запутанные в любви

      Для Ноа все словно в бреду; расплываются изображения перед глазами, кипит кровь в жилах, заглушаются звуки. Он ставит чашку на собственное колено, – лишь бы была опора, лишь бы не уронить, – и прикрывает глаза. Рядом сидящий с ним Финн замолкает на полуслове и глядит с печалью; совсем не так планировал провести этот вечер, не с больным Шнаппом, отключающимся на какие-то секунды каждые минут десять. Он поглаживает Ноа заботливо по спине и высвобождает из его рук чашку, убирая её на кофейный столик, тянет парня ближе, к себе под бок, и интересуется, нужны ли тому какие-либо лекарства. Ноа качает головой и жмется щекой к чужому плечу – вновь накатывает сон, и фильм, что они включили около получаса назад, уже совсем забыт. Ноа уже принял почти половину своей аптечки и почти ликовал, когда жар больше не обжигал его щеки и стало легче дышать.       – У них эффект такой, что сразу бросает в сон, – бормочет Шнапп и, зевая, поднимает взгляд на Финна: – Тебе не обязательно сидеть со мной, ты можешь ехать домой.       – Снова меня выгоняешь? Я планировал остаться на ночь и…       – Нет, не стоит, – вздыхает тяжко и потирает ладонью глаза, – это не обязательно. Я не планировал, что ты останешься.       Финн смотрит на Шнаппа, рукой приобнимает за плечо и тянет ближе, зарываясь носом во вспотевшие волосы за ухом. Не хочет уходить, жаждет, чтобы попросили остаться, продолжить так обнимать.       – Думаешь, я смогу тебя бросить одного в таком состоянии? – он улыбается в висок Шнаппа и чувствует его горячее дыхание на ключице; они так близко. – Я буду спать на диване, не волнуйся.       Финн знает, что Ноа и не волнуется вовсе – совсем не тот повод, – но все равно не сдерживается, говорит вещи очевидные и уговаривает, настаивает, почти вырывает себе место рядом с Ноа. Тот кивает и вздыхает обеспокоенно; Финн Вулфард остаётся у него на ночь. Только они, без друзей, без кого-либо.       Когда под конец фильма Шнапп все же засыпает, удобно устроившись на груди Финна, тот потирает ладонью глаза и тянется за телефоном. До полуночи ещё двадцать минут и Вулфард раздумывает всего мгновение, прежде чем набрать сообщение для Джека:       “Можешь сейчас говорить?”       Ответ от Грейзера незамедлительный, с коротким согласием, и Финн уже набирает номер, глядя на крепко спящего Ноа. Ощущение, словно не видел Джека внезапно так долго, что руки в холод и пот, и хочется поскорее услышать голос, а не ощущать это чувство в груди, что жалит каждым мирным вдохом Шнаппа. Эту печаль непреодолимую.       – Здоров, красавчик, – голос Джека радостный и возбужденный, и Вулфард правда не знает, что сделал такого, чтобы заслужить подобное.       – Привет, – отвечает полушепотом, чтобы не разбудить ненароком Ноа. Ненавидит себя за это.       Они говорят с Грейзером почти обо всем, в одной тональности и на одном дыхании, и Финн наслаждается каждой прошедшей минутой. Джек рассказывает о собственных съемках, о Рейлинн и Кристофере, а Вулфард делится историями о Дэвиде. Про Ноа он благоразумно молчит, чувствуя, что не то совсем, что Джеку просто не стоит знать. Он спрашивает о планах Грейзера на выходные и уже составляет с ним список того, чем займутся, куда пойдут.       Финн говорит с Джеком и к Ноа прикоснуться не осмеливается – держит руки подальше, взгляд отводит на дальнюю стену и, когда уже совсем тяжко, выбирается из под него, оставляя парня хмуриться на смену положения и свернуться в клубок. Вулфард опускает голову и отходит в другой край комнаты, смеется над шутками Джека и думает о том, чтобы и впрямь не оставаться на ночь. Думает о том, чтобы поехать домой и позвонить вновь Джеку, продолжить разговор с ним, лежа в своей постели, и не думать ни о чем. Но сердце не пускает, вопит от одной только этой мысли, трясется, как лист на ветру, стоит сделать прочь от Ноа.       – Ты… – Джек замолкает на мгновение, и Финн будто бы знает, о чем тот хочет спросить. – Ты ведь вчера… Это было несерьезно, да? У нас ведь все еще нормально?       – Да, – потирая ладонью лицо, выдыхает Вулфард. – Я люблю тебя, Джек. Просто то, о чем я говорил тебе вчера… Я не могу объяснить, правда. Мне просто нужно понять, что происходит и что делать. И я совсем…       – Я знаю, запутался. Но Финн, ты сказал мне вчера, что, помимо меня, будешь встречаться с ещё одним человеком. Разве это – нормально? – Грейзер говорит спокойно, уже сонный и уставший, но ссору начинает все равно. Даже не ссору, лишь жалкое подобие оной, потому что не верит до сих пор в происходящее.       – Прости меня, – виновато и с болью, с горечью на языке и с сердцем, что рвется к Джеку, готовое уткнуться ему в шею и лежать, пока не отогреют. – Я постараюсь все уладить, обещаю.       Грейзер в трубку вздыхает и молчит около минуты, пока не переводит тему обратно на будущие выходные. Это кажется хорошим знаком, потому что Финн знает, что, захоти этого Джек, тянуть бы с их расставанием не стал. Он, без сомнений, разорвал бы все отношения и не звонил такой счастливый, не прощал бы раз за разом.       Вулфард вздыхает, вновь ведет ладонью по лицу и старается затянуть все раны своего бойфренда легкими шутками и своим мягким смехом, и все как в бреду. У них все как в бреду.       Уснуть у Финна получается с трудом; его сон тревожный, прерывающийся и такой тонкий, словно сотканный из паутины. Мысли не покидают его голову, воспоминания давят тяжким грузом, и Вулфард почти тонет под всем этим, захлебываясь таким обильным количеством чувств. Не уехал, остался подле Ноа, которого спровадил на кровать, а сам облюбовал диван. Но недостаточно, все равно недостаточно. Слишком далеко.       Переворачиваясь на бок, Финн тяжко вздыхает и прислушивается к шумному дыханию спящего Шнаппа. Что он забыл здесь, почему не ушел, когда предлагали? Что же он, черт возьми, делает? С собой? С этими двумя парнями? Ответов у него нет, потому что запутан сильно, бродит по лабиринтам своего разума словно в бреду, не находя ничего.       Окончательно просыпается Финн, когда слышит хрипы. Он оглядывается на постель Ноа, на сжавшуюся под одеялом фигурку и подскакивает на своем диване почти пружиной. Шнапп дышит тяжело, ловит ртом воздух, и у Финна едва ли не паника. Он опирается одним коленом на постель, аккуратно склоняясь над мальчишкой, и касается ладонью щеки. Горячий, словно под кожей раскалённые угли.       – Ноа? Все хорошо? – Финн взволнованно глядит на комок из одеяла, терпеливо ждёт слабого кивка и кусает губы. – У тебя есть что-нибудь жаропонижающее?       В ответ на ещё один кивок Финн поднимается с постели и в несколько шагов преодолевает расстояние до столика, где неаккуратной грудой свалены лекарства. Найти антибиотик получается быстро, как и дать его Шнаппу, как и сделать холодный компресс, водрузив его на вспотевший лоб парнишки. Финн суетится и на мгновение забывает о том, что хотел спать, что вообще хотел уехать – Ноа задыхается, сгорает и позволить себе подобные мысли сейчас кажется абсурдом.       Финн сидит на краю постели Шнаппа, укладывает смоченное в холодной воде полотенце на лоб мальчика и облегченно улыбается, когда тот прикрывает глаза, слабо выдыхая; лучше.       – Останься, – голос у Ноа грубый и царапающий наждачной бумагой, скомканный после затрудненного дыхания, но Финн готов слушать его бесконечно, лишь бы говорил подобное. Лишь бы смотрел так, как сейчас.       У Шнаппа щеки красные и непонятно, то ли это от лихорадки, то ли от смущения за сказанное, но Финну нравится в любом случае. Нравится, когда Шнапп поднимает на него взгляд, и его глаза такого яркого зеленого цвета, что перехватывает дыхание. Нравится, когда облизывает искусанные губы и смотрит так, что Финн даже и не думает о том, чтобы уйти.       