Первый из воронов.

      Спустя только несколько недель скитания по скудным землям и горным хребтам Калеб пришёл в поселение, которое сейчас считалось его домом. Глупо это было называть «домом». Скорее место, в котором он созревал, учился выживать и из которого должен был уйди раз и навсегда, как только у него найдётся достаточно сил продолжить путь. Он ненавидел свой «дом». На презрительные взгляды своих сородичей отвечал ненавистью и яростью, достойной злейших врагов. А доброту и нежность, которой его удостаивали связанные кровью родственники, принимал с отрешённостью, считая жалостью.       Обитель, под которой он рос долгие годы, находилась за пределами поселения, на крохотном холме. Они не имели право жить среди собратьев из-за позора, который настиг их, когда Калебу было всего семь лет. И сейчас, стоя чуть вдали, он смотрел на это ветхое поселение и вспоминал, как они пришли сюда.       Как ведомые голодом бродили по деревне, ища хотя бы маленький кусочек еды, небрежно выброшенный на улицу. И если удавалось найди те немногие крохи, то приходилось драться, чтобы прокормить меньших братьев и сестер.       Как, дрожа под кроной одинокого дерева, укрывались от проливного дождя. Как жались к друг другу, пытаясь сохранить тепло, и как вздрагивали, когда грохот раздавался в тёмных небесах.       Как тупили мечи и копья своих отцов, рубя деревья в отдалённом лесу, и как день и ночь несли тяжёлые стволы на холм, где должен быть возведён их дом. Орудия, созданные для битв, они использовали, чтобы рубить деревья, стругать стволы и копать. И всё это преступая свою собственную гордость и наплевав на честь предков. Предки, должно быть, плачут, наблюдая за тем, как не в плоть впивается их оружие, а в землю и древесину.       Ворон помнил, как изнемогал от непосильной работы, не смея всплакнуть, когда меньшие братья и сестры придавались минутной слабости. Как на его плечи была возложена большая ответственность за меньших, и позволь он себе плакать, другие поступили бы точно так же. Калеб не мог себе допустить подобной жалости. Не мог кричать, когда отчаяние охватывало его, когда падал полностью обессиленный, рвал жилы, а боль затмевала рассудок. Только стиснув зубы и сжав в кулак всю свою силу, делал, что нужно. Так за долгие месяцы неустанного труда была возведена обитель, которую он звал своим домом. Но это было не так. Ни его телу, ни душе не было покоя в этих стенах.       Подойдя поближе, он склонился ко вскопанной земле. Побеги не дали своего восхода. Ливень, прошедший совсем недавно, поднял все семена и унёс вниз по склону. Их закопали снова, но толку от этого уже не было. Сколько в этом действии было отчаяния?       Злоба охватила Калеба. Он не хотел видеть своих родных в таком позорном состоянии. Как низко они опустились, что забыли былую честь и стали земледельцами? Ворон поднялся, чтобы уйди восвояси, но в этот момент, детский голос произнёс его имя. Калеб развернулся и на вершине холма увидел свою младшую сестру.       Длинные волосы цвета пепла развивались по ветру. Крохотное тело бежало к нему, и когда осталось всего несколько шагов, прыгнуло, ударившись крохотной головкой в живот.       — Калеб! Калеб! — звучал тоненький голосок. — Братик. Ты вернулся!       Злоба куда-то улетучилась и ворон вспомнил ту маленькую носительницу его крови, которую оберегал бессонными ночами и чью тяжесть брал на себя, когда силы покидали крохотное тело.       — Да, — произнёс Калеб, опустившись на одно колено пред сестрой. — Я вернулся.       Юноша уже не верил, что снова увидит эти плаксивые большие глаза и широкие улыбчивые губы. Снова сможет коснуться этого белого личика и смахнуть слезу с пыльных ресниц. Это была та малая радость, которую он мог позволить своему доброму сердцу.       «Она совсем не выросла после ухода, — вспоминал ворон ту дождливую ночь, когда он, словно трусливый вор, выбежал из родного дома. Только добравшись почти до окраин селения, он обернулся и увидел, как все его родственники стояли у порога и молча смотрели, как тот уходит».       Ворон прижал кроху к своей груди, прижался щекой к её пепельным волосам и почувствовал, как слабые ручонки обхватили его со всей силы.       — Я знала. Знала, что ты обязательно вернёшься.       — Ты ждала меня? — с удивлением спросил Калеб. — Даже спустя долгих пять лет?       Девочка немного отодвинулась, посмотрела в его изумлённые глаза и с тёплом сказала:       — Всегда.       Ворон был оглушён и ослеплён, что совершенно не заметил, как на радостные крики вышли другие младшие братья и сёстры. Так же сбежали вниз по склону и все вместе повалили Калеба на землю. Повторяли его имя, говорили, как рады, что он вернулся, пускали слёзы и смеялись спустя долгую разлуку. Не опомнившись от восторга, они потянули в родной дом, и ворон пересёк порог.       После возвращения не было Калебу покоя. Малые братья и сёстры окружили его плотным кольцом и задавали вопросы быстрее, чем юноша успевал ответить. Ворон видел, как братья готовы драться друг с другом, чтобы спросить о своём, но тут же мирились и спрашивали одновременно.       Ворон ведал им, как обширен их край и сколько чудес он видел там, где другие замечали только скудную природу и жестокую стихию. Как, ступая по заснеженным хребтам, слышал под его ногами в глубинах гор удары молота о наковальню и то, как мудрейший кузнец напевает песнь огня и ветра. Взбираясь всё выше и выше, уходил за облака и видел, как солнечный диск перекатывался с востока на запад, а затем в ночной тиши плескались звёзды в чистых небесах. И ещё много чудес, которые не ведали его братья и сёстры, а под конец показал свой вложенный в ножны чёрно-серебряный клинок. Всё оружие, которое было дома, принадлежало их предкам и давно уже покрылось ржавчиной. Для юных воронов это было настоящим чудом — увидеть новое орудие. Особенно если оно было выковано в глубинах гор из чёрного серебра. Это была честь, которой удостаивались лучшие из воителей.       — Великий кузнец выковал его для тебя? — всё ещё не опомнившись от увиденного, спросил один из братьев.       — Нет, — качнув головой, отвечал Калеб. — Он достался мне от одного воина, а ему — от его брата. Пред «последним испытанием» тот воин решил, что я достоин обладать этим оружием. Возможно, этим он хотел вселить в меня храбрость.       «Но я всё равно не справился, — с горечью произнёс про себя ворон».       — Значит, ты многое значил для этого воителя, — раздался голос той, которая всё это время молчала, но внимательно слушала.       Она показала себя, выйдя из тёмной комнаты.       — С возвращением, Калеб, — сказала она с искренней любовью, какую может позволить сестра к своему любимому брату.       — Здравствуй, Милиса, — ответил юноша, чувствуя себя неловко от её тёплых слов.       Старшая сестра Калеба была прекраснее всех своих сестёр и храбрее братьев. Ворон ещё не видел сородича, который обладал такой же решительностью и самоотверженностью, как Милиса. Когда произошло событие, обрекшие их род на позор и гонения, Милиса уже выступила в свой первый поход, но узнав о происходящем на родине, тут же вернулась. Этим решением она обрекла себя на ту же судьбу, которой были скованы все члены её семьи. Никто бы иной не поступил бы так же, как девушка. Иной бы забыл и оставил недостойных волочить жалкое существование, но только не Милиса. Она была готова предать идеалы вороного рода, но лишь не семью, которая взрастила её, дала силы, одарила любовью и заботой.       — Калеб! — звал один из меньших братьев, когда ворон смотрел на Милису, не смея оторвать взгляда от восхищения.       — Да, — опомнившись, произнёс Калеб.       — А ты прошёл «последние испытание» с этим клинком?       Ворон ничего не сказал. Он не хотел говорить, а даже если бы захотел, ему бы не дали только что раздавшиеся отовсюду крики, что он прошёл «последние испытание», ведь иначе не может быть. Но правда была совсем иной, и Милиса, зная Калеба лучше всех, поняла это только по застывшему взгляду.       — Ну всё, — в то же мгновение сказала она и громко хлопнула в ладоши, чтобы все обратили на неё внимание. — Хватит расспрашивать брата. Калеб наверняка хочет отдохнуть после долгой дороги.       — Ну сестрица! — взывали к жалости меньшие братья.       — Нет! — уже более строго ответила девушка. — А теперь идите. Вы же не ходите разбудить Варена?       Почему-то от имени старшего брата младшие тут же умолкли и тихо разошлись, оставив Калеба наедине с Милисой.       — Спасибо, — произнёс он облегчённо. — Я бы больше не выдержал этих расспросов.       — Такие уж они, — чуть посмеиваясь, отвечала Милиса. — За все эти годы они ничуть не изменились, оставшись всё теми же детьми.       — Верно. Они даже не выросли. Всё такие же худые и маленькие.       — Что не сказать о тебе. Ты возмужал.       Милиса вспомнила, каким он был пять лет назад. Худощавый, слабый, маленький. Он был худее всех своих братьев и сестёр, едва ел и работал целыми днями, лишь иногда позволяя себе уснуть на несколько коротких часов. Нёс со всеми тяжёлые бревна, стирал грубые руки в кровь, а затем ходил по деревне в поисках еды. Всегда на грани отчаяния и бессилия. Но лучше всего Милиса запомнила немую злобу в его крохотном сердце. Эта злоба не позволяла ему сдаться, придавала сил и заставляла вновь подниматься. Порой ей казалось, что только злоба не давала умереть слабому ворону.       Все эти годы Милисе было горько вспоминать Калеба таким. Она боялась, что он не сможет выжить в большем мире. Но теперь, спустя долгие пять лет, девушка была горда за него. Он не только выжил, но и повзрослел, стал сильнее и наконец улыбался как много лет назад.       — Мне просто повезло встретить сородича. Он помог мне встать на ноги и многому научил.       — Он обучал тебя военному ремеслу?       — Не только. Он провёл меня через все испытания, чтобы я смог стать настоящим вороном. Но, — взгляд юноши позорно опустился, — я не оправдал его ожиданий и провалил «последние испытание».       — Ты не смог отречься от своего прошлого, — тихо говорила Милиса, вспоминая своё «последние испытание».       Калеб ничего не ответил.       — В этом нет твоей вины, — милостиво отвечала сестра. — Если бы он знал, через что пришлось тебе пройди и что вело тебя вперёд, он бы не позволил тебе даже попытаться. А ты понятия не имел, что тебя ждёт впереди.       — Если бы я не был так зациклен на своём прошлом, у меня получилось бы.       — Если бы ты не был зациклен на своём прошлом, то не смог бы даже дойди до «последнего испытания». Я знаю тебя лучше всех. С самого детства ты несёшь груз, имя которому «позор». И всё, что ты делаешь, — это пытаешься изменить прошлое, настоящее, чтобы с гордостью идти вперёд. Но «последние испытание» требует, чтобы ты отрёкся от прошлого, но сделать это ты не в силах. Как я когда-то не смогла отречься от своей семьи и вернулась.       — Прости меня. Я думал, что если пройду «последние испытание», смогу по праву называться вороном. Но, похоже, это не моя судьба.       — Ты всё так же глуп и наивен, — говорила сестра с теплотой. — Не позор, да и не «последние испытание» определяет, ворон ты или нет. Только дух и воля идти вперёд. А в тебе бушует настоящее пламя. Ты всегда не сдавался, не смотря ни на что. И из-за этого ты всегда был моим любимым братом. Когда иные вздыхали от усталости и были готовы сдаться, ты молча брал на себя обязанности обессиливших и делал всё, чтобы исполнить должное, не щадя себя. В тебе есть воля, которую не сломить, и цель, ради которой ты готов на всё. Это и делает тебя настоящим вороном. Вороном среди воронов, — она положила свои ладони на его бледные щёки и, смотря прямо в глаза, говорила: — Я верю, что однажды ты достигнешь своей цели и твоё имя будет с гордостью произносится, как имя одного из величайших воителей нашего рода.       Ещё никто не говорил ему таких тёплых и нежных слов. Не вера в великую судьбу вела его вперёд, а злоба и желание всё изменить. Но теперь был человек, который верил, что он достигнет большего, чем все прочие. И Калеб не мог позволить, чтобы эта вера обратилась прахом. Возможно, не сейчас, но в будущем это придаст ему сил, когда злоба и все прочие стремления окажутся беспомощны.       Милиса коснулась губами лба ворона. Калеб вспомнил этот нежный, полный любви поцелуй. Старшая сестра всегда это делала, когда ворон был в отчаянии и готов сорваться. Поцелуй забирал всю боль, всю горечь и дарил покой. Так было раньше. Так остаётся и сейчас. И, словно ребёнок, он обнял старшую сестру и прижался лбом к плечу. Милиса обняла Калеба в ответ и напевала колыбельную. Ворон забывал обо всём, слушая тихую песню, и вскоре уснул на коленях девушки.       А очнувшись поутру, ворон возложил свой меч рядом с остальными орудиями, отдал все свои съедобные припасы братьям и сёстрам и после краткой трапезы принялся за работу, о которой долгое время не вспоминал вовсе. Он возделывал землю, позабыв о гордости, как и прежде бродил по деревне в поисках еды. На его плечи вновь возлагалась ответственность за всю семью, ведь двое из старших братьев не могли теперь им помочь. Как оказалось, Варен слёг от лихорадки чуть более недели назад, а Галиос ушёл в поход в прошлом году, но так и не вернулся. Одна только Милиса заботилась о молодняке, но теперь рядом был Калеб и работа шла легче. Однако она видела, что ворон делает это против своей воли и, будь его желание, он бы не вернулся домой. Милиса хотела знать, что послужило тому причиной, только спрашивать не смела. Зная, насколько упрям и непоколебим бывает родной брат, она решила не узнавать, что заставило его изменить своё решение. Но где-то внутри себя девушка понимала, что всему виной тот сородич, который помог Калебу встать на ноги. И за это она была благодарна.       Так шли дни. И если поначалу Калеб мирно спал по ночам, теперь же он подолгу сидел на крыльце и молчаливо смотрел в небеса. Его душе не было покоя, и сердце тянуло вдаль, подальше от родного дома. Там, где он сможет смыть позор со своего имени и наконец снискать славу. Его дух жаждал битвы, а не этого мирного оседлого существования. Ворваться в стан врага и пролить первую кровь — нет большей радости для ворона. Милиса видела это, но поделать ничего не могла. Будь её воля, она бы ушла вместе с Калебом в поход, но кто тогда останется с детьми и будет оберегать дом? Варен уже не оправиться, а Галиос, вернувшись с похода, не останется больше, чем на один день, да и то сделает это лишь чтобы перевести дух и снова отправиться к полям битвы. Ей только оставалось надеяться и ждать.       — Не уходи, — говорил слабым голосом Варен в одну вечернюю беседу с юношей. — Ты нужен здесь. Кто как не ты позаботиться о наших братьях и сёстрах, когда я…       Варену было тяжело говорить о своей смерти. Жизнь неприветлива к роду Калеба. В ту ночь, когда был совершён жестокий набег на деревню, Варену досталось больше всех прочих. Он обгорел до костей, потерял половину лица и уже не мог сражаться. Был даже не в состоянии позаботиться о себе. В лучшие из своих дней после позора он едва мог ходить, опираясь о братское плечо. А теперь и вовсе. Единственный зрячий глаз стал стеклянным, грудь едва вздымалась при дыхании, а костлявая рука не поднималась — лишь дрожала.       — …когда я умру? — закончил он. Впадина, где должны быть губы, сжалась. Он перевёл дух и продолжил: — Тебе нельзя рисковать своей жизнью. Кто кроме тебя продолжит наш род? Милисе презрительна эта идея, а Галиос постоянно в поисках славы, ему не до семьи. Остаёшься только ты. Прошу, останься, Калеб.       Ворон не знал, что сказать. Горечь и злоба бушевали в нём. Юноша не в силах исполнить просьбу своего брата. Врать он не смел, а правдой причинять боль умирающему не мог.       — Я знаю, в твоём сердце есть доброта и сострадание. Ты станешь верным отцом и хорошим главой семейства.       — А что с позором?       Варен тяжело вздохнул.       — Когда я умру, вы сможете уйди в другие края. На восток. Там вас не будут ждать гонения и позор.       — Варен…       — Вас примут, дадут кров над головой, и наш род сможет начать всё сначала. Прошу, не отказывайся от этого, Калеб. Став отцом, ты познаешь настоящие чудеса.       — Брат…       — Увидишь, как крепнут и взрослеют твои дети. Как они парят в голубых небесах. Как смеются и поют. Они будут любить тебя и эта любовь слаще любой битвы.       — Хватит!       Слова Варена казались ворону омерзительными. Умирающий выжил из ума, раз с таким спокойствием говорит о мирной жизни, пытается подтолкнуть младшего брата на такое бесчестие. Нет, Калеб не мог быть спокойным.       — Не смей осквернять нас такими словами. Бежать?! Думаешь, если мы сбежим, то позор в наших сердцах оставит нас и перестанет терзать? И каково по-твоему будет нам там, в чужом краю, среди чуждых нам существ? Думаешь, там нас не будут презирать как трусливых собак, бегущих от своей судьбы? — глаза ворона наполнились слезами. Ему было горько говорить это, но юноша уже не мог остановиться — слова сами срывались с губ. — Неужели ты думаешь, что мы сможем изменить нашей плоти и крови? Мы — вороны, и мир для нас — всё равно, что медленная смерть. Только в битве мы по-настоящему живём. Только ради битвы мы и существуем. И нет для нас лучшей судьбы, чем сражаться и погибнуть, покрыв себя славой.       — Калеб…       — Никогда. Я смою позор со своего имени и лучше паду в битве, чем позволю себе мирно умереть, оправдывая своё существование заботой о продолжении рода!       С этими словами юноша покинул старшего брата. Он даже не заметил, какая глубокая тишина внезапно воцарилась в одинокой обители, как замолкли все его братья и сёстры. Даже Милиса молчала, слушая их разговор.       В ту ночь Калеб не спал. Кровь в его венах кипела, а душа больше не могла ждать. С первыми лучами восходящего солнца он покинет эту обитель и ринется в поход. На север, запад, восток или юг. Неважно, против кого сражаться. Он сделает первый шаг к своей мечте и будет уверенно идти тропой, которую сам выбрал, и однажды с гордостью сможет назвать себя воронов.       Своим решением он бросил вызов самой судьбе. Но судьба не противилась и даже не насмехалась над вороном. Наоборот, она решила ему помочь. Ещё до рассвета, когда утренние сумерки осветили небо и землю, Калеб увидел, как длинной вереницей кто-то шёл к поселению. К утру вся деревня была полна криков восторга. Родные мужья и жёны вернулись с долгого похода с победой. Отцы и сыновья, жёны и дочери. Целыми семьями они шли, чтобы отпраздновать победу и подготовиться к новому походу. Но не только они. Все братья и сёстры Калеба так же приветствовали воителя, который прошёл мимо деревни и поднялся на одинокий холм.       — Наконец-то он вернулся, — с облегчением произнесла Милиса.       