быстрее, сильнее, глубже

— Оппа, спасибо, ты такой сильный! Ты просто идеал! — милая второкурсница Ким Джиен, отвечающая в студсовете за связи с общественностью, хлопает длинными ресницами и едва ли не пищит от восхищения, когда Чонгук заканчивает расставлять у стены принесенные из подсобки тяжеленные коробки с инвентарем, который в прошлом году использовали для украшения спортзала. Новогодний бал — приятная традиция их школы, и место его проведения остается неизменным из года в год. Жаль только, что счастливые ученики и не подозревают, каких усилий стоит организация всего этого торжества для членов студсовета. — В этом нет ничего особенного, любой бы смог, — Чонгук пожимает плечами и стремится уйти от чужого обожания на другой конец комнаты. Сегодня определенно не лучший день для поклонения его мужественности. — Эй, что это я слышу, будущий президент Чон, да ты никак скромничаешь? — на плечо ложится рука его приятеля Мингю. — Где-то на горе свистнул рак? Море вышло из берегов? Атлантида всплыла? — Мингю, сколько раз просить не использовать эту дурацкую кличку, — Чонгук возводит очи горе. — Что еще за «будущий президент»? — Ты же никогда не прочь поблистать в лучах славы. Тебя точно кто-то укусил, а, ну-ка, давай проверим, может, это была какая-нибудь знойная красотка… — Мингю тянется к воротнику чонгуковой рубашки, но Джиен резво шлепает его свернутыми в трубочку списками инвентаря. — Эй, не доставай его! Чонгук-оппа не такой, как ты, бездельник! Он куда скромнее и мужественнее тебя. А ты только и можешь, что лясы точить! — ее голосок дрожит от негодования. Чонгук краснеет — не от похвалы, а оттого, что испытывает жгучий, обжигающий стыд. Если бы Джиен только знала… Он пытается выскользнуть из-под руки Мингю, но тот навалился всем телом, а вырываться — не в стиле идеального со всех сторон пай-мальчика, поэтому Чонгук считает про себя и блуждает взглядом по снующим туда-сюда студентам в надежде успокоиться. Помогает плохо: одна только мысль о том, что здесь так много людей, и никто из них, совершенно никто не знает, что Чонгук прямо сейчас весьма далек от образчика мужественности, коим его привыкли считать, заставляет сердце ускорять свой ритм. Его неправильность, что раньше робко цвела только глубоко в душе, проявляясь лишь в просмотрах стыдных картинок из интернета и редких прикосновениях к себе, теперь распускается огромным ярким цветком, изо дня в день прогрессируя все быстрее. И скорость, с которой рушатся все чонгуковы устои, почти пугает. Чонгук вздрагивает, натыкаясь взглядом на знакомое лицо. Тэхен стоит у президентского стола возле окна и о чем-то беседует с вице-президентом Юнги-сонбэ, периодически тыкая ручкой то в стены, то в чужую тетрадь, а тот внимательно слушает, и на лице его прописана искренняя заинтересованность. Чонгук невольно чувствует укол где-то в области ребер: связь между вице-президентом и «отбросом» Ким Тэхеном возникла так неожиданно и стремительно, что никто и оглянуться не успел. Никто не знает, как они сблизились; поговаривают, что Тэхен то ли спас Юнги от бандюганов, то ли снял с дерева его котенка, то ли не дал попасть под машину — версии разнятся, и истины уже не сыскать, но факт в том, что Юнги теперь Тэхену покровительствует. Заговаривает с ним в столовой, здоровается в коридорах, вон даже к деятельности студсовета привлек, хотя это вообще-то элитная территория, но «Тэхен — талантливый малый, а нам людей не хватает, так что харэ выкобениваться». Чонгук не уверен, хочет ли знать, какие именно таланты имел в виду сонбэ, а спросить самого Тэхена не решается. Впрочем, ему не то чтобы интересно. Конечно, нет. — У-у-у, какие мы страшные, — Мингю показывает Джиен язык. — Вот поэтому у тебя до сих пор нет парня. — Бессмертным