Коловрат

      Мирра слышит поступь дождя.       Слышит, как небо сотрясает гром; не видит, но точно знает, что его рвут на части молнии. Грязь ручьями спускается по склону, поток уносит мелкие камни и погибших насекомых, отрывая им крылья и лапки. Опустошенные бадьи, оставленные во дворе, наполняются дождевой водой, чистой и прозрачной, до самых краев, а после она льется из них водопадом обратно, переливается и прячется в почву, чтобы там окутать прозрачной пеленой корни и червей. Капли крупные и тяжелые, они разбиваются о листья орешника и умирают, даря влагу, а вместе с ней – жизнь.       Мирра все слышит и плетет для себя из мужской порванной рубахи петлю.       Лоскуты заплетает бережно в крепкую косу, которая раздражает сейчас кожу, однако затянется потом кольцом вокруг горла как влитая, словно ей самое место там, и удавом сожмется, нарисует фиолетовую полосу, навечно оставит свой след. Руки мелко дрожат и ошибаются, но времени у Мирры всего ничего, ей надо спешить, ей не до правильных узлов, пусть и глазу неприятно видеть неопрятность в том, за что взялись пальцы. Белая веревка превращается в бельмо, двоится, слепит, вить ее на ощупь трудно, а остановиться нельзя, иначе за ней придут слуги раньше, чем смерть, а она не может выжить во второй раз. Не должна.       Пульс во всем теле бьется и извивается пойманной дикой птицей. Мышцы слабеют.       — Раньше отец приходил ко мне, когда я спала. Теперь я вижу его везде. В зеркалах, в окнах, в дверях, у тебя за спиной.       Карина медленно поворачивает голову, смотрит исподлобья на Мирру, оценивает слова, думает. Уголки губ у нее опускаются, а вена на виске проступает отчетливее, она лилово-синяя и широкая, наполненная кровью так сильно, что готова разорваться. Карина делает шаг в сторону от окна, и тень поглощает ее на целую половину, скрывая постаревшее лицо.       Мирра приближается.       — Он говорит, что прекратить все это уже нельзя, поздно, и что ты ошиблась. — Сквозняк тянется по полу и поднимается по углам. Огонь свечи на низком комоде пугливо мерцает, а воск стекает на белое блюдце. — Демид тоже видит и слышит. Его отец рассказал не больше моего, а это значит, что ты должна закончить за них двоих.       Контуры бледной фигуры мертвеца исчезают, Мирра больше не ощущает колебания воздуха рядом. Слова, заглушаемые хрустом раскачиваемых веток, растворяются, и Демида, скорее всего, не мучает уже волчий вой, потому что она, наконец, спрашивает прямо то, о чем духи перешептываются лишь косвенно.       Карина протягивает руку к подоконнику и ладонью упирается в него. У нее длинные острые ногти, и лунный свет отражается от их гладкой поверхности.       — Зов… все равно придет? — на выдохе бормочет она, затравленно осматриваясь вокруг и ища не доказательства, но опровержения. Не найдя ничего, переводит взгляд на Мирру опять. Зрачки расширяются, захватывают радужку и белок, окрашивают их в чернильно-черный. — Да, придет. За вами.       Мирра подходит к скамье, над которой висит деревянная полка, и пытается сорвать ее, но забывает, что теперь она слишком низкая для этого. Приходится подняться на лавку и скинуть все глиняные кувшины с отварами и травами, которые бережно хранил здесь лекарь. Посуда разбивается, но без звона, глухо, незаметно, и Мирра даже не смотрит на осколки. Она тянет полку на себя и в сторону, тянет со всей силой, что в этом теле еще осталась, пока не сбивает ее вниз с фигурных кронштейнов, хотя местные, верно, называют их иначе. После обхватывает ближний кронштейн и, подогнув колени, повисает на нем, проверяя прочность. Малуша тяжелее, чем была Мирра, но не настолько, чтобы опора не выдержала и сломалась. Это хорошо. Очень хорошо.       