый проститут! — Спасиб, — Федька пожал плечами и стал облачаться в любимую пижаму траурных расцветок. Филин тоже стал натягивать исподнее, чтобы не демонстрировать собственный «стыд и срам», который тщательно прикрывал многострадальной мочалкой. Оральный контакт со стажером вызвал у него приступ легкого приапизма и желание уединиться в пустой кабинке с общественным журналом. Только вот пальцы после сегодняшнего плохо сгибаются, хоть и не выглядели уже кусками жеваного мяса. Роза то ли обиделся, то ли просто потерял к командиру интерес. Вода в кабинке за спиной полилась сильнее, и сквозь ее шум послышалось совсем тихое мурлыканье. Ну и хорошо, что ему пофиг. Было бы куда хуже, если б отношения стал выяснять. А Филин сейчас не хотел ничего выяснять, как и самих отношений не хотел. Тошно было. Вернулся обратно в спальню. Прочапал, никого не замечая, до своей койки и рухнул, как и мечтал, мордой в подушку, зашипев от кратковременной жгучей боли слева. Долго лежал, не шевелясь, слушая негромкие разговоры ребят, чей-то тихий, деликатный храп, шаги стажера возле кровати, скрип перекладин, когда он забирался на свой «этаж»… А сон все не шел. Вместо сна пришла голодная совесть с ножом и вилкой. И стала Марка жрать. Медленно отрезая кусочек за кусочком, сладострастно чавкая, в подробностях показывая ему картинки, как он лизался с чужими мужиками, едва убедился в смерти своей единственной любви. Мразь, шлюха, пидрила! Можно сразу перед казармами встать с откляченной задницей — налетай, братва… Да и мужиков там было… Тварь-то она вообще что такое? Хуй знает что! Может оно вообще выглядит на самом деле, как та сопля ползучая. Нет, надо обмусолить Ромкиного убийцу! Поблагодарить, в ножки ебнуться! А Андрюха, вообще, скажешь, первый полез? А что с дурачка взять? Там разум, как у дитятки. Не полностью конечно, но и на нормального он не тянет. Нормальным дар боженька не дает. А ты, морда косоебая, взрослая, куда смотришь? Каким, блядь, местом думаешь, сукин кот? Вот Ромка НИКОГДА так бы не поступил! Матерные конструкции, мысленно слагаемые Филином в свой адрес, становились все высотнее и изощреннее. Марк закусил губу, чтобы не завыть, сильнее зарываясь лицом в чистую до хруста наволочку. Жить не хотелось. Вот так жить. Предателем поганым. Куском дерьма без мозгов и воли. На языке появился привкус крови, под правым глазом стало горячо и мокро. Молчи, тварина, молчи! Сверху заскрипело, кровать слегка качнулась. Теплая ладонь осторожно погладила по спине между лопаток. — Спать мешаю? Извини, — Марк чуть повернул голову, с удивлением заметив, что в казарме уже темно, все давно улеглись. А он даже с Бородой не перекинулся парой слов, хотя и собирался. Роза сидел на краю кровати и молча гладил его, не говоря ничего и не позволяя себе лишнего. Применил ли он снова свои кашпиризмы или нет, но его безмолвная поддержка уняла беснующуюся совесть, вернула сонливость и апатию, и вскоре Марк сам не заметил, как заснул. Роза подтянул одеяло повыше, укрыл плечи командира, долго смотрел на измученное лицо, на мокрые ресницы и скорбную складку возле уголка губ. Наклонился, невесомо коснулся ее губами, словно хотел стереть. Никто ничего не увидит. Он встал, тихонько прошел сквозь казарму и вышел на улицу. Светила луна и ветер гнал по небу рваные клочья облаков. Все-таки здесь хорошо, красиво. Издалека послышался зов. Не зов даже, а тихий стон боли. Андрей сжал челюсти, нервно провел рукой по гладким упругим волосам и вернулся в казарму. *** — Да ети ж твою… — как, однако, неудобно просыпаться в вертикальном положении. Аааа гнусное тельце чудит