себя почувствовал?! Да я тебя сейчас…! Их голоса мешаются в единую какофонию и отходят на второй план — Чонгук больше не слушает, даже не пытается слушать. Его внимание полностью захвачено чужим взглядом, от которого жар приливает не только к лицу, стремительно перетекая от щек к ушам и шее, но и ниже — к животу, а после к паху. Он облизывает пересохшие губы; Тэхен зеркалит его движение и, наклонившись к Юнги-сонбэ, что-то говорит. Тот поднимает взгляд на Чонгука и, окинув его быстрым взглядом, кивает и взмахом ладони подзывает ближе. Ноги внезапно кажутся деревянными, и Чонгук чувствует себя старой заводной игрушкой, но послушно подходит и встает рядом с сонбэ, подальше от Тэхена. — Ты звал меня, Юнги-сонбэ? Не прокатывает, потому что тот перемещается ближе и встает почти за спиной — не касаясь, но так близко, что Чонгук может чувствовать тепло его тела. — Ага, — тот что-то черкает в своей тетради. — Мы тут составляем примерный план того, как необходимо украсить зал, и ТэТэ мне напомнил, что ты в прошлом году вместе с Лим Юнхо-сонбэ занимался закупками гирлянд, флажочков и прочей дребедени. — Д-да, я… — Чонгук давится воздухом. Что еще за ТэТэ?! Он вперивает взгляд в Тэхена, но тот стоит как ни в чем ни бывало, слегка перекатываясь с носков на пятки, будто бы все так и должно быть. Будто бы вице-президент студсовета, с которым они знакомы без году неделю, не назвал его только что «ТэТэ» — отвратительным, кошмарным, сопливо-розовым прозвищем, которому место разве что в манхве для девочек, прямо на глазах у Чонгука, который… Который что? — Юнхо-сонбэ выпустился, а доверять кому попало я это дело не хочу, поэтому прошу тебя заняться этим. Справишься? Вот именно, что ничего. Чонгук Тэхену — никто, Тэхен Чонгуку — тоже. Все, что их связывает — это секс, Чонгук сам четко обозначил границы между ними еще в первую встречу, и их обоих все устраивало. Жаркий секс, никаких обязательств, никакой розовой нудятины вроде празднования бесконечных годовщин или повинности дарить пахучие веники со своих карманных и водить друг друга в кино или на тупые прогулки по парку — что может быть лучше? Просто рай. — Конечно, сонбэ, если необходимо. Хотя Чонгук не раз задумывался о том, каково бы это было — пойти с Тэхеном в кино или куда-нибудь еще. Не гулять под луной, конечно же, но порубиться в игровые автоматы или прокатиться на великах вдоль реки Хан… чисто теоретически, конечно, просто из любопытства. — Не один, конечно, не думай. ТэТэ тебе поможет, — Юнги-сонбэ смотрит как будто снисходительно, видимо, заметив замешательство Чонгука, и тот тут же хмурится, напуская на себя серьезный вид. — Мы тут уже заканчиваем, но вы задержитесь ненадолго, чтобы составить список, — сонбэ возвращается к записям. Чонгук собирается ответить, но давится воздухом во второй раз — к бедру с внешней стороны прикасается рука. Он крупно вздрагивает, когда чужие пальцы оглаживают кожу через тонкую ткань форменных брюк, и быстро оглядывается по сторонам, не заметил ли кто. Но, кажется, никто и не смотрит в их сторону — даже Юнги-сонбэ. — Посчитайте, что у нас уже есть, а чего не хватает, и закупитесь на выходных. Только что-нибудь поприличнее, лады? Деньги возьмете у Намджуна, чеки ему же. Идет? «Моя маленькая просьба, — раздается жаркий шепот в самое ухо, — ты ее выполнил, детка?» Чонгук едва не подпрыгивает на месте. Какого черта этот придурок делает?! Он с силой наступает Тэхену на ногу, краснея, кажется, до самых кончиков волос. Тот не отстраняется ни на сантиметр, а его ладонь продолжает вырисовывать круги на чонгуковом бедре, и тому кажется, что вся комната сейчас понимает, что происходит — понимает, что у Чонгука почти встал от того, что Ким Тэхен лишь немного прикоснулся к нему. Почему еще никто