Первый из воронов.

      Священный лес не был ни на что похож. Только войдя под его свод, ворон был окутан полумраком и шёл осторожно, держа ладонь на рукояти чёрно-серебренного клинка. Вслушиваясь в тишину, он слышал, как шелестит низкая трава и кроны качают своей листвой, хоть не было ветра. Не было птиц и не было зверей. А воздух был сух, без каких-либо запахов. Это волновало Калеба. Почему в лесу, в который не вторгаются лесники и охотники, так безжизненно? Ничего не цветёт, хоть давно пришло время. Словно здесь время остановилось. Словно сама природа отреклась от воли к жизни, но умереть не могла. Магия тому виной? Но если бы и так, ворон почувствовал бы это.       И с каждым шагом ворона всё больше одолевали беспокойства. Он был наивен, поверив, что священный лес так просто его примет, а все мифы и рассказы о нём окажутся фантазией наивных существ. Всё было правдой и сейчас — ворон испытывал всё это на себе. Видел, как лес тёмен, и тропа позади теряется во мраке, стоит сделать десяток шагов. Как тишина угнетает, заставляет прислушиваться сильнее и умолять, чтобы хотя бы одна птица пропела, хотя бы один зверь сделал неловкий шаг и молчание прекратилось. Чтобы подул ветер и кроны деревьев перестали шевелиться сами собой.       Но нет. Ворон шёл по тропе, проложенной по корням деревьев, и чувствовал, как позади лес бесшумно проводит иную дорогу. Возможно, прямо сейчас, на десять шагов вперёд, корни складываются в новую тропу и ведут его по пути, который никем не был пройден.       Калеб уже не был уверен, что выйдет из этого леса. И встретит ли противника прежде, чем силы иссякнут и он повалится на землю, потерявшись посреди этих высоких деревьев. Но пока на своём пути он не встретил останки умерших. Это его успокаивало. Ведь были те, кто покинул это место. Иначе кто мог поведать об этом лесе так много?       Ворон уже не знал, что твориться за чертой священного леса. Ветви вековых деревьев не пропускали солнечного света, а окраины давно исчезли из виду. Не знал, шёл он вглубь леса или только бродил, делая очередной круг.       И когда силы иссякли, ворон припал к сухой земле. Глубоко вдохнул, веря, что хоть у земли будет запах. Ничего. Прижался ухом, чтобы услышать возню насекомых. Ни звука. А лес шелестел как и прежде. Что-то говорил, смеялся над вороном. Возможно, выбирал, как ему умереть. Но ворон слишком устал, чтобы прислушиваться к ветвям и траве. Он бросил взгляд к тропе, запомнив, где она пролегает, и уснул.       И пока ворон спал, тропа десятки раз исчезала и снова появлялась, но уже в совсем другом месте. Корни пролегали то у изголовья Калеба, то скрывались вдали. Несколько раз корни ушли в землю и несколько часов не появлялась — лишь с дуновением слабого ветра снова выглядывали.       В миг пробуждения ворона тропа исчезла. Несколько мгновений он попытался понять, где находится, взять хоть какое-то направление. Беспомощно поднимал глаза высоко вверх, пытаясь увидеть лучик света, прорезающий серую мглу. Вглядывался вдаль, сквозь свод тысячелетних деревьев, надеясь разглядеть окраины живого леса. Но бессмысленно было искать тропу. Ворон оказался в крошечном, никем не изведанном мире. И единственное, что он мог сделать, — неосторожный, слепой шаг.       Калеб шёл вперёд и периодически останавливался, делая маленькие зарубки, а затем снова отправлялся в путь. Но вскоре его стал беспокоить голод. Вороны были невероятно выносливы и даже дети могли спокойно продержаться несколько дней и ночей без еды, но блуждая в бесконечных сумерках, Калеб не знал, что уже третьи сутки скитается, и неизвестно, когда придёт конец этому пути. И пусть ворон уже привык к голодным дням, долгим переходам, но только не здесь. Он шёл исключительно прямо, но конца всё не было.       Спустя несколько дней блужданий тяжесть в животе становилась всё невыносимее. Калеб уже не мог даже уснуть, сбежать от этой слабости, сколько бы не пытался. Ему только оставалось идти вперёд в надежде выйди на окраины священного леса. Он уже был готов молить о дуновении слабого ветерка, лучике солнечного света или же блеске звёзд. Всё, что угодно, лишь бы не эти неизменные сумерки без запаха, без звука. Это так было похоже на забвение, которого ворон страшился больше всего на свете.       «Может, в этом и есть смысл последнего испытания? — думал он, пытаясь придать себе сил. — Побороть собственный страх, преодолеть тяжесть одиночества и отчаяния. Научиться находить выход из безвыходной ситуации, когда силы покидают тебя и разум слабеет. Идти вперёд, до самого конца».       Ворону казалось, что он понял весь смысл и уже так близок к концу, но правда предстала пред ним, когда юноша оказался в лесной чащобе. Что-то привлекло его туманный, ослабевший взгляд. Он подошёл к вековому древу и пристально вгляделся. Белая полоса проходила по коре. Что-то ожило в памяти Калеба. Зарубка. Эту зарубку оставил он. В первый раз он не заметил, но сейчас отчаяние и нарастающий страх помогли ему разглядеть ещё бесчисленное количество меток, оставленных до него. Дерево было усеяно ими от самых корней до далеких верхушек.       Ослабевшее сердце забилось чаще: удары звоном отдавались в висках, и морозящая дрожь пронеслась по телу от головы до пят. Ещё никогда ворон не чувствовал такого страха. Всю свою жизнь он выживал, находил выход из, казалось бы, безвыходной ситуации, но теперь всё, что придавало ему сил идти дальше, обратилось в ничто.       В мгновение, когда ворон был готов уже сдаться, кроны деревьев зашелестели и трава словно сжалась в землю, обнажив выглядывающие черепа и кости прочих некогда вторгшихся. Их пустые глазницы смотрели прямо на юношу, и, казалось, в шелесте крон раздавался их смех. Они смеялись, ведь юный ворон скоро присоединиться к ним, и однажды, когда трава и корни сорвут плоть с костей, он так же будет смотреть на несчастного вторгшегося и бесконечно долго смеяться.       Ноги подкосились, дрожащее тело охватило бессилие. Леденящий холод сковал полностью.       Как долог миг от отчаянной борьбы до принятия неизбежного. Как долго могут шелестеть кроны, разрывая молодое сердце.       Калеб рухнул, сжался в точку, чувствуя, как его разрывало изнутри. Как дух, предчувствуя скорую гибель, сдался, но тело продолжало борьбу и это продлевало агонию. Ворон хотел прокричать, взмолить о пощаде, чтобы его спасли, но вырвался лишь беззвучный вздох. Но он здесь один в окружении молчаливых древ и лживых троп. Парень закрыл глаза, расслабил дрожащие тело и приготовился принять свою судьбу, вслушиваясь в шелест крон. Лишь где-то вдали едва слышно раздавался треск. Треск.       За всё время своих блужданий Калеб не слышал подобного звука. Он заставил ворона открыть глаза, собрать все силы в кулак и подняться. У него ещё есть шанс на спасение, и ворон приложит все усилия, чтобы спастись. На шатающихся ногах он шёл в сторону, откуда доносился треск, и с каждым шагом звук становился всё чётче, всё больше походя на пожар. Но лес всё так же оставался бездвижен и молчалив — лишь кроны едва слышно шелестели. Лес горел — так чувствовал ворон. Но не было ни одного зверя, ни одной птицы, бегущего от пламени, и если раньше юноше казалось, что всё живое притаилось, спряталось, то теперь он был твёрдо убежден, что совершенно один и скоро окажется в круговороте спасительного пламени.       Каждый следующий шаг увереннее предыдущего, твёрже, быстрее. Если бы ворон мог расправить недоразвитые крылья, он бы взлетел — так быстро он бежал сквозь лесные гущи. И вскоре пламя, бушевавшее вдали, оказалось так близко. Так близко, что ослепило ворона своим светом. Но что это за пламя? И крики. Они так знакомы Калебу. Откуда он их знает? Этот треск горелых строений и крики умирающих мужей, женщин, детей. Только подойдя ближе, ворон узнал свой кошмар. Ночь, определившая его жизненный путь. Горел не лес — родная деревня.       Парень не заметил, как ступил на мощённую дорогу и оказался на подступах к родной, охваченной пламенем деревне. Всё было покрыто огнём, и сквозь дым пожарища, сквозь игру язычков пламени он видел, как мелькали тени и силуэты. Как они сталкивались, из-за чего образовывались искры и разлетались брызги. Один из них попал ворону на щёку. Горячая кровь обожгла. Вороная кровь. Его сородичей.       