опять. Какой козел одеяло стянул? Филина шатнуло, стена разверзлась, и более ничто не препятствовало полету вольной птицы из шкафа на пол. Больно треснулся плечом, башкой и костлявым тазом, завозился, сел, пытаясь сообразить, куда его занесло на этот раз. Пахло пылью и старостью и… тонким сладким ароматом на краю восприятия… Розы! Дернулся, как под дых ударили. Повернулся влево, на незрячую сторону, откуда тянуло цветами, и пополз на четвереньках в сторону тусклого серого прямоугольника, оказавшегося дверным проемом. Комната. Книжный шкаф, кровать, еще один светлый четырехугольник — окно. И стон… Марк быстро, как мог, принял вертикальное положение и подошел к кровати. Сама по себе зажглась настольная лампа на тумбочке подле кровати. Провод, видневшийся из-под подставки, был оборван. — Что ты здесь делаешь? — Хороший вопрос, — хмыкнул Марк, разглядывая лежащую на кровати Тварь. Тот даже не смог улечься нормально. Такое чувство, что сел и завалился на спину, не успев поднять ног. Футболки на нем уже не было, валялась скомканная на полу, и ничто не препятствовало Марку разглядывать живую мишень двух удачливых стрелков. — Все поймал, — Филин не злорадствовал вопреки собственным ожиданиям, просто констатировал факт. Да, он мечтал уничтожить Тварь, но не желал ему умирать в муках. Хотя мучается ли он? Рана, вернее, раны, выглядели не менее жутко, чем проломленная Ромкина грудина. Размочаленное выходное отверстие от пули Андрея, картечное «решето» от Лютого по груди и животу, синее и пахнущее кровью. — Как настоящее, — поежился Филин. — Если бы не знал, что ты аномалия… Тварь медленно повернула к нему голову. Неживой голубой свет его радужек вымораживал внутренности. — Я не аномалия, — неохотно ответил и отвернулся. — А кто ты? — Филин сел на корточки и стал расшнуровывать кроссовки Твари. — Тебе без носков не холодно? Октябрь как-никак. — Не холодно. — Сомневаюсь, — Филин стащил обувь и поразился, какие ледяные оказались у существа ступни. Ну, понятно, кровопотеря и все такое. — Потерпи, падла, — Марк не слишком деликатно подпихнул ноги Твари на кровать и накрыл краем толстого одеяла. — Зачем? — Тварь, казалось, вообще не проявляла никакого интереса к происходящему, а вопрос задала чисто для того, чтобы изобразить признаки жизни. — Отвянь, не знаю, — Филин подоткнул одеяло поплотнее и задумался, — я спать собирался. Разве это не твои проделки опять? — У меня нет свободного ресурса на тебя, — ответила Тварь. — Я должен восстановиться. — Получится? — усомнился Филин, вновь заглядывая в раны. — Если ты не аномалия, как ты говоришь. — Получится. — У нас без врачей почти не получается, — горько усмехнулся Марк, садясь на край кровати. — Везет тебе, если не врешь. Тогда кто меня сюда закинул? Тварь пожала плечами, но как-то уж очень фальшиво. — Ты сам пришел. — Приполз, — огрызнулся Марк. — А ты врешь. На этот раз точно врешь. — Ну и что? Безучастность Твари раздражала. Хотелось двинуть ему хорошенько по всему этому синему месиву и увидеть нормальную, живую реакцию. Но, конечно, Филин не позволил бы себе ударить беспомощного человека или нечеловека, неважно. — Домой как попасть? — мрачно спросил Филин. — В шкаф обратно лезть? — Останься, — неожиданно попросила Тварь. Марк вздохнул, понимая, что в шкаф лезть бессмысленно, чай не Нарния, а обратно его Тварь возвращать не собирается. Он вообще ничего не собирался. Лежал пузом кверху и тяжело, редко дышал. Смотреть на это было невыносимо. — Может тебе надо чего? — не выдержал сталкер. — Я не знаю. — Блядь! Филин с досадой ударил кулаком по своей больной ладони, тут же зашипев от