не тычет в них пальцами? — Чонгук? «Они на тебе? Детка, отвечай мне». — Эй, Чонгуки, ты в норме? — Да-а, — голос позорно дает петуха. Тэхен тихонько хмыкает и тут же отстраняется, оставляя Чонгука метать в него молнии взглядом и мысленно желать смерти помучительнее. — Д-да, можешь рассчитывать на меня, сонбэ, но я могу справиться и без помощи Тэхена-ши. — Какие-то проблемы? Чонгук закусывает губу, одергивая пониже форменный пиджак. — Нет, никаких проблем, просто… — Вот и отлично. Значит, идете вместе и точка, — он закрывает тетрадь и хлопает в ладоши. — Так, народ, закругляемся! Уже пять часов, и я хочу домой, так что собираем манатки и дружненько сваливаем. Вы же не хотите расстроить своего любимого вице-президента? Ребята начинают гудеть еще громче. Скрипят отодвигаемые стулья, шуршат бумаги, а после все нестройной толпой двигают к дверям. Кроме Чонгука и Тэхена, конечно же. — Чонгуки, ключи у тебя есть? — Ага. — Ну и славненько. На диване не спать, мой кофе не тырить. Сокджиновский чай можно, чиминовы печеньки — даже нужно, а то опять потом будет ныть, что не может похудеть. Составьте список и положите мне на стол — должен же кто-то подготовить Намджуна к тому, с какой суммой ему придется расстаться. Вроде все, — Юнги осматривает помещение и кивает сам себе. — Удачи. Он выходит из комнаты, плотно закрыв за собой дверь, и Чонгук с Тэхеном остаются вдвоем. — Ты с ума сошел?! А если бы кто-нибудь увидел?! — Увидел что? — голос Тэхена звучит почти насмешливо. — Я ничего не делал. Он идет к двери и запирает ее на защелку; Чонгук провожает его взглядом, покуда Тэхен не падает на стоящий у стены диван — тот самый, на котором «не спать». — Ты сам знаешь, что! Если бы кто-то заметил, то я… — Не бузи, — Тэхен расставляет ноги шире и легонько хлопает себя по колену. — Лучше иди ко мне, я хочу посмотреть. Он понижает голос, умело играет интонациями, точно зная, как пресечь чужое возмущение и выбить из груди набранный для тирады воздух. Гребаный мудак. — Не на что там смотреть, гребаный ты извращенец! — Чонгук сверкает глазами, послушно делая шаг вперед. Еще один и еще, пока не встает прямо между чужих расставленных ног. — Ты правда сделал это? — Тэхен смотрит снизу вверх и, положив ладони на чонгуковы бедра, с нажимом ведет ими вверх к поясу форменных брюк. — Сделал для меня? — Да, блядь, сделал. Как будто у меня был чертов выбор! — Не ругайся, Чонгуки, иначе мне придется отшлепать тебя, — Тэхен склоняет голову набок. — Разденешься для меня? — Надеюсь, ты не рассчитываешь на какую-нибудь дрянь вроде стриптиза, — Чонгук дерганными движениями расстегивает пиджак и бросает его на стол, маскируя смущение дерзостью и грязными словами. — Думал оставить это на другой раз, но если ты хочешь… — И не мечтай! — Чонгук расправляется с рубашкой, стягивает носки и берется за пряжку ремня. Тэхен оживляется, перехватывает его ладони и мягко касается губами кожи над пупком. — Дальше я сам. Чонгук замирает, втягивая живот. Он с детства привык к самостоятельности, привык все контролировать, но здесь игру ведет не он. Поводья крепко сжаты в чужих руках, а ему самому не остается ничего иного, кроме как отпустить контроль и наслаждаться. И он наслаждается — пламенея щеками, стыдясь и чувствуя себя грязным и испорченным, пока выполняет немыслимые тэхеновы просьбы, что раз от раза становятся все откровеннее, но наслаждается. Смиряясь с этой стороной себя все больше с каждым разом. Принимая все, что ему дают — с благодарностью и поразительной самоотдачей. Он поднимает руку, зарываясь пальцами в чужие мягкие волосы, и расслабляется, в который раз отдавая себя в чужие руки. Тэхен кружит языком по ямке пупка, лижет чувствительную кожу прямо над кромкой пояса, а после отстраняется и принимается