Изменилось бы что-нибудь, если бы она не пошла той ночью к Карине? Мирре кажется, что нет. Воспоминания, вернувшиеся к ней, от начала и до конца рок, фатум, непреодолимая судьба, якорем утянувшая на дно сразу несколько семей. Предрешенное и неизменимое, нечто необузданное, дикое, то, с чем вечно борешься и проигрываешь; то, что нельзя обмануть, ибо оно само предопределяет любой твой обман. Судьба эта преследовала Мирру с рождения, она ее настигла, и сегодня Мирра разорвет связующую их цепь. Она вовсе не продолжит противостоять – только облегчит путь, вырвет сорняки и обойдет тернии, приблизит последнее звено, чтобы заключить в него сердце.       Она непременно сделает это.       Мирра поднимает упавшую веревку и стискивает ее в ладонях.       — Зова нет. — Мирра повышает голос, но не кричит, только говорит громче и тверже. Она не знает, кого хочет убедить больше – себя или Карину, но кого-нибудь убедить надо, чтобы реальность окончательно не ушла из-под ног. — Если бы он был, то мои родители бы не умерли так. Если бы он был, ты бы не смогла удерживать нас возле себя столько лет. Если бы он был…       — Ты ничего не знаешь, — выплевывает Карина, выходя из тени, в которую сама загнала себя. Ее волосы седые, она их не красит, и белые пряди мешаются с черными, создавая иллюзию серого. Локоны, собранные в объемный пучок на затылке, сверкают и переливаются. — Ты не божество, ты не дух и даже не человек, ты не можешь ничего знать. Но очень хочешь.       Она кивает, мысленно соглашаясь с чем-то, о чем думает, и Мирра пятится назад. На скуле у Карины пробивается оперение, перья лоснятся от уха до носа с той стороны лица, куда падает свет.       Карина злобно шипит:       — Там, далеко, — она неопределенно взмахивает рукой, — начался Круг. Да, колесо заставили снова перекатываться, и я слышу, как оно скрипит от старости, оно такое ветхое, как мы, как я и твой отец, как отец Демида. Оно катится, но в последний раз, в конце колесо развалится и умрет, но этим оно все исправит. — Карина тяжело дышит, через рот, и застывает на месте. Теперь глаза у нее полностью черные, без бликов, и смотрит она куда-то вглубь себя. — Почему? Велес мог запустить его… он убит?       На Мирру накатывает волной страх, липкий и тягучий, она тонет в нем, захлебывается. Земля дрожит, но в доме мебель не двигается, а лампы на потолке не шатаются; пространство сужается, сгущается, в голове – гул. Мирра озирается по сторонам. Осознание выбивает дух.       Она не верила в Зов, но он все же пришел.       Мирра складывает веревку в овал, сжимает его посередине и свободным концом обматывает вокруг, пока не получается восьмерка. Край продевает с тыльной стороны в верхний зазор, берется за нижнюю часть и затягивает. Петля получается слишком маленькой для ее головы, но эшафотный узел способен двигаться, и она отводит его по основанию так, чтобы образовалось кольцо подходящего размера. Она делает все ловко, ведь перед глазами у нее так и всплывает отец, сидящий на низенькой табуретке и связывающий вот так третий трос.       Первый он отдает ей сразу. Улыбается.       Его не было рядом, когда началось то, чего Мирра боялась. Его не было рядом очень давно, а к этому привыкаешь.       Мирра завязывает веревку на креплении, следит за надежностью, проверяет, не развяжется ли, дергает вниз и поправляет. Она понимает, что будет долго задыхаться, потому что вряд ли сможет повеситься так, чтобы шея моментально сломалась – слишком короткую длину получилось сделать из лоскутов, да и место выбрано неудачно. Альтернативы нет, но Мирру передергивает. Ее расчет – три минуты без потери сознания, и будет прекрасно, если она не ошиблась.       Если ошиблась… Нужно вытерпеть это снова.       Она стоит на скамье двумя ногами, твердо и почти уверенно, не шатаясь. Спина прямая и плечи расправленные. Мирра зажимает пальцами петлю и просовывает внутрь голову, замирая на мгновение. Ей совестно убивать помимо себя еще и Малушу. Кажется, что она невесомым и невидимым призраком наблюдает со стороны, смотрит укоризненно, как губят ее молодое тело, которое столько могло бы вынести, столько пережить, которому столько было уготовано.       Мирра рвано вздыхает и шепчет:       — Прости.       