Запах свежей крови придал ему сил. Страх притупился, смерть отступила. Уверенным шагом он шёл по улице меж горящих строений. Тени мелькали совсем рядом с ним, но словно не замечали его, ведомые своей последней борьбой. Вглядываясь в тёмных призраков, он узнавал лица тех, кто давно ушёл на далёкие берега. Всех тех, кто не смог выжить.       Они кричали, охваченные кровавой яростью. Сражались неистово, не щадя себя. Они убивали, задыхаясь в едком дыму, и когда последний вторгшийся пал, когда последний враг был уничтожен, ведомые кровавой яростью они обратили оружие против друг друга.       Ворон видел, как мёртвые собраться рвали друг другу глотки. Отец — сыну, сестра — брату, и от этого его сердце наполнилось горечью, болью, тяжестью. Боль предательской дрожью раздалась в ногах. Внутри ворона всё горело. Словно в сердце разгоралось неистовое пламя. Калеб чувствовал, как тело становится легче, дыхание горячее, а удары в висках всё громче, всё сильнее. Запах крови пробудил в нём кровавую ярость, о которой ворон почти забыл, к которой был не готов.       Всеми силами он пытался подавить её внутри себя. Но как бы парень не пытался, он не мог. Крики словно ветер раздували пламя внутри Калеба. Брызги крови усиливали жажду, а боль ослабляла рассудок.       Жажда становилась всё сильнее, и когда зрачки ворона сузились и белое обратилось алым, он услышал голос, который однажды забыл.       — Почему ты выжил? — это был голос его отца.       Калеб поднял глаза. Перерубленная в груди тень стояла пред ним. Чёрные крылья, словно плывущая тьма, развеивали за спиной и поглощали всё, что было впереди. Гордый и ненавистный взгляд алых зрачков пронзали ворона, словно взгляд его обратится остриём клинка и ударит в саму душу.       — Ты не должен был выжить.       — Позор, — доносилось до Калеба как будто из глубин сознания.       — Ты должен был умереть!       — Позор. Позор. Позор…       Раз за разом повторялись одни и те же слова, пронзавшие ворона словно остриё копья. Память прошлых лет пробуждалась в нём. То, что он так отчаянно пытался забыть, оставить далеко позади, но не мог. Позор, оставивший на его душе несмываемый след, преследовал его повсюду.       — Зачем тебе жить? — говорила тень протяжным голосом. — Ради чего существовать? В тебе нет сил, чтобы отстоять свою честь! Даже свою жизнь.       Калеб вспомнил. Сколько раз он был гоним. Сколько раз он ступал по размытым дорогам, дрожал под проливным дождём, не способный найди ночлега. Голодал, не спал ночи напролет, не знал покоя. Везде его гнали, словно прокажённого. Позор хуже чумной болезни. Хуже забвения. И если болезнь когда-нибудь обрывает нить жизни, дарует покой, позор для ворона вечен. Есть лишь одно спасение — смерть. Смерть.       Ладонь сама потянулась к рукояти чёрно-серебряного клинка. Ворон искал выход, и отчаяние, боль, бессилие, слабость сами давали ему ответ на все вопросы. Как перестать бесконечно скитаться? Как перестать чувствовать страдания? Как перестать голодать? Как перестать быть презираемым? Ворон знал решение, но всё не решался. Теперь же он был полностью уверен. Это единственный выход. Никто не сделает это за него. Он должен сам оборвать нить своей жизни. Остановить биение сердца, издать последний вздох.       «Я должен…» — говорил Калеб сам себе, уже не веря в спасение, в лучшую судьбу.       Клинок затрепетал, выходя из ножен. У чёрного серебра была своя душа, своя сущность. Оно ощущало всё то, что чувствовал владелец. Его мысли, его помыслы. В этом и была сила чёрного серебра, за что его ценили превыше золота и прочих драгоценных металлов. Резонируя с душой владельца, оно направляло все силы на самое желаемое и не позволяло исполниться тому, что шло наперекор желаниям хозяина. Защищало то, что отрадно сердцу. Уничтожало ненавистное. Но сейчас для ворона это было проклятием. Ведь ворон хотел уничтожить себя. Уйти от позора своей жизни, забыть о бесплодных скитаниях, бессонных холодных днях и голодных ночах. И клинок, чувствуя желание своего хозяина, исполнял задуманное всеми силами. Острие само коснулось шеи, где проходила вена. Одно движение — и всё кончится. Один рывок — и наступит покой. Но ворон должен сам сделать это движение.       