стягивать чонгуковы брюки вниз. Медленно, слишком медленно — настолько, что Чонгуку хочется скинуть уже мешающую ткань самому и по-детски потоптаться сверху. Но он стоит недвижно, только дрожит с каждой секундой все сильнее. От непреодолимого желания, от собственной слабости, оттого, что Тэхен наконец увидит. На нем чулки. Белые, полупрозрачные, безо всяких секси-поясов, с простой эластичной резинкой, плотно обхватывающие его накаченные бедра. Чулки и… нижнее белье. Женское. Тоже белое и тоже полупрозрачное, с мелкими кружевами, врезающееся между ягодиц и крепко стискивающее член и яички. И это ужасно, и отвратительно, и страшно: Чонгук трясся сегодня весь день, боясь, что кто-нибудь заметит, и одновременно наслаждался своим унижением, погружаясь в него с головой, потому что сидеть на уроках в чулках и женском белье — ниже падать просто некуда. И ему было так стыдно, Господи, так чертовски стыдно, пока он разговаривал с одноклассниками и членами студсовета, делая вид, что все в порядке, что он все тот же Чон Чонгук, — и одновременно с этим так неимоверно горячо, потому что если бы кто-нибудь узнал, если б хоть кто-нибудь догадался, на что он способен… Но все эти чувства меркнут перед тем, что он испытывает сейчас, когда ожидает реакции Тэхена. Что, если ему не понравится? Что, если Чонгук позорился зря, а Тэхен просто высмеет его? Страх, стыд и возбуждение захлестывают полностью, смешиваясь в поистине ядреный коктейль. Чонгук не уверен, что выдержит, если Тэхен промедлит еще хоть секунду. А потом тот вскидывает взгляд, и Чонгук, кажется, умирает. Тэхен смотрит жадно, голодно, с таким диким восхищением и восторгом в глазах, что у Чонгука колени слабеют и приходится сильнее ухватиться за чужие пряди волос. — Ты… тебе нравится? — и уже плевать, как это звучит, чонгукова гордость умерла еще в тот момент, когда он зашел в отдел нижнего белья. — Ты великолепен, детка, — пальцы Тэхена подрагивают, когда он прикасается к шелковистому капрону. — Скажи это еще раз. Чонгук ставит ступню на сидение дивана аккурат между тэхеновых ног. Тот слегка оттягивает вниз резинку чулка и касается губами оставленных ею следов. А после ведет почти невесомую дорожку поцелуев по внутренней стороне бедра к паху и накрывает невозможно горячим ртом член прямо через полупрозрачную ткань белья. Чонгук судорожно вдыхает. Тэхен творит что-то невообразимое своим языком, то скользя по длине ствола, то вылизывая яички, то возвращаясь назад и вбирая в рот показавшуюся из-за кромки белья налившуюся головку. Чонгуку хреново. Чонгука трясет. Чонгуку так хорошо, что хочется орать. Это просто противозаконно. То, что делает Тэхен, даже не полноценный минет, так какого черта ему хорошо до всхлипов из груди и звезд перед глазами? — Великолепный, — шепчет Тэхен, проведя языком мокрую дорожку от лобка до груди. — Великолепный, — он отрывается и, откинувшись на спинку дивана, тянет Чонгука на себя. — Самый лучший. Чонгук седлает его колени и, глянув вниз, закусывает губу — его ноги поверх тэхеновых, все еще запакованных в черную ткань форменных брюк, смотрятся восхитительно порочно и возбуждающе. Мысли о стыде испаряются без следа. Чонгук проезжается задницей по тэхенову члену, пробуя на ощупь его твердость, и, наклонившись, долго целует неожиданно податливые губы. — Скажи это еще раз, хен, — требует он, блуждая затуманенным взглядом по чужому красивому лицу, потираясь членом о скрытый рубашкой тэхенов живот и безвозвратно пачкая его смазкой. — Скажи, что я лучший. — Ты самый лучший, детка, — Тэхен ведет губами по скуле, сжимает в ладонях ягодицы и выдыхает в самое ухо: — Мой. Чонгук кончает с громким стоном, впервые с чужим именем на губах, и признается себе, что, кажется, ниже больше некуда. — Только мой.