Скамья тяжелая, повалить ее трудно. Мирра шагает на самый край, напрягается, и лавка сдается, накреняется, как корабль в бурю, и падает на бок. Ступни повисают в невесомости, объятые только воздухом.       Горло сдавливает.       Из него выходит хрип.       — Не подходи.       От Карины исходит опасность, Мирра тонко чувствует это, потому что хорошо ее знает. А еще знает, что от такой опасности не спастись и не скрыться, но она пытается – отходит назад, дальше и дальше, пока не упирается спиной в комод. Хочет обойти его, но Карина настигает ее и вцепляется в волосы, царапая ногтями кожу у корней и за ушами. Карина сильная, она впечатывает лицо Мирры в гладкую деревянную поверхность так, что лоб разбивается и рождается чувство, что череп треснул на две половины. Боль не дает кричать, и в комнате слышно только тяжелое дыхание и свист сгорающего фитиля свечи.       — Твой отец, этот жалкий зыбочник, привел к тому, что я ошиблась. — Карина ударяет Мирру еще раз, но не так сильно, и не лбом, а виском. — И отец Демида, псина, воющая на луну, помогла ему. — Руки Карины покрываются жесткими перьям, кости истончаются. Она пытается оттолкнуть Мирру к углу, но Мирра держится за торец комода и остается на месте. Она судорожно думает, как убежать – о борьбе речи идти не может, но вариантов очень мало – дверь далеко, окно маленькое, разбивать его долго. — Все пошло не так, все уже идет не так, — рычит Карина, — и у меня тоже не остается выбора.       Карина отпихивает Мирру, комод падает следом. Блюдце не превращается в осколки, каким-то чудом оно, целое, катится в противоположную сторону, но свеча заваливается на округлый бок, и огонь вспыхивает чуть сильнее.       Мирра слышит гул ближе. Она знает, что это Зов.       Карина теряет привычные черты. Птицы в ней уже больше, чем человека.       — Что, поняла теперь? Ощущаешь его? Я тоже. — Она поднимает голову к потолку, пучок на затылке распадается, и волосы обрушиваются на спину. От них исходит слабый синий свет. Карина опускает глаза к Мирре, и Мирра понимает, что она ее прикончит. — Я хотела, чтобы все началось иначе. Но времени менять что-то уже нет.       Жизнь – Мирра понимает это так, как никогда раньше – ей не принадлежала, потому что была ошибкой, блажью, чьим-то заблуждением. Карина тоже пострадала от собственной убежденности, тоже потеряла годы и силы. Их – Демида и Мирры – семьи перестали существовать, перебив друг друга, потому что чудовищно ошибались, но теперь Мирра хочет сделать что-то правильное. Освободиться от Зова и освободить от опасности тех, кто его вызвал; разорвать круг на столько частей, чтобы невозможно было собрать его заново.       Она непроизвольно дергается и просовывает пальцы между веревкой и шеей, раскачиваясь на петле.       Мир вокруг затуманивается и кружится, срубы, ларцы, ставни превращаются в неразличимое длинное пятно.       Голень Мирры резко сжимает что-то холодное.       Движение прекращается.       Демид врывается внутрь, когда огонь перекидывается на занавески.       Мирра лежит на полу, ее тошнит и спазмы сковывают все тело, но она жива, хотя не знает, зачем нужно было защищаться и продлевать свое существование. Дышать сложно, потому что в груди разливается боль, а с надрывным кашлем вместе со слюной она выплевывает кровь, и это мешает. Но силы Карины тоже истощаются – Зов утягивает ее, а она сопротивляется, слабеет, а еще обжигается и кричит совсем как сорока, рокочет что-то непонятное и бессвязное.       Карина спешит, нагибается за блюдцем, берет его и разбивает об стену, оставляя в руке самый большой осколок. Демид толкает ее, борется, не дает пройти вперед, пока она не взмахивает свободной ладонью, оставляя когтями на его шее тонкий кровавый след. Мирра видит, что след глубокий, и хочет помочь, но везде огонь, горячо, жарко. Карина подбегает, ее перья пахнут гарью. Она прижимает коленом Мирру к полу, пытается раскроить горло, но успевает сделать только надрез – Демид оттаскивает ее, выбивает осколок из пальцев и кричит, толкая в самый полыхающий угол. Пламя обхватывает Карину, оно не алым горит, а вспыхивает синим, из него дрожащий визг вырывается и взрывается, оглушая, уничтожая барабанные перепонки.       