Холод охватил юношу. Тело не хотело умирать и всеми силами сопротивлялось воле хозяина.       Лишь чудо могло спасти ворона. Заставить его отринуть мольбы о смерти. И чудо воплотилось в крике о мольбе. Не ворона — иного существа. Это не было завыванием мертвецов или шелестом деревьев. Настоящий, живой голос, принадлежащий существу из этого мира, из плоти и крови. И оно где-то здесь, где-то рядом.       Ворон широко раскрыл глаза. Движение клинка остановилось и рукоять застыла, оставив неглубокую рану. В одно мгновение тени завыли, заметались перед глазами парня, развеиваясь как дым на бушующем ветру. Треск огня затихал, раздавался всё дальше, и свет почти погас. В то же мгновение ворона оглушил громогласный шелест листвы. Живой лес выл от обиды. Ему почти удалось забрать ещё одну жизнь.       На мгновение юноше показалось, что ему послышался крик. Но он тут же раздался. Теперь ворон не мог сомневаться. Вернув клинок в ножны, он поднялся на ноги и зажал ладонью рану на шее и пошёл на звук. Калеб был близко. Достаточно близко, чтобы услышать раздающиеся голоса, а вскоре и движения.       — Не надо! — кричал голос из глубин леса.       — Не брыкайся! — раздавался озлобленный, твёрдый голос.       — Кончай быстрее! — звучал другой голос. — Нам нельзя задерживаться в этом лесу. Чудо, что мы вообще смогли её найди здесь! Вот же чёрт.       Услышав голоса, ворон ускорил шаг и сорвался на бег. Всё внутри него дрожало. Его спасение было так близко, но оно могло в одно мгновение оборваться. Он должен был успеть любой ценой.       Выбежав из-под свода деревьев, ворон был ослеплен. Яркий луч лунного света бил прямо в глаза. В голове раздалась слабая колющая боль, но она была приятна. Впервые за долгое время ворон увидел настоящий свет. Словно лучик надежды, которого можно коснуться и ощутить тепло. На мгновение Калеб забылся, позволив радостной слезе скатиться по щеке. Но тут же очнулся и увидел четыре силуэта. Трое были мужчинами, облачёнными в тёмные походные ткани. Самый широкий и, явно, самый сильный из них стоял ближе всех и пытался схватить за руку четвёртого. Но на упавшем не было тёмного плаща — светлые шелковистые ткани, достойные только королей и королевских особ. Но ворона удивляло не это. Не это странное совпадение, что не он один в этом лесу при подобных обстоятельствах. Все они чистокровны. Он видел их шелковистую чистую кожу, прекрасные лица, руки, словно выбитые из мрамора. Ведь только недавно была «Королевская охота» и больше чистокровным нечего делать в этих проклятых землях. Но видно, это создание, лежащее на земле, чье лицо ворон не мог увидеть, было настолько важным, что они зашли так далеко в этот оживший, не терпящий чужаков лес.       Больше оставаться в тени ворон не мог. Медленным шагом он вышел из полумрака.       — Остановитесь! — прокричал Калеб.       Слабость исчезла. Как долго он мечтал об этом моменте, что когда-нибудь его сила, его воля кому-то понадобиться. Что он сможет кому-то помочь в этом пути, полный презрения и отвержения. Неведанное до сих пор чувство охватило его. Словно он герой-освободитель, что должен восстановить справедливость, которой он был лишен.       В то же мгновение все четверо обратили свои взгляды к нему, и Калеб смог увидеть лицо последнего, лежащего на земле. Принцесса. Это была та самая девушка, за которой гнался ворон, к которой не мог подойди достаточно близко, чтобы она его заметила.       «Она меня видит!» — в то же мгновение подумал ворон и почувствовал, как счастье наполняет его сердце. Охваченный радостью, он не заметил, как самый близкий к нему противник бросился на него, не проронив ни слова. Лишь в последнее мгновение, когда огромная тень затмила его и двуручный меч был занесён над головой, он почувствовал опасность и интуитивно отпрыгнул назад. Острие меча должно было разрубить его пополам, но только коснулось его лба и вонзилось в землю.       