Калеб не узнавал своего старшего брата. Он помнил его как амбициозного, озлобленного, вечно недовольного юношу. А сейчас пред ним стоял совершенно другой ворон. Серые волосы стали почти белоснежными, на тонких губах царила радостная улыбка, в глазах горел огонь. Своими крыльями он укрыл всех своих братьев и сестёр, руками прижал к широкой груди. Ещё никогда Калеб не видел в нём столько нежности.       Ворон вспомнил, кому он хотел всегда подражать и кем стать, когда вырастит. Они были невероятно схожи. Одна амбициозность на двоих, одно желание, одна душа и воля. Мир им был чужд и ничего кроме славы они не жаждали. Так было, так и осталось. Но при этом Галиос был совершенно другим. В походах ворон получил имя и заслужил славу. Его узнавали боевые братья и с гордостью называли сородичем. Он был горд, но даже гордость и всеобщее уважение не заставили его забыть о родном доме и отречься от презренных братьев и сестёр. Калеб не знал, смог бы он поступить так же: вернуться домой, не изменив своё мнение, а не уйди навсегда, полностью отдавшись своей цели. Нет. Скорее всего, он бы не вернулся. Скорее всего, он предпочел бы забыть и двигаться вперёд. Но именно потому что Галиос так не поступил, Калеб мог восхищаться своим братом.       Ворон приблизился к юноше.       — Рад снова тебя видеть, — произнёс он, положив ладонь на плечо Калеба. — Спустя пять лет ты наконец-таки вернулся.       — Я тоже рад тебя снова видеть.       — Надеюсь, ты нашёл, что искал, в своих странствиях.       — Нет, — отвечал юноша, смотря брату прямо в глаза. — У меня не получилось.       Галиос всё понял. Калеб не смог пройти «последнее испытание» и теперь терзал себя за это.       — Это не конец в твоей жизни, — успокаивающе говорил ворон. — Ещё будут возможности проявить себя и показать свой дух.       — Но…       Он не знал, что сказать. Галиос был прав как никто другой, но Калеб не мог поверить, что все эти пять лет были напрасны.       — Многие не проходят «последние испытание», но это не мешает им сражаться и прославлять своё имя. Запомни это.       Старший брат чуть сжал плечо и отпустил, войдя в дом.       «Всё-таки, он прав. Всегда был прав», — думал Калеб, осмысливая слова Галиоса.       Ворон никогда не был щедр на разговоры. Говорил кратко, выделяя самое главное. Его слова были просты, но знающий Галиоса понимал, что в них есть что-то ещё. Призыв, потаённая мысль. Так, повторяя слова брата в своей голове раз за разом, Калеб услышал, как воитель протягивает ему руку и предлагает отправиться вместе. «Ещё будут возможности проявить себя» означало, что он даст ему такую возможность. «Многие не проходят «последние испытание», но это не мешает им сражаться и прославлять своё имя» — «оставь традиции нашего народа и следуй за своим сердцем: в битву».       Калеб не мог ошибаться. Не сразу, но он услышал эти слова так отчётливо, словно это были его собственные. И теперь юноша знал, что нужно сделать. Как только Галиос снова отправиться в поход, он уйдёт вместе с ним на поля битвы, как предстало ворону.       Так и произошло. С первыми лучами восходящего солнца без лишних слов и пререканий Галиос покинул скромную обитель, а Калеб бросился за ним. Одного взгляда хватило, чтобы братья поняли друг друга. На губах воителя воцарилась довольная улыбка. Младший брат оправдал его ожидания, сделав выбор в пользу мечты и амбиций, готовый позабыть о мирном существовании.       — Только мы вдвоём, — с некоторой горечью произнёс Калеб, бросив прощальный взгляд в сторону дома. И снова все братья и сёстры стояли у порога, с печалью смотря вслед уходящим.       — Это не их путь. Только наш. И мы пройдём его от начала и до конца.       Впервые за долгое время юноша был счастлив. Он снова не один и идёт навстречу судьбе. И с первой битвой он сможет гордо поднять голову и наконец по праву назвать себя «вороном».