Треск огня усиливается.       Мирра пытается встать, но не может. Она смотрит на Демида и просит:       — Беги.       Но Демид разводит руки в стороны, словно сдерживает Зов, а потом бессильно падает на колени возле нее. Ему страшно, слезы стоят в глазах, Мирра замечает их сразу.       Они оба знают, что будет дальше.       Дым быстрее огня, он заполняет дом, густым покрывалом оседает на плечах и давит бетонным блоком, отбирая мышление, сознание, надежду.       Воздуха больше нет.       Воздух есть.       Мирра жадно вдыхает, вбирает его ртом, носом, порами кожи, тянется к нему, одновременно ощупывая освободившееся от пут горло и отодвигаясь от того, кто держит ее на своих коленях. Не сразу, но он дает ей перебраться на пол, говорит что-то, чего она пока не может разобрать, а другой голос, справа, грубо и быстро отвечает, угрожающе понижая тон.       Сердце стучит.       Она закрывает глаза, с трудом сглатывает, пусть и нечего глотать. Кадык со скрежетом скользит вверх-вниз, словно по песку пустыни, а язык, кажется, покрывается разломами, как плохая дорога. И Зов витает рядом, обходит стороной, но близко, тихо и утробно гудит, выжидает, таится.       Мирра решается посмотреть на тех, кто помешал ей, только после того, как Он стихает.       Демид раскрасневшийся, взъерошенный и нервный; все жилы напряжены, рот перекошен, раньше он много лучше владел собой, а сейчас не владеет совсем. Грудь у него часто вздымается и опадает, пот блестит, проявляясь испариной на основании широкой челюсти. Он поворачивается к ней, подходит, садится на корточки, с осторожностью сгибая травмированную ногу, и протягивает быстро пальцы к ее подбородку. Сжимает его сильно, бесцеремонно дергает в сторону, отводя голову, чуть не отрывая ее, и смотрит на сдавленную в напряжении шею.       Женщина сбоку цокает языком.       Вецена.       Карина.       Мирра узнает ее, вспоминает и вздрагивает, а Демид встает, возвышается над телом Малуши и поворачивается к нему спиной.       — Могла бы сказать и раньше, что сдыхать ей вообще нельзя, — гневно бросает Демид через плечо, проводя тыльной стороной ладони по щеке. У него кисть мелко дрожит, непроизвольно дергается, и касание получается рваным, неаккуратным.       — Могла не говорить вовсе, — отзывается Карина, поднимая упавшую скамью и присаживаясь на нее. Она взглядом обводит Мирру, но на ней не задерживается, и обращает все свое внимание на Демида. — Если бы моя жизнь не зависела от ваших, как это было раньше, так бы и сделала.       Слова она перемалывает своим языком лениво, губами очерчивает их медленно, скучающе, а произносит певуче, будто былину рассказывая. Мирра слабо удивляется – на крыльце Вецена не делала попыток скрыть истинную сущность, а она все равно не подумала, не догадалась, не зацепилась за черты, которые так и кричали о прошлом. Сейчас проще, Карина перед ней такая, какая есть, и каждый ее жест – нить, уводящая туда, куда возвращаться не хочется.       Демид пренебрежительно и коротко смеется.       — Не легче было тогда просто не заставлять ее вспоминать? — Он делает несколько шагов вперед, пол под его весом жалобно скрипит. — Или это настолько сложно для тебя?       — Думаешь, я буду оправдываться?       Демид яростно пинает скамью, но Карина наблюдает за этим спокойно. Она выдерживает паузу, прежде чем продолжить.       — Малуша крепко держалась за свое тело, это было на руку. Ее отец, древляне… Столько причин, чтобы убежать, и столько поводов, чтобы увести ее отсюда. Она всего лишь девчонка, — поясняет Карина, — которая пошла бы за мной на поводке, но Святослав следует Кругу, а Круг не ждет.       Мирра слушает внимательно, не шевелится, но понимает с трудом – внутри не мысли, а пульсация и биение сердца, а пока это так, анализировать она не может при всем желании.       — Ты достала, — рычит Демид, — достала со своим Кругом. Объясняй нормально, иначе я запихну веревку в твой рот.       Карина кривится.       — Круг повторяет события, которые когда-то уже происходили. Начинает заново то, что уже было, возрождает все: совершенные поступки, выбранные пути, испытываемые чувства. Святославу нравилась Малуша, сильно нравилась, и теперь он заметил ее. Снова. — Она вздыхает. — А Мирра боролась с Малушей слишком успешно, время уходило. Пришлось сделать то, что я сделала – заставить ее все вспомнить и самой понять, что лучше всего решать нашу общую проблему моим способом.       — Она поняла твой жест как призыв к повешению, прекрасно, — кивает Демид. — Я не знаток, но думаю, что объяснять все подробно, прежде чем что-то предпринимать, логичнее.       Колени у Демида подгибаются, его колотит, но свой голос он укрощает: говорит монотонно, размеренно, спокойно. Это благотворно действует на Карину, и она пододвигается ближе к стене, приглашая Демида сесть рядом.       — Я хотела объяснить, — Карина ждет, пока внутренние колебания Демида утихнут и он опустится на скамью, а после продолжает: — но Мирра лишилась сознания и упала, а княгиня Ольга очень жалеет детей своего врага, поэтому приказала притащить ее прямо к целителю. Войти сюда просто так я бы не смогла. По крайней мере, в одиночку.       Демид возмущенно фыркает.       — Издеваешься? Ты пернатая летающая тварь, помнишь? Или способности отшибло?       Карина одаривает его тяжелым взглядом.       — Духи почуют вешницу сразу, боги – чуть позже. Меня найдут быстрее, чем ты думаешь, а вместе со мной – вас. Я этого не хочу.       — Хочешь или нет – какая разница? Ты облажалась, Карина, и из-за тебя Мирра чуть не угробила меня, себя и тебя. Чуть не угробила вообще все.       С этим она соглашается молча.       Мирра боится двигаться и громко дышать – любое необдуманное действие привлечет к ней внимание, обратит на нее взгляды, вынудит выслушать много слов и ответить на каждое из них. Она ощущает себя в ловушке, и чувство обреченности, которое стаей крыс прогрызает дыру в животе, загоняет ее внутрь себя, мешает думать и осознавать в той мере, в какой она привыкла, какая необходима для понимания. Мирра борется, тисками вытягивает обратно способность к мышлению, отгоняет прочь лишнее.       Мирра вглядывается в Демида и Карину.       Между ними разговор уже был – Мирре ясно, что многое они выяснили и обговорили за то время, что пробирались сюда. Сейчас их фразы – нечто остаточное, необязательное, всего лишь инерция. Страх Демида рассеивается – образ Карины перед смертью пугал его больше, чем то, кем она предстала перед ним в этой жизни; сама Карина в новом облике, который вряд ли является истинным, скрывает взволнованность – она поджимает губы и часто щурится, но явно не испытывает обескураживающего шока.       Мирра думает, что выводы сделаны, и для Карины с Демидом эти выводы очевидны.       Мирра складывает мозаику из крупиц известного, из частей только что сказанного, но картина получается изломанной, с дырами и пустотами. Их надо устранить.       Она размыкает губы и спрашивает:       — Я не могу прервать Зов?       Демид облокачивается локтями на свои выпирающие коленные чашечки и переплетает пальцы в замок, унимая дрожь. Карина встречается взглядом с Миррой.       — Не так, — отвечает она. — Зов взял тебя на место Малуши, восполнил ее смерть. Демидом Он восполнил смерть Добролюба. Вы стали звеньями цепи, и смерть хотя бы одного из вас уничтожит временную петлю полностью. — Лицо Карины чернеет изнутри, она пытается справиться с этим, но выходит не сразу. — Поэтому было проще убить вас в тот вечер, но…       Демид улыбается, с издевкой оскаливается и поднимает глаза к потолку.       — Теперь ты будешь обвинять во всем меня?       Карину его слова раздражают.       — А ты готов отрицать свою вину? — Она недолго молчит. — Впрочем, твои действия – капля в море. Я ожидала Зов позже, ожидала, что договоренности с Велесом можно достичь, и я бы достигла. Глупцы вроде тех, кого вы зовете отцами, помешали, а я поняла их план, когда стало поздно. Но сейчас это не имеет смысла.       