Ворон почувствовал запах крови, своей крови, и это окончательно привело его в себя. Как и то, что трое его противников начали действовать, совершенно позабыв о принцессе. Их цель была ясна, и Калеб знал, что у него нет времени для размышлений. Он должен действовать и действовать решительно, жёстко, без промедлений. Сделать то, что делали предки до него, что будет совершать каждый ворон после его смерти.       «Убить, — полный решительности произнёс про себя юноша, вытаскивая клинок из ножен. Но в то же мгновение он бросил мимолётный взгляд к принцессе и тут же сказал иначе совсем не свойственное для ворона: — Нет, защитить». И чёрно-серебряный клинок повиновался его воле. Пел, выл в его руке, готовый исполнить приказ своего хозяина во что бы то не стало.       Громила вновь набросился на ворона. Замахнувшись огромным мечом от левого плеча, он хотел разрубить ворона пополам, разорвать плоть и раздробить кости от правого плеча до бедер. Поступая уже неосознанно, на одних только инстинктах Калеб бросился под клинок, чтобы вонзить свой в живот противника. В этот раз двуручный меч прошёл над самой головой юноши. Всего лишь несколько десятков сантиметров не хватило, чтобы отделить голову от тела, но риск был полностью оправдан. Резким рывком ворон вонзил свой клинок в кожаный доспех под тёмным плащом и, прежде чем противник успел вздохнуть или издать сдавленный крик, перехватил клинок у гарды и навершия, а после вырвал из тела врага, нанеся ему страшную рваную рану. Однако не успел тот пасть на колени и сжать ладонь у живота, второй враг набросился на Калеба, нанося быструю серию короткими кинжалами. Ворон отскочил, успев увернуться от удара в глотку и бок, но противник смог задеть его лезвием одного из кинжалов, порезав у левой груди. Этого должно было бы хватить, чтобы по истечению короткого времени юнец потерял много крови или, того хуже, был обездвижен и умер.       Крик громилы пронзил сознание ворона.       — Элос! — прокричал соратник, заходивший к ворону слева, чтобы поддержать атаку своего товарища, но был слишком медлителен и осторожен, чтобы успеть и создать ворона, когда тот отступал. — Ах ты, — он перекинул взгляд, полный ненависти и злобы, на юношу, — тварь!       — Убейте его! — кричал громила, сжимая ладони у живота, чтобы внутренности не полезли наружу. Рана была слишком серьёзной и, чувствуя скорую смерть, он мог только кричать и проклинать своего убийцу. — Прикончите этого выродка!       Но для ворона, эти слова были неким благословением. С каждым вздохом умирающего врага, с каждым его всхлипом и стоном внутри парня что-то пробуждалось. Что-то, что крепко спало и выжидало своего часа. Кровавая ярость, которой придавался ворон в смертельной битве, бежала вместе с кровью в жилах, обитала в его костях и сознании. Пульсировала в веках, висках, наполняла его тело силой, которая была скрыта до сих пор. Ворон чувствовал, как с каждым мгновением боль в груди и во лбу утихала, как тело становилось всё легче, а все последующие движения — быстрее, удары сильнее, а взмах клинка смертоноснее. Ворон ощутил это ещё яснее, когда мужчины бросились на него с двух сторон.       Он почувствовал, даже скорее услышал, как противник с одноручным мечом замахнулся за его спиной. Резким движением Калеб развернулся и поставил клинок у левого бедра, чтобы защититься от бокового удара. Удар пришёлся на середину клинка и пошатнул парня. Юноша уже приготовился контратаковать, но враг, стоявший уже за его спиной, вынудил сделать мощный рывок в сторону, чтобы избежать ударов в спину. На мгновение противники остановились, что дало ворону небольшую передышку.       