запутанные в любви

      У Финна руки опускаются, и сердце словно сжимается – смотрит на окна своей квартиры, погасшие и словно неживые, такие, какими привык их видеть, каждый раз возвращаясь, и больше не спешит. Какой смысл, когда там никого, ведь Ноа уехал, и винить его Финн не может; задержался больше чем на час, пока возвращался от Оувелла и закупался в ресторане. Он так спешил, едва ли не сбил с ног фанатку, пока покидал заведение, и все равно напрасно.       Финн корит себя – мог ведь быть быстрее. Он надеялся, что Шнапп все же дождется, но сейчас эта хрупкая надежда треснула – Финн понимает, что иначе просто не могло быть. Ноа, наверное, от скуки чуть не умер, пока ждал. Лично он, без сомнения, умер бы.       Поднимаясь к себе уже с несколько поникшей головой, с этим чертовым пакетом из Грин Папайи с разнообразием тайской кухни, с этим поскуливающим сердцем, Финн просто хочет уснуть. Он хочет завалиться на кровать и, прокручивая в голове этот день, заснуть. Он хочет стереть из памяти разговор с Джошем, потому что тот ничего не дал кроме глупого совета, и думать только о Шнаппе, отличное завершение дня в компании которого так нагло отобрал лучший друг. Он хочет просто уснуть, надеясь, что этот сон спасет от реальности, где он в самой отвратительной ситуации.       Отпирая входную дверь и заваливаясь в тёмный коридор прихожей, Вулфард сваливает пакеты с едой в угол и скидывает кеды. Так тихо и темно, так удушающе и до дрожи, так хочется выйти прочь и поехать к Шнаппу, в его лофт, да куда угодно, но лишь бы не здесь, не в этом хроническом одиночестве. Оно давит реальностью, где, Финн уверен, нет ничего, где нет даже стабильных чувств.       Финн опирается спиной на стену и прикрывает глаза, набирает в лёгкие воздух – хочется достать мобильный и позвонить Шнаппу, узнать, как далеко тот уехал, попытаться вернуть. Хочется отправить гневное сообщение Джошу и набрать номер Ника. Но Финн не делает ничего из этого. Он просто проходит в гостиную и замирает на пороге, едва ли дыша, потому что Ноа не дома, не в своем лофте, а здесь, спит на диване, свернувшись под тёплым вязаным пледом. И у Финна словно сердце останавливается, пропускает целых два гребанных удара и сжимается, скуля радостно, с облегчением.       Подходит к дивану он неспешно и тихо, хотя хочется подбежать, хочется уткнуться и притянуть ближе. Вулфард опускается на колени, приседает рядом с диваном и включает ночник, вырывая Ноа из сна непроизвольно; тот жмурится, потирает глаза и, заметив сидящего перед собой парня, не особо больно пихает того в плечо.       – Быстро вернусь? Так ты говорил, да? Такое чувство, будто ты вообще не спешил и…       Наигранную гневную тираду Вулфард прерывает тёплой и такой счастливой улыбкой – Ноа здесь, никуда не уехал, – и поцелуем напористым. Он, черт возьми, был так уверен, что Шнапп уехал, что он один будет есть эту дерьмовую тайскую кухню, что один будет засыпать сегодня, но тот рядом, зарывается пальцами в кудри и отвечает на поцелуй. И Финн готов забить на все и провести чуть ли не всю ночь так: сидеть на коленях перед диваном и целовать, бесконечно целовать Ноа Шнаппа. Возможно, так и поступил бы, но сигнал мобильного, пищащий о принятом сообщении, прерывает. И Финн знает от кого оно, и ему так стыдно перед Джеком, что едва ли думал о нем сегодня, что все мысли занимал только Ноа, что весь день занимал только он. Стыдно, что сейчас совсем не хочет смотреть на сообщение, потому что собраться с мыслями не выходит. Когда больно становится ощутимо, больно, что продолжает целовать губы Ноа, а телефон непрочитанный сообщением жжет карман и пищит третий раз уже, Финн отстраняется и хмурится.       – Не хочешь посмотреть? – Шнапп прикусывает губу и смотрит взглядом печальным настолько, что Финн понимает – тот знает, от кого сообщение. – Может, что-то случилось и…       Финн не хочет смотреть, потому что знает, – он знает, что это испортит все. Он знает, что как только посмотрит на сообщение, сразу захочет ответить, и тогда Ноа уйдет. Не потому что ему будет обидно или неприятно, а оттого, что он будет чувствовать себя лишним. Финн знает это, видит это в его глазах и совсем не имеет понятия, как поступить.       – Если хочешь, я могу уйти… – Ноа суетится, поднимается с дивана, выпутывая ноги из пледа, и оглядывается в поисках куртки. Понимание происходящего приходит к Вулфарду с опозданием на минуту, и он едва ли с ног Шнаппа не сбивает, обхватывая лицо руками и едва ли не захлебываясь просьбами остаться. Он выпрашивает несколько минут, обещает, что всю оставшуюся ночь проведет в его компании, и оставляет в гостиной.       