Он кивает Ноа с мягкой улыбкой, ложится рядом и задумывается лишь на мгновение насчёт того, правильно ли поступает; Шнапп чувствует себя не лучшим образом и не будет ли его близость приносить больше дискомфорта. Но все эти мысли стираются, стоит Ноа придвинуться ближе и уткнуться в плечо Финна, ладонью скользнуть по животу и застыть напряженно, пока сам Вулфард не обнимет в ответ. И вмиг кажется правильным и нужным, потому что Ноа так идеально вписывается в его объятия.       – Как тебе так быстро удалось оказаться в моей постели, ты ведь только заглянул проведать меня, – Ноа слабо улыбается и говорит шёпотом, а Финн тянет ладонь и пальцами по его щеке легонько, собирая жар.       – Это все мое природное обаяние, – усмехается таким же шёпотом и заглядывает прямо в глаза, утопая, почти захлебываясь в этой зелени, – ты просто не мог устоять.       В ответ улыбка, и теплота по сердцу лавиной, сносящий все, сводящей с ума. Тишина между ними мягкая, как вата, и Вулфард не чувствует напряжения, глядя прямо на юношу перед собой; тот вызывает лишь трепет и это дикое желание касаться кончиками пальцев.       – Спасибо, – выдыхает внезапно Ноа, на Финна не глядя, набираясь смелости сказать то, что наполняет все внутренности. – Спасибо, что пришёл сегодня. Спасибо, что остался. И спасибо, что чувствуешь что-то…       Финн больше не слушает – прерывает Шнаппа поцелуем пылким, потому что по-живому, потому что там, в груди, все нараспашку и так. И больше не нужно доказательств, что у Ноа и впрямь взаимно, что он в него, потому что сердце чувствует, почти все внутри чувствует. Ответ на поцелуй получается небрежный; Шнапп, опешив, губы раскрывает навстречу запоздало и дышит все так же тяжело, но ладонями прямо в Финна, будто тот единственный, что удерживает его, не давая задохнуться. И внезапно так сильно хочется признаться, прошептать заветное и продолжать тонуть, словно в бреду повторяя имя. И Ноа действительно кажется, будто все затянуто дымкой бредовой, словно он во сне и не важно, что будет завтра – Финн целует его мягко и нежно, подолгу прихватывая губами его нижнюю губу и пальцами водя по щекам мягко. Можно попробовать сделать все что угодно.       – Финн, я… – Ноа задыхается сквозь поцелуи и на Вулфарда не смотрит, слишком смущенный, слишком больной, а сам Финн взгляда не отрывает, впитывает как губка, и у него самого сердце в бешеный стук, а дыхание в сорванное. – Люблю…       И все. У Ноа слово срывается легко и растворяется в новом поцелуе, а у Финна оно остается тяжестью на кончике языка, потому что самому не хватает решимости признаться. Потому что сам не уверен, что настолько. Потому что любит Джека, а к Ноа просто что-то новое. Что-то настолько кружащее голову, настолько волшебное. И он целует Ноа жадно, топит себя в нем и надеется, что послышалось, но сердце все равно пропускает удар, сжимается и поскуливает – любят.       – Тебе нужно поспать, – Финн отрывается нехотя, мажет губами по кончику носа и шепчет приглушенно, – сон поможет поправиться.       Ноа с ним не спорит, кивает и прикрывает глаза, зарываясь носом в подушку. Финн же зарывается взглядом в него, смотрит на правильные черты лица и не знает, дышит ли сейчас вообще – легкие словно перестали работать, а в груди так тесно, до боли. Ноа любит, и сердце то бешено стучит, то удар пропускает при одной только мысли. Ноа любит, и Финну кажется, что он сам в бреду матовом, персиково-алом, где есть навсегда для них двоих. Ноа любит, и, кажется, словно это чувство, – того, как все внутри переламывается, обрывается и наполняется вновь, – и есть любовь. И не остановится, не напиться этой любви, не вдохнуть полной грудью.       Финн смотрит на спящего парня в нескольких сантиметрах от себя и его не отпускает. Он в бреду капитальном, персиково-алом, где Ноа Шнапп влюблен в него полностью, с придыханием, а он сам вдыхает его снова и снова.