Калеб понимал, что сражаться сразу с двумя он не сможет. Ему оставалось только ждать, когда противники совершат ошибку, и даже при этом нельзя будет медлить: придётся сразу наносить тяжёлые или смертельные раны. Но страшнее всего для ворона было осознание того, что бой однозначно затянется. Если битва будет продолжаться слишком долго, то кровавая жажда станет лишь сильнее, тогда он не сможет контролировать себя и не будет спасения его душе. Она поглотит его полностью. Его тело. Его душу. И не останется ничего кроме чудовищной агонии, усыпить которую сможет лишь пролитая кровь и чужая смерть.       «Стать диким зверем в первой же битве? — шептал про себя ворон, пытаясь придать сил душе для борьбы с чудовищем внутри себя. — Нет, не ради этого я жил!»       Мгновение для раздумий окончилось стремительной атакой противников. Они бросились одновременно, но в последний момент враг с кинжалами отступил, позволив мечнику атаковать. Калеб парировал атаку и тут же нанёс ответный удар в шею противника. Мужчина увернулся от удара, и тут же сильная атака одноручным мечом сменилась на серию быстрых ударов кинжалами. Ворон едва успевал отбиваться и уворачиваться: наблюдая за движением кинжала в правой руке, он забывал про левую и, избежав удара в шею, чувствовал, как острая боль пробуждается в левой икре. Противник делал всё, чтобы обездвижеть или же убить, а Калебу оставалось только отдалять этот миг, надеясь, что противник выдохнется раньше, чем добьётся своей цели. Но одной нескончаемой стремительной серией атак мужчина не смог совершить этот бой и тут же атаковал мечник. Одним ударом наотмашь он заставил боевого брата отступить и принял бой на себя. Это стало спасением для ворона. Он мог биться с мечником, зная, что противник будет атаковать только с одной стороны, но надежды рассеялись в то же мгновение, как он парировал удар, но получил ногой в живот. Калеба отбросило назад, да так, что он рухнул на землю и перевернулся. Противник не медлил. Рывком он приблизился к ворону и, занеся двумя руками клинок над головой, приготовился нанести финальную атаку. Ворону хватило несколько мгновений, чтобы оправиться от неожиданного удара и воспользоваться этим шансом. Молниеносным кувырком в сторону он избежал смерти и, замахнувшись клинком, ударил по лодыжке противника. Теперь враг пал на колено от неожиданного ранения и издал слабый всхлип. Но это не дало ворону времени на передышку — враг с кинжалами бросился на него вновь.       Он парировал удар один за другим, пока противники сменяли друг друга, нанося короткие серии, чтобы не подставляться под контратаку. Но этого было не достаточно.       Бой затягивался. С каждым новой атакой он чувствовал, как слабело его тело и всё сильнее становилась кровавая жажда. Не было боли — только слабое онемение от каждого движения, с каждым новым взмахом становившееся сильнее. Он уже не замечал, что происходило вокруг него. Взмах, отскок, рывок. Калеб не управлял своим телом и не понимал, происходило всё это интуитивно или же кровавая ярость делала всё за него. Взгляд затуманивался. Правый глаз почти перестал видеть — залит кровью, а левый медленно, но уверенно затмевался тёмной беленой. Если всё так и будет продолжаться, то ворон уже не сможет этому сопротивляться. Желание защитить постепенно искажалось стремлением убить, растерзать, пустить кровь. Он становился неосторожнее и стал наносить удары, забывая о защите. Лишь в последний миг ему удавалось отскочить или парировать, отделываясь небольшими ранениями.       «Я должен выстоять! — отчаяние звучало в его мыслях. — Должен…»       «Уничтожить!» — тихим шёпотом раздавалось где-то в глубинах разума. Словно волна, эта мысль накатилась на сознание Калеба. Первая волна, способная обратиться штормом.       «Нет! Нет!» — кричал про себя ворон, чувствуя, как новая боль пробуждалась по всему телу и тут же пропадала.       