А Ноа словно в снежной буре; стоит посреди комнаты и обхватывает себя руками, чувствуя, как возвращается та горькая реальность, которой он избегал весь день. Финн не его, что бы ни говорил, как бы крепко не обнимал, он все еще чужой. И осознание этого морозит кровь в жилах и душит леденящим холодом – зачем вообще остается здесь? Но уйти не может, отпустить Вулфарда не получается, хочется удержать хоть ненадолго, на такие дни, каким был этот. Где Финн греет лучше любого солнца, где перехватывает дыхание, просто глядя в ответ. И сердце сжимается в груди, и снежные кристаллы по венам вместе с кровью.       – Ты сам виноват, Ноа, – ладонями по лицу и с беззвучным криком в душе. – Так какого черта ты хочешь возмутиться?       Тяжело вздыхая, Шнапп оглядывается; квартира так похожа на Финна; беспорядочная в одной комнате и идеальная в другой, обставленная словно впопыхах. Ноа уже успел оглядеть здесь все, пока ждал, но едва ли решился к чему-то прикасаться. Все словно пропитано было Джеком, Шнапп боялся оглянуться и увидеть, как тот перебирает небрежно пластинки у дальней стены, или, сидя на подоконнике, докуривает сигарету. Курил тот редко, почти никогда, но все же раз в неделю мог, если захочет. Глядеть в сторону спальни Ноа так и не решился – холодная волна дрожи пробегает по спине, стоит просто подумать об этом. Потому и уснул на диване в гостиной, потому никуда кроме нее заходить так и не стал.       Сейчас же, оглядываясь и находя пакет из ресторана, оставленный Финном в прихожей, Шнапп думает, что голоден, что съел бы сейчас не один только пад тай с курицей, но даже пару небольших шашлычков с креветками. Он разбирает пакет в гостиной за кофейным столиком и есть начинает без Финна, включая первый попавшийся фильм на Нетфликсе – лишь бы не слышать приглушенного голоса Вулфарда за стеной. Помогает, вот только заморозков в душе меньше не становится, почти разрастаются льды. И правда хочется уехать, просто уйти, не попрощавшись, но Ноа не может. Он смотрит в сторону дальней комнаты, где Вулфард беседует с Джеком по телефону и понимает, что правда не может. Что пропитал себя всего Финном и отпускать его не хочет, что запутал себя в нем и его в себе, потому что признание все еще звоном отдается в его голове. Финн любит его.       Замечая, как Вулфард выходит из комнаты, уставший и поникший, Ноа поднимается на ноги и думает шагнуть навстречу, но медлит, оставаясь стоять на своем месте. Что он может сейчас сделать? Возможно, уже сделал достаточно, просто ворвавшись в жизнь Финна и разрушив его отношения. Вулфард же его движений будто и не замечает, ступает ближе к дивану и измученно плюхается на мягкое сидение, откидываясь на спинку и прикрывая лицо руками. Видеть его таким Ноа больно, почти скручивает все внутренности в узел, потому что впервые настолько сломленный, настолько уязвим перед ним.       – Мне… Мне уйти? – Шнапп приседает рядом, но на расстоянии, на Финна не глядит и зарывает взгляд в рисе, сдобренном соусом. Решение уйти не покидает его, настойчиво бьет по затылку и твердит, что правильно, что иначе и быть не может.       – Нет, с чего бы? – Финн, наконец, отрывает ладони от лица, потирает переносицу и старается говорить непринужденно, словно его сердце не крошится на кусочки сейчас. – Все нормально.       – Ты не выглядишь нормально. Финн, я могу…       Ноа касается ладонью его плеча легонько, ведет вниз по руке и сжимает пальцы – хочется как-то поддержать, хочется вернуть улыбку и этот блеск глаз, хочется вновь вернуться в тот вакуум, наполненный счастьем, но не получается ничего. Все кажется таким далеким, что Ноа просто не знает, что сделать, чтобы перестало болеть. Хоть у одного из них.       – Это просто невыносимо, – тихий вздох Финна удивляет, как и полностью разбитая маска непринужденности, которую пытался натянуть ради Ноа. – Разрываться вот так на вас двоих, знать, что причиняю боль обоим. Я… это убивает меня.       – Финн… – срывается с губ тихое, такое жалостливое, и Ноа не знает, что сказать, не знает, что подумать, потому что никогда и не задумывался о том, насколько тяжело это для Финна, насколько больно для него раздирать себя на части, не в силах остаться с кем-то одним. Но Шнаппу тоже больно, больно каждую минуту, которую думает о Финне, больно непереносимо, но и сладко тоже, волнующей дрожью по сердцу от одного лишь взгляда на него.       – Знаешь, как сильно я хочу быть с тобой, Ноа? До безумия. Но, как бы сильно не хотел тебя, я… Джек дорог мне не меньше и… – его тихий голос срывается, слова спотыкаются друг о друга, а руки дрожат, ходят ходуном так, словно у него припадок, и это погребает под собой все чувства Шнаппа, потому что любит его сильно. – Я знаю, что должен сделать выбор как можно быстрее, отпустить кого-то, ведь это так больно. Я просто не могу сейчас, я просто не готов, продолжаю разрываться, и мне так жаль. Мне так жаль, Ноа, прости меня, пожалуйста. И я не держу, правда, если ты решишь, что это уже слишком, что тебе больно и…       Финн говорит и говорит, задыхается от нехватки воздуха в легких, а Шнаппа душит ком в горле – не хочет терять, не готов еще совсем, только ведь удалось ухватить.       – Я подожду, – для Ноа словно приговор, но Финн смотрит таким удивленным взглядом, что сердце в груди останавливается, и Ноа тянет ошарашенного ответом Вулфарда к себе, обнимает крепко, прижимая и носом зарываясь в кудри, шепчет: – Я не хочу уходить.       И Финн слабо кивает, обнимает в ответ за талию и дышит сорванно в ключицу, согреваясь и успокаивая сердцебиение. Ноа хочет сказать ему, что будет ждать столько, сколько понадобится, потому что ждал и до этого, потому что ждать он умеет, но молчит и перебирает пальцами темные завитки волос, чувствуя, как тот успокаивается и притягивает ближе, к себе на колени.       – Останешься сегодня? – голос грубый и скомканный, Ноа отстраняется нехотя, решая, сможет ли наконец этот день закончится, если он в который раз за вечер ответит согласием. – Ты ведь не передумал еще?       – Тайская кухня и несколько серий Экзорциста? Ты, правда, думаешь, что я бы ушел?       Шнапп улыбается, устраивается удобно рядом с Финном, ловко соскальзывая с его колен, и кивает на разложенную на столе еду. Он вновь склоняется над своим пад тайем, добавляет туда еще совсем немного острого красного перца и не замечает взгляда, каким смотрит на него Вулфард.       – Я люблю тебя, – шепчет Финн тихо, когда Ноа возвращается в прежнюю позу и занимается переключением кнопок на пульте. Он склоняется ближе, носом утыкается в щеку Шнаппа и мягко касается губами кожи. И это греет, согревает все заморозки в душе Шнаппа так, словно сквозь тучи пробилось июльское солнце, горячее и яркое, такое похожее на Финна Вулфарда.       Совсем не холодно, совсем жарко, почти обжигает. Горячо в прохладных кончиках пальцев, жарко во вспотевших ладонях по коже, тепло в смазанных поцелуях на губах. Ноа дышит рвано, хватается за плечи Вулфарда и едва успевает перевести дыхание, как Финн вновь перекрывает доступ к кислороду, целуя глубоко, прижимая к себе теснее. Словно ток по коже, словно безумие по венам горячим огнем, и Шнапп выгибается, подается навстречу и сам поцелуями по плечам Финна, пока тот рукой упирается в подлокотник дивана. Ноа наотрез отказался от кровати, а Вулфард и не спорил – целовал и целовал, бесконечно тонул и дышал.       – Нормально? – вопрос Финна кажется таким абсурдно глупым, его взлохмаченные кудри в темноте гостиной такими забавно-милыми, а обеспокоенный взгляд, поддернутый пеленой желания – нескончаемо любимым. Ноа кивает, приподнимается на локте и целует; мягко и медленно.       И откидывается обратно на спину, выгибается и кусает губы на толчок, и Финн так близко, почти вплотную, дышит в висок так же сорвано и горячо, губами мажет по волосам, оставляя сухие поцелуи, и почти тонет в ощущениях, почти окунается с головой и, без сомнений, ощущения восхитительные. Хочется дышать, хочется погружаться глубже, хочется ближе. Чтобы так руками по спине, как сейчас, и дальше. Хочется, чтобы вдохи сорванные на его губах таяли горячим воздухом и прежде. Всю ночь напролет дышать в унисон, как дышат сейчас, и смотреть так, будто самое важное.       Финн глядит на Ноа, раскрасневшегося, со сведенными к переносице бровями, тяжело дышащего, с россыпью родинок по телу, и его словно в сторону ведет, будто кто-то подсыпал что-то в его бутылку с пивом, в эту его согревающую ладони любовь.       Пальцы путаются в кудрявых волосах, губы мажут поцелуи по горячей коже и больше не холодно внутри, больше не ранит льдами, не калечит заморозками, и Ноа почти плавится в руках Финна, коленом задевает его ребра и стонет тихо, словно боясь, что выйдет за пределы их узкого дивана, их горячего кокона.