боли. Вот и поговорили! А он вместо теплой кровати сидит здесь возле издыхающей Твари и не знает, что делать и какого это все хрена… — Пить, может, хочешь? — бездействие было невыносимым, тишина давила на всю башку. — Может, — Тварь облизнула запекшиеся губы синюшным языком. — Жуть, — прокомментировал Марк и поднялся, намереваясь найти в этой имитации квартиры кружку и кран с водой. Минут через пять безуспешных поисков он понял, что идея была плохая. Твари эта атрибутика была просто не нужна. Пианино почему-то нужно, книги, натюрморт с фазаном и грушами, а кружки, стаканы, на крайняк, тарелки — нет. То, что должно было быть кухней, оказалось пустым закутком с неработающей плитой, шатким обеденным столом и мойкой, в которой обитало семейство пауков, непонятно, настоящих или аномальных. Филин повернул вентиль. Кран заурчал, застонал, под конец рыгнул и замолк. Возмущенные пауки перебрались на пустую сушилку для посуды. — Мда, и зачем я предложил… — Филин поскреб здоровую часть затылка. Не из унитаза же теперь набирать, хотя он, скорее всего, тоже не фурычит, а в сливе давно живет крыса. Из комнаты застонали. — Да знаю я! — огрызнулся Марк. — Нет у тебя тут нихрена. А мне даже ссать не хочется. Тварь хрипло засмеялась. — Гляди ж ты, понимаешь. — Теперь понимаю. С кем поведешься… — Но-но! — Филин сделал вид, что рассердился, но на самом деле ему стало легче оттого, что Тварь пытается шутить. Значит не все так плохо с ним. Он вернулся в комнату. — Многое у вас недоработано, товарищ… Как тебя зовут хоть? — Никак. — Совсем? — Марк обошел кровать и встал у открытого окна. Воздух на улице был теплый, влажный и сладкий. Тугие темные бутоны роз горделиво возвышались в палисаднике. Лунный свет танцевал на нежных венчиках и отражался крошечными звездочками в каплях росы… Марк вскинулся. Роса блин! Если она настоящая... — Настоящая, — ответил раненый, не дожидаясь вопроса. — Здорово, — Марк отошел от окна и еще раз пробежал глазами комнату в поисках чего-нибудь похожего на емкость, но нашел только грязную пыльную пепельницу. — Это ты так курящих не любишь, — Филин брезгливо толкнул пепельницу пальцем. — Стакан хоть можешь создать? — Я ничего здесь не создаю. — Ага, ты тут просто работаешь, — Филин вернулся к окну и протянул руку к ближайшему кусту, осторожно схватился за ветку, подставил вторую ладонь и слегка тряхнул. Кожу укололо прохладой, на ладони расплылись неприятные серые разводы. Нет, так не годится. После того, как он тут на четвереньках ходил… В голову пришла мысль. Еще более отвратительная, чем грязь на руке. Филин злобно посмотрел на Тварь и свесился в палисадник. Роса была вкусная, и ее было много. Правда, когда Филин поднимался, спина болела так, словно по ней прыгал Муха и его голубая гвардия. И, наверное, он сейчас похож на хомяка с полными защечными мешками, с той лишь разницей, что там было не зерно, а вода. Он вдруг почувствовал себя глупо. Ну, с чего он решил, что он, она… оно, хочет пить? Но тут Тварь скосила на него глаза и слабо улыбнулась. Просто улыбнулась живой человеческой улыбкой, без того леденящего превосходства власть имущего. Филин подошел, отряхнул на всякий случай колени и трусы на заднице и вскарабкался с ногами на кровать. Затем просунул руку под шею и плечи Твари и приподнял, стараясь не тревожить раненую половину его груди. Ну, а затем… Был бы Ромка в гробу, он бы там вертелся… Нет, оно, конечно, все было чинно. Он открыл рот, Тварь открыла рот, не успевшая согреться вода прочертила тонкую дорожку из уголка рта по бледной до синевы коже. Тварь сглотнула. — Лучше не глотай, — посоветовал