,ьтяп, ерытеч, ирт, авд, заР .ьтялугоп кичйаз лешыВ ,теагебыв кинтохо гурдВ :теялертс акичйаз в омярП — лапоп еН! фаП! фиП !лажебу кичйаз йыреС икчолатичс йокстед тнаирав йогурД©
аЈаИб� аОаКаАб� б�аЛаЕаКб�б�аИб�аИаКаАб�аИб� б�аЖаНб�б� аГб�аБаЕб�аНаИаЙ аДаАб�б� аМаОб�аНб�аЙ б�аОаЛб�аОаК аПаОаДб�б�аМб� б�аЕаЛб�б�аКаОаГаО б�аОаЗб�аЙб�б�аВаА
Я открыл глаза. По большому счету ничего и не изменилось: меня все еще окружала темнота, а под спиной я чувствовал сырую и холодную, твердую, как камень, землю. Разве что только дождь прекратился, и одежда по ощущениям была вполне сухой. Странно, что я еще был жив. Или нет? А если да, то сколько времени уже прошло? И где тогда все? Похоже, я все же умер… Тишину внезапно нарушил продолжительный скрип, какой бывает при открытии ржавой калитки, и стало чуточку светлее. Я сел, опираясь на руки, и осмотрелся по сторонам: кто-то отнес меня в небольшую пустую комнату с высоким потолком, отделанную декоративным камнем снизу доверху. Окна в виде полукруглых проемов были накрепко заколочены. Рядом с ними висели факелы, но они, видимо, свое уже отгорели. Пахло сыростью и плесенью. Единственным источником света была приоткрытая, на вид тяжелая, деревянная дверь. Нужно было разбираться, где я оказался, а главное — где ребята? За дверью меня ждал длинный светлый коридор, в котором приятно потрескивали факелы. Кроме них на каменных стенах висели портреты незнакомых мне молодых женщин и мужчин, запечатленных художником в полный рост. Работы были прекрасны и ужасны в своем исполнении одновременно. Первой на моем пути встретилась девушка в рыжем пышном платье с кружевами и оборочками. Мастер изобразил ее лежащей в неестественной позе на грязном полу. Мертвенно-землистое лицо девушки с полуоткрытыми цианотичными губами и пустым бессмысленным взглядом пугали и отталкивали. Следующим висел портрет путника с длинным развевающимся на ветру изумрудным плащом, гордо стоящего на фоне бесконечных золотых песков и чистого ясного неба. Его голова лежала рядом лицом вниз у его же ног в небольшой неровной кровавой лужице, уже жадно впитываемой иссушенной палящим солнцем землей. На третьей работе была изображена еще одна девушка. Она была очень красива и женственна, чем-то напоминая мне Юлю. Несмотря на то, что все вокруг нее было в адском пламени, уже перебиравшимся на ее скромное синее платье в пол, девушка сохраняла абсолютное спокойствие и умиротворенность, словно знала, что огонь не сможет причинить ей никакого вреда. Словно она сама была огнем. Работа, висящая напротив, отличалась от остальных: на ней были изображены двое — мужчина и женщина средних лет на фоне тяжелых грозовых туч, из которых вот-вот хлынет ливень. Оба стояли на вершине огромной кровавой горы из человеческих тел, порубленных рук, ног, голов, прописанных художником во всех ужасающе мельчайших подробностях. Мужчина, смотрящий пустым взглядом далеко вперед, был в свободной черной одежде, со следами, оставшимися на ней после тяжелого боя. За ним стояла женщина в безупречно чистом темном саване, одну руку положив на плечо победителю, а другую подняв вверх, будто силясь достать до небес. От этой картины веяло нечеловеческими мощью и силой. На пятом полотне, расположенном у поворота коридора, были изображены густые тропики в безудержном безумстве их цвета. Перед ними спиной к художнику стоял явно молодой мужчина в простой бесцветной холщовой одежке. Никакого сюжета в картине не наблюдалось, поэтому она показалась мне скучной и незаслуженно сюда попавшей. За поворотом обнаружилась дверь, а перед ней еще одна небольшая по сравнению с предыдущими зарисовка, от которой мне стало не по себе. На картине плечом к плечу стояли четыре человека: слева два парня, а справа — две девушки. У крайних людей были вскрыты шеи самым безобразным способом, каким только можно было это себе представить. Девушку в центре художник лишил глаз, а оставшемуся парню вонзил нож в сердце. Слева направо стояли Илья, я, Юля и Маша. Я закрыл глаза, медленно вдохнул и отвернулся от картины. Мне не хотелось на это смотреть. Я не мог на это смотреть. За дверью меня ждал большой зал, пышно украшенный красным бархатом, развешанным по стенам. Здесь уже были окна. Высокие витражные окна из глянцево-черного стекла, не пропускавшего свет ни внутрь, ни наружу. Казалось, они выполняли роль декорации, не более. Но естественного освещения совершенно не требовалось: факелы, напольные и настенные, и тяжелые люстры со свечами, с которых почему-то не капал воск, справлялись со своей задачей лучше, чем требовалось. Больше в зале ничего не было, за исключением большого зеркала в резной деревянной раме, стоящего прямо по центру. В нем отражался я, медленно приближающийся. Черная куртка, черные штаны со множеством карманов, черные высокие сапоги. Короткий ежик черных волос и выбритые виски, успевшие слегка отрасти за время скитаний в будущем. На меня из зеркала смотрел тот же самый Игорь, что и десять дней назад улыбался университетскому зеркалу, только уже без усов. И все же он был совсем другим. Но этих изменений зеркало отразить не могло. «Привет», — раздался из-за спины до боли знакомый голос, заставив меня похолодеть, а сердце биться чаще. Кроме меня в зеркале никто не отражался. «Ну же, обернись». Я обернулся, боясь увидеть того, о ком подумал. И увидел. Черные высокие ботинки. Черные штаны со множеством карманов. Черная куртка. Короткий ежик черных волос и выбритые виски. Мой голос. «Неужели ты не рад меня видеть?» — спросил меня я, радостно улыбаясь, будто старому другу. Так, как я раньше всегда улыбался Андрею. Так, как сейчас я улыбаюсь Илье. И все же кое в чем мой двойник не был похож на меня: абсолютно белые глаза без радужек, без зрачков, без намека хотя бы на маленький кровеносный сосудик. В них не было совершенно ничего. И одновременно было все. — Кто ты? — спросил я, глядя прямо в его бездушные глаза. И он ухмыльнулся.