Гнев охватил ворона. Мечник атаковал, но вместо того, чтобы защищаться, Калеб ринулся к нему и ударом наотмашь перерезал глотку, но и сам получил ранение в бок. Резкая боль стихла в то же мгновение, как и появилась. Остался последний противник, и ворон ринулся к нему. Он уже не перебегал, отыскивая лучшую позицию для атаки, а бил напрямик с озлобленным криком. Юноша больше не мог защищаться и так же бросился в открытую атаку. Всё должно было завершиться одним ударом. И ворон, и его противник это понимали. Всё решит скорость. Опустив клинок к правой ноге, Калеб приготовился атаковать, и только враг попал в зону поражения, ворон стремительным рывком поднял свой клинок, чтобы распороть врага от паха до шеи. Мужчина ожидал этого и прыгнул в сторону. На мгновение, когда кинжал вошёл ворону между рёбер, парень увидел, как на губах чистокровного воцарилась торжествующая ухмылка. Но этого было недостаточно для Калеба: ослеплённый кровавой жаждой он, только подняв клинок, перехватил его у гарды и навершия и нанёс мощный удар в спину падающему врагу. Калеб видел, как улыбка спадала с губ чистокровного. Противник пал, и ворон сделал шаг к нему, чтобы добить. Но тут же согнулся пополам, не способный сделать вздоха. Свистящий хрип пронзил слух Калеба. Ворон не чувствовал, но понимал, что противник пронзил его лёгкое.       — Чудовище, — едва слышно произнёс умирающий чистокровный, перевернувшись на спину. Он смотрел на ворона презренными, полными страха глазами.       Юноша поднял взгляд на беспомощного. Он знал, что должен сделать. Оборвать эту нить жизни, чтобы окончить бой и утолить жажду крови.       Встав у изголовья сражённого, юноша поднял рукоять к правому плечу и, рухнув на колени, вонзил остриё в грудь чистокровного. Он смотрел, как веки расширяются и медленно сжимаются, пряча взгляд остекленевших глаз. Но даже после смерти врага ворон не переставал смотреть в его глаза. Он видел, как в серых зрачках отражаются алые глаза. Кровавая жажда почти забрала его, но он успел окончить бой, и теперь понемногу боль стала возвращаться, а слабость становилась сильнее. Почувствовав, что боль становилась невыносимее, Калеб поднялся и туманным взглядом окинул лесную гущу.       Противники были мертвы и теперь среди живых остались только он и принцесса. Но надолго ли? Сознание уже покидало Калеба, тело отказывалось слушаться. Юноша окончательно обессилел, да и был тяжело ранен. И никто не мог ему помочь, спасти от лап смерти. И с каждым мгновением он всё явственнее слышал её шаг в шелесте крон.       «Какой же я идиот, — пронеслось в потухающем сознании. — Возомнил себя героем. Теперь умру в этой чаще, не достойный стать настоящим вороном».       Последний свой взгляд ворон обратил на принцессу. Она смотрела на него, измазанного кровью врагов и истекающего собственной. В её глазах все так же присутствовал страх. Но ворон не знал, не понимал, что теперь она боится не смерти, а гибели своего спасителя.       Калеб покачнулся.       «Хотя бы её спас», — рухнув на землю, с лёгкой улыбкой подумал ворон.       В ту же секунду маленькая принцесса бросилась к нему. Она сидела у его изголовья, не зная, что ей делать. Её не учили, как спасать жизнь, и всё, что она могла, так это трясти, пытаться не дать ему уснуть вечным сном. Взяв его ладонь в свои, она молила его выжить. Сердце девушки трепетало. До сих пор она была окружена слугами и вельможами, которые преклонялись пред ней, но как всё это было лживо. Всё это время она была окружена телохранителями, готовыми за неё умереть и не потому, что познали её душу и сердце, а только из-за титула, предначертанного ей с рождения.       Девушку спасали бесчисленное количество раз, но впервые её спас кто-то другой. Тот, кому плевать на титулы и чьих кровей человек. Спас, потому что хотел. Был готов пожертвовать своей жизнью, издать последний вздох, чтобы она могла дышать и дальше радоваться жизни, позволить сердцу биться. Не ради награды, но позову милосердного сердца. Она знала это, ведь впервые видела такую самоотверженность, такое самопожертвование.       — Не умирай! — повторяла она раз за разом.       Но ворон не слышал её слов. Нить жизни становилась всё тоньше, готовяся оборваться в любой момент. Принцессе была невыносима мысль, что её спаситель мог умереть у неё на руках.       — Не умирай! — повторяла она всё отчаяние, всё громче. — Прошу, живи!