Филин. — В стреляный живот нельзя пить. — Ничего, я по-другому устроен. Спасибо. — Пожалуйста, — нехотя ответил Филин. — Еще надо? И не дожидаясь ответа, слез с кровати и пошел к окну, потому что понимал — надо. Что там жалкий глоток? Но, конечно, ему лично хорошо бы, чтобы там были какие-нибудь маки, ибо то, что он творит сейчас — это просто испанский стыд. И Ромка это все знает и слышит… Позор! — Он одобряет, — донеслось в спину. — Уж заткнулся бы! — огрызнулся Филин, чувствуя, как пылают щеки. — Ты его убил, а я с тобой, паскудой, тут возюкаюсь, хотя надо бы придушить. Ща как хлебну из лужи, и ты у меня все это выпьешь! Тварь замолчала. Вряд ли испугалась перспективы жевать на закуску дождевых червей, может, просто ответить было нечего, в виду скудности словарного запаса. Филин повторил процедуру. Роса на языке казалась сладкой. Принимающие губы теплыми и нежными. Опять было хорошо и топко от неправильного, запретного желания. Он почти пропустил момент, когда Тварь схватила его за запястья и, словно пушинку перевернула на кровать, оказавшись сверху. Между бедер вклинилось колено. Грубая джинса на голой коже и чувство опасности вызывали мушаршки аж на загривке. — Лоханулся я опять, да? — криво усмехнулся Филин. — Ты все сделал правильно, — ответила Тварь без тени издевки. — Ты сможешь… — Смогу что? — нервно спросил Филин, безуспешно дергая запястья. — Заменить, — Тварь улыбнулась. — Держи. Мышцы по всему телу скрутило спазмом, словно от электрического разряда. — Терпи, — приказала Тварь, — я не смогу это сделать иначе. Пожалуйста, терпи, это важно! Филин стиснул зубы и при всем желании не смог бы ничего сказать в ответ, потому что не мог никак прервать кошмарную парализующую судорогу. Словно он снова попал в аномалию, и время вокруг остановилось. Более того, у него появилось явственное ощущение, что в тело проникает нечто. Так, будто его насиловали. Было не больно. Было стыдно и унизительно. Еще этого ему не хватало! Даже в виде иллюзии — ведь и он и Тварь были почти одеты. На стратегически важных местах, разумеется. — Стой! — закричали за окном. — Не надо! Не надо! Голос. Это был Его голос! Рывком Филин повернул голову, хотя ему тут же показалось, что мышцы на шее просто разорвались от такого усилия. Ромка, бледный, мертвый Ромка кидался на окно, ударяясь о невидимую преграду. Сладкий густой розовый дух проникал внутрь, а Ромка нет. С глухим звуком его кулаки ударялись о невидимое стекло, лицо было искажено ужасом и мукой, а у Филина непроизвольно катились из глаза слезы, горькие больные слезы, казалось, расплавляющие уродливую плоть. — Марк! — Ромкин голос сорвался на визг, Тварь отпрянула назад и свалилась рядом, словно содеянное вырвало из нее жизнь окончательно. Филин, задыхаясь и нечленораздельно мыча, как мог, выбрался с проклятой кровати и бросился к окну. В тазу все онемело, ноги не слушались. Руки, не чувствуя никакой преграды, пролетели сквозь раму, а пальцы переплелись с Ромкиными. Холодными и… любимыми. Хотел сказать хоть слово, но внезапно разучился говорить и от бессилия просто заплакал, тиская Ромкины пальцы. — Он все-таки успел, — сказал Ромка грустно. — Успел черт белобрысый. Если бы я с самого начала знал, что ему нужно от нас… Нет, ты бы все равно не послушал меня. — Ты смог выйти, — еле слышно прошептал Марк, едва дыхание восстановилось. Ромка покачал головой. — Нет, я теперь полностью интегрирован в НЕЁ и нет нужды удерживать меня в одной локации. — Я не отпущу тебя! — Это уже вне нашей власти, — повторил Ромка с улыбкой, — но кто знает, что ОНА подарит тебе? — Ты теперь говоришь