Ее поднятая рука останавливает любопытство Демида. Мирра тоже не хочет вдаваться в подробности того, что было; она хочет выслушать хоть что-то о настоящем.       Мирра вытягивает ноги, чувствуя покалывание в икрах. Она говорит:       — Что нам нужно делать?       — Зов запустил цикл, Круг, называй как хочешь. Боюсь, — Карина пожимает плечами, — прерывать его поздно. Но изменить ход событий… Вполне. Это изменение и было главной целью изначально, теперь методы станут другими.       Демид встает, меряет шагами комнату, наступая на осколки кувшинов. Они хрустят, словно поломанные кости, и Мирру наполняет этот звук. Ей кажется, что она все-таки умерла, а все окружающее ее теперь – дело рук импульсов, посылаемых мозгом в последний раз. Нервные окончания затухают, заживо гниют и вянут, ей стоит только закрыть глаза для того, чтобы все закончилось.       Но не получается.       Пустота не захватывает, в нее не удается упасть и зарыться. Смерть не станет выходом, не станет окончанием долгого пути, смерть – только начало.       Почему?       — Методы? Цель? То есть у тебя был план уже тогда, когда мы сидели в луже крови в подземелье, которое здесь называют темницей? — Демид останавливается рядом с Кариной. Она кивает и рукой находит кисть Демида, но он отталкивает ее прежде, чем она успевает обвить, как лозой, его ладонь. — Я тоже кое-что планирую. Знаешь что? Не дать очередной суке, такой, как ты, убить меня снова!       Мирра вспоминает, как смотрела на Святослава, а он – на нее. Теперь она понимает, что видела тогда в его глазах – не лед и не синь моря, а отражение Зова, слабый, почти незаметный блеск начавшегося круга, который перекатывается, подминая под себя стебли пшеницы и ржи. В его матери прощение тоже прокладывало колеи под давлением этого страшного колеса, и она шла по ним, не спотыкаясь, гордо расправив плечи.       Они есть в этом мире, потому что есть она. Поднятые из могил тени прошлого, но вместе с тем – условие для будущего.       Палка о двух концах.       — Очень хорошо, Демид. — Карина заламывает пальцы. — Каждый из нас троих чего-то хочет, и я уверена, что каждый это получит. Мы в одной лодке отныне, а пути назад нет – Зов не работает в обратную сторону. Поэтому, — она стучит костяшкой по скамье, отрывая Мирру от раздумий, — давайте договоримся полюбовно.       Мирра медленно поднимается. Она быстро оправилась, она дышит свободно и может стоять, но больше всего хочет не слушать Карину и уйти, потому что знает, что та скажет и о чем будет просить. Горечь пропитывает корень языка, кончик жжет. Мирра порывается спросить, что будет со всеми людьми, которые вынуждены безропотно наблюдать, как с их жизнями играют, что будет с теми, кто жил после них, если изменить события, но замечает взгляд Демида.       Он смотрит на нее с сомнением.       Это выбивает почву из-под ног.       Карина слабо улыбается.       — Желание Демида заключается в самой жизни, мое желание – не дать места другому Высшему Богу, который придет сюда с рождением Владимира и отнимет мои силы и силы всех, кого я знаю. А Мирра наш краеугольный камень, наша суть. — Она встает. — Так чего… хочешь ты, Мирра?       Демид не уверен в ней, он волнуется, ждет ее ответа и думает, что будет делать, если она откажется. Мирра видит все, она знает. Тело, которое ей досталось, имеет слишком большую ценность – оно способно родить крестителя, оно способно погубить его; оно в силах завершить круг, но и в силах пустить его по иному пути.       Мирра теперь столько всего может.       Но она не отрывает глаз от Демида, и сердце у нее в груди сжимается.       Настоящего выбора в том, что предлагает Карина, нет – вешница заставит ее, утащит, закует в цепи, но этим подвергнет опасности Демида. А Демид единственный из них, кто заслужил исполнения желаний.       Мирра надеется, что она искупит свою вину перед ним.       Она говорит:       — Я хочу помочь.