Арабески

- Господи, Ника, ну что ты как ребенок?.. - невольно срывается с губ Гуро от одного только взгляда на Гоголя, остановившегося с кипой бумаг на пороге его кабинета. Хорошо хоть дверь закрыта, нечего коллегам выслушивать вольности, которые Яков позволяет себе с подчиненным. Но смолчать действительно невозможно, особенно после того, как Ника шмыгает носом, нервно уставившись в пол, прекрасно понимая, что от взгляда Гуро не укроются ни обмороженные щеки с ушами, ни все еще трясущиеся с холода пальцы. Всего-то и попросил - сбегать до ближайшего почтового отделения, отправить заказные письма. Кто ж знал, что ближайшее отделение сократили, а исполнительный Ника вместо того, чтобы позвонить, взять машину или сделать еще что-нибудь “взрослое”, помчался, как был - без перчаток и шапки, в следующее, чуть ли не в полудюжине кварталов от Управления. А мороз в этом году совсем не шуточный. - Пройди, сядь, - Яков кивает на кресло в дальнем углу кабинета - туда не добирается сквозняк и любопытные взгляды заходящих на минутку коллег и подчиненных. Нажимает на кнопку коммуникатора, еще раз укоризненно глянув на забившегося в кресло Гоголя, украдкой строчащего что-то в телефоне - вот точно, в следующей его повести в каком-нибудь эпизоде Яков узнает или себя, или ситуацию, или обстановку. Хотя, может быть, Ника наспех записывает впечатления от прогулки. - Оксаночка, будь добра, принеси Николаю Васильевичу чаю с лимоном, - а подумав секунду добавляет, - и с мёдом, если найдешь. Оксана-то найдет, не стоит сомневаться. У неё в шкафчике припрятаны артефакты на все случаи жизни - от ромашкового настоя до черной икры. Наверное, если бы разговор был не по коммуникатору, а лично, она бы еще уточнила, какой мёд Николай Васильевич предпочитает в это время года. Впрочем, судя по Никиному виду, в это время года он предпочитает укутаться в теплое одеяло и не высовывать носа из дому. Гуро его, так-то, понимает, но отпуск выписать никак не может, отпуск намечен на лето, а там - в Италию, давно Гоголю обещал. Сейчас - совсем не ко времени, разве что на больничный его отправить. - Да не нужно мне на больничный, Яков Петрович, - постукивая зубами уверяет Ника, шепотом поблагодарив Оксану, поставившую перед ним чашку с чаем. Умная, все-таки, девица - не потащила сервизную гостевую чашку, в которой чая-то обычно и ста миллилитров не набирается, нашла большую, правда с нарисованными зайчиками, ну так это дело десятое. - Я сейчас отогреюсь и всё будет в порядке, Яков Петрович, - иногда создается впечатление, что Ника свято верит в то, что чем чаще зовет Гуро по имени-отчеству, тем убедительнее звучит. На самом деле это совершеннейшая неправда. - Ты сейчас выпьешь чай, отогреешься, допишешь письмо, которое в обед начали - и то, потому что больше некому, - и поедешь домой лечиться, - перечисляет Гуро, снова уткнувшись в бумаги. Строчки уже немного путаются перед глазами, плывут - сам уже устал почти до изнеможения с этими бесконечными отчетами - все-таки конец года просто ужасное время в бюрократическом аду. - Ну Яш… - жалобно тянет Ника, в ответ получив строгий, неодобрительный взгляд. - Если я останусь, вдвоем быстрее управимся… Ничто его не пробивает - хоть гляди на него строго, хоть... Впрочем, если не глядеть совсем - тогда да, переживает, волнуется, но на такое строгое наказание Яков пока не способен. - А если вы, Николай Васильевич, завтра с ангиной сляжете, то я до Рождества буду в Управлении ночевать под завалами бумаг. Выходит строго, но справедливо - Ника тихонько вздыхает, уткнувшись носом в чашку, но больше не спорит.