загадками, как он, — Филин с горечью мотнул головой на бездыханную Тварь. — Я люблю тебя, Марк, — Муфта высвободил пальцы и провел рукой по левой половине лица Филина, а когда убрал ладонь, то за ней потянулась вязкая серая масса, похожая на смятую паутину. — Уж это точно не загадка. Паутины этой оказалось неожиданно много, она слезала с головы, тянулась от груди и с руки, и оказалось, что изуродованная кожа слезала вместе с ней, обнажая чистую, живую, но с сеточкой свежих, болючих царапинок. Муфта тряхнул пальцами, паутина разлетелась в стороны. — Вот так, это тоже больше не нужно. Ты не животное, чтобы держать тебя болью, остальное заживет. — Спасибо, — облегчение было таким внезапным и сильным, что Филин даже не подумал удивляться. — Не благодари, — Ромка снова стал серьезным и грустным. — Может, и не за что благодарить. Но я хочу, чтобы у тебя был выбор. — Ты знаешь об этом лучше меня? — Марк вывесился из окна и уткнулся лбом в Ромкино плечо. Глаз по-прежнему был слеп, но привычная боль в левой половине лица больше не тревожила. — Это не знание, а ощущение, — ответил Ромка, обнимая Филина. — Я часть Зоны, а не ее создатель. Понять я, может, и пойму, но не так быстро, как хотелось бы. Я только одно знаю, ты нужен здесь больше, чем я и совсем в иной роли. Тварь вспотела, уговаривая тебя. — Ничего себе уговоры, — засмеялся Филин нервно, — сначала изуродовать, потом украсть тебя… На херу вертел я такие «уговоры». — Как умеет, ему некому было объяснить, как надо? — А что, собственно, надо? — с подозрением спросил Филин отстраняясь. — Чтобы ты пришел сюда добровольно, — ответил Муфта. — Можно подумать меня сюда годами под дулом гоняли, — не поверил Марк. — В том то и дело, что нас заставляли. Обстоятельства, долг, месть, жажда наживы и чудес… Если бы можно было не ходить, ты бы не пошел, и я бы не пошел, и Белка бы не поперся сюда за кудыкины горы… — Ты не прав, — возразил Марк. — Были же ученые, они пытались и пытаются исследовать Зону, как явление. — Нет, — Ромка отвернулся и погладил кончиками пальцев крупный розовый бутон, — исследователи здесь тоже не нужны. — Так кто нужен-то? — Марк воинственно сложил руки на груди. И опять Ромка промолчал. Друг, боевой товарищ, возлюбленный… Сейчас он был совсем другим. Эфемерным, мистическим, бесстрастным, будто и в самом деле стал частью этого перевернутого уродливого мира. Тварь за спиной Филина закопошилась, приходя в себя. Сталкер оглянулся, оценивая уровень опасности, но Тварь подавала только признаки жизни, а не сознания. Он хотел сказать это Ромке, но тут понял, что тот исчез. За окном покачивались тяжелые головки бутонов, и блестела роса. Все вновь стало бессмысленным. — Спасибо за очередную бездарно просранную ночь, — буркнул Марк. Обогнул кровать, вышел в коридор, прошел на ощупь до прихожей, нашел входную дверь. Ничего, выберется как-нибудь. На крайняк, волчок за ногу дотащит. Впервой что ли? Дверь заскрипела, застонала, с трудом поддаваясь нажатию. На Филина пахнуло спертым воздухом подъезда. — У него есть имя, — Марк замотал головой, озираясь, но, похоже, от Ромки остался только его голос. — Ты про Тварь что ли? — не зная сам зачем, ответил Филин. Может чисто ради того, чтобы подавить страх. — Да, — ласковый родной голос не искажался бетонными стенами. Он обволакивал теплым уютным коконом, прогоняя боль и удушливую панику. — Только зачем оно мне? Я же в тот раз просто так спросил, потому что нервничал, — начал оправдываться Филин. — Пригодится. На помощь позвать. — Горю желанием, — хмыкнул Марк, осторожно спускаясь по лестнице. Он смутно помнил этот подъезд, откуда его несколько месяцев назад вынесло ударом аномалии. Босиком по пыльному холодному полу ступать было неприятно. Но не одалживать же у Твари кроссовки. — Ладно, — сдался бестелесный Ромка. — Сам придет, если нужно. — И не нужно, — фыкнул Филин. — Только по-моему он подохнет. Пули-то «волшебные» были. — Он не креатура Зоны, наше «волшебство» на него не действует. — Рома, — Марку было совершенно не до Твари. — Рома! Молчание. Снова проклятое молчание. — Ромаааааа!!!!!!! — завыл Марк, дубася бетонную стену. — Я не могу! Не могу больше! Рома! Забери меня! Я не хочу жить! Не хочу! — Не хочу! — крикнул он. — Мне не нужно это говно вместо жизни! Ромаааа!!! Реальность вновь исказилась. Затошнило, и Филин ломанулся в дверь, чтобы блевануть хотя бы в розовые кустики, а не на себя. Вывалился на улицу и, не разбирая дороги, прыгнул в ближайшие заросли, запоздало ощутив стылый, неприятный холод какой-то другой улицы, а не теплого душистого палисадника. По плечам больно хлестануло ветками, голые колени воткнулись в прелые скользкие листья, и его, наконец, вывернуло. *** — Че, сглотнул, что ли ненароком? — недобро хохотнули совсем рядом. — Или хером подавился? — Тяжело пидорасам приходится, — заржали в ответ. — Мне мужиков жалко. В одной казарме с ЭТИМ жить. Приставать будет, небось. Болезненные спазмы все скручивали и скручивали, не давая возможности разогнуть и уйти, чтобы не слушать все эти мерзости. А внутри шевелилась злоба. Какая-то чужая, животная. Филин закашлялся и поднял голову. Три фигуры на лавке возле соседней казармы. В руках папиросы, лиц не видно. Людские силуэты растворялись в красном тумане, заволакивающем взор. — Хуле уставился… — Подкатывает… — Да пусть попробует, я из него дух вышибу. — Ахах, не тянет попробовать? — Ты дебил? Я ж не то чмо клонированное, которое его ебло. Хотя втроем, наверное, и трахали — кровь не водица. Хе-хе… Филин поднялся с колен и посмотрел под ноги. Кровь. Острый железный запах, будто не желудок вывернуло, а самое сердце. Марк перешагнул лужу и направился к обидчикам. Ему было весело. Темные фигурки на лавке казались мелкими и жалкими. — Что, заднеприводной, не спится? — Ну, иди сюда, мухинская подстилка. Не ссы, мы свои, хорошие… Облако спешно перебежало дорогу луне. Мертвенный свет залил лагерь, превращая все в черное и белое. Но, кажется, не он был виноват в посеревших рожах обидчиков, безотрывно смотрящих на хромую кособокую фигурку бесстрашно надвигающуюся на них. Андрей спрыгнул с кровати и, не обуваясь, бросился из казармы. Командир в опасности. Хотя нет. Не он… Придушенные крики раздавались рядом, на пятачке возле соседнего барака. Опоздал совсем немного, когда Марк увлеченно трепал здоровых молодых мужиков, как матерый волк щенят, но к счастью еще не успел нанести более серьезных увечий. Врезался в самую гущу потасовки и, добавив одной-двум подвернувшимся личностям леща, выхватил оттуда дистрофичное Филиново тельце, которое дрыгало ножками, разговаривало матом и намеревалось дополнить чужие синяки множественными переломами. Андрей тельце означенное встряхнул, прижал к себе покрепче и потащил в казарму, пока драчуны не опомнились. — Что? — на пороге возник заспанный Макар. — Командира били, — Андрей прошмыгнул с драгоценной и перемазанной грязью ношей мимо, к душевой, а Макар, живо оценив обстановку и темные, специфически пахнущие капли протянувшиеся дорожкой от улицы, повернулся вглубь казармы и рявкнул: — Федюнюшка, просыпайся сокол, тут к тебе за пиздюлями пришли! И выбежал, конечно, первым, разминая на бегу крепкие мускулистые руки, ведь кровь, как известно, не водица…