запутанные в любви

      Это походит на болото; Финн чувствует, что выбраться уже не может, что затянуло настолько, что он умирает.       Его трясет, перед глазами расплывается, и он ищет Джека, отчаянно скачет взглядом по людям, желая найти своего бойфренда как можно скорее, вцепиться в него и стараться выплыть, глотнуть свежего воздуха, спастись хоть как-то. Руки дрожат, сердце почти не бьется в груди и ему так больно, будто вырвали из груди что-то – Ноа больше не хочет быть с ним, слышать его, видеть. И внутри все так пульсирует от боли, что не заглушить крика в голове, что не залатать и не спастись – лишь захлебываться.       – Финн? Ты в порядке? – Грейзер всплывает перед ним как спасительный круг, обвивает руками и проводит ладонью по волосам. – Поедем домой, ты неважно выглядишь.       И Вулфард не спорит, потому что выглядит он и впрямь дерьмово, потому что и чувствует себя так же, но идет за Джеком уверенно, думая при этом о том, что не стоило вовсе приезжать на эту вечеринку. Он вспоминает выражение лица Ноа – опустошенное и разбитое, – и понимает прекрасно, что едва ли имеет теперь право не то, что заявляться на его порог, даже говорить с ним. И от этого так плохо, так болит, что все как в тумане – отыскивай только Джека и следуй за ним, потому что иначе утонешь окончательно, не выплывешь совсем.       Затягивает и Ноа, погружает почти с головой и топит, бесконечно безудержно тянет на дно. Будто забрёл в самое сердце болота и не выбраться теперь.       Сэди с ним рядом, готовит крепкий чай и сетует на отсутствие сладкого, а Шнаппу все равно – он без шанса на спасение погружается все глубже, потому что Финн позволил погрузиться. Потому что Финн сказал, что любит. И вроде бы и не больно уже так, вроде притупилось все, включая чувства, но Шнапп знает, что не так. Он знает, что стоит сделать неверное движение, и задохнется от горящей агонии, что захлебнется отчаянием.       Сэди садится напротив на кровати, глядит молча несколько минут, и Ноа знает, что она хочет сказать.       – Надо что-то с этим делать, – начинает она, заправляя прядь медных волос за ухо, – надо решать что-то с Финном. Это не может продолжаться так…       Ноа поднимает взгляд на подругу, принимает из ее рук чай и улыбается ей несколько печально. Что он может ей сказать и как объяснить, что прервать это все не выйдет. Как убедить, что его просто поздно уже спасать. Тем более, и так уже на волоске все.       – Ноа, послушай, – она ерзает на кровати и смотрит пристально, – я понимаю, что ты чувствуешь к нему что-то, но давай будем объективными. У вас нет будущего.       Слова больно бьют, но Шнапп смотрит на неё лишь с лёгкой обидой. Он знает, что та хочет сказать, знает, что именно ему выскажет, знает все, но выслушивать не хочет.       – Если бы Финн хотел, он бы расстался с Джеком. А то, что он сказал тебе, разве ты не думал, что это для того, чтобы удержать тебя рядом? Может ему и приятно общаться с тобой, но что потом? И почему ты думаешь, Джек не рушит все с ним? Он знает, что Финн нагуляется и вернётся, он знает, в отличие от тебя, дурака, что вернётся он к нему. Ноа, я…       Шнапп глядит на подругу и его едва ли не бьет крупная дрожь, потому что она права. Конечно, было время, он думал об этом тоже, но никогда не задумывался, отчего Джек терпит эту измену, сейчас кажется все предельно ясным, почти кристально понятным, и очередная буря накатывает, погружает в себе, заталкивает в это болото силой. Чертова Сэди Синк права, и у Ноа едва ли есть какие-то аргументы, потому что Финн не давал ему таковых. Обещал, просил подождать, ничего более. И когда девушка переводит дыхание, чтобы разразиться новой тирадой, он ловко перебивает ее:       – Сэди, пожалуйста… Не надо. Перестань, прошу тебя.       Она смотрит на него с безграничным сожалением и печалью. Тянет к нему свои руки, обнимая, и обещает, что пробудет с ним всю ночь. Она предлагает посмотреть Друзей и хоть ненадолго отвлечься от Финна, на что Ноа соглашается, хоть и понимает, как тяжело ему будет отодрать себя и свои мысли от Вулфарда.       Устраиваясь удобнее перед ноутбуком, Шнапп наблюдает за махинациями подруги, едва ли понимая, что именно она делает, задумываясь вместо этого о том, что эти несколько дней, которые он проведёт в одиночестве, нужно будет обдумать ситуацию с Финном. Нужно будет выпутаться из этого болота хоть немного.       До дома Джека они доезжают быстрее, чем ехали от Финна до вечеринки и, признаться, Вулфард этому благодарен – прохладный свежий воздух был катастрофически нужен, и сейчас, замирая у машины и дыша глубоко, Финн замерзает изнутри. Так глупо потерял одного и так отчаянно цепляется сейчас за другого – надо иначе, надо прийти в себя, а не использовать Джека как отдушину.       – Соберись, Вулфард, – шепчет себе под нос Финн, потирая руками лицо, – ради Джека, блять, соберись!       Сам же Грейзер все еще опьяненный алкоголем, едва ли замечает метания своего парня, но обеспокоенно на него косится все равно. Он ведёт его в их с Рейлинн квартиру, отпирает ключом дверь и едва ли не у самых дверей жмется к Финну ближе, подтягиваясь на носках кед и прижимаясь губами к его губам. И Финн охотно отвечает, обхватывает руками и тянет к себе ближе, внезапно чувствуя, что это самое необходимое сейчас. Да, безусловно, необходимым было и желание кинуться прочь отсюда в лофт к Шнаппу, вымаливать у него прощение, хотя и причин особых не было.       Полностью запутанный Вулфард едва дышит, отрываясь от Джека и отходя от него на мгновение на несколько шагов, чтобы отдышаться, чтобы собрать себя и понять, что, черт возьми, произошло. Грейзер обнимает со спины, вжимается носом в основание шеи и неспешно ведет к дивану, а Финн и не сопротивляется, послушно движется и опускается на мягкое сидение. Он думает о том, что завтра обязательно попробует позвонить Ноа, хотя понятия не имеет, что ему скажет. Что не хотел целовать своего бойфренда на вечеринке их общего друга? Это будет ложью. Но он явно не хотел, чтобы Ноа видел это. Ему жаль, что Шнапп стал свидетелем этого поцелуя. Почти выкручивает от раскаянья, почти сжигает от потери.       И Финн глядит на Джека, зарывается в него с головой, потому что может, потому что спасает совсем слабо, даёт дышать совсем немного. И вроде бы легче, пусть и в клочья. И они целуются на диване в квартире Джека, неспешно, будто растягивая нугой, будто застревая во времени. И пусть отдушина, пусть от этого не так свербит в груди, ладони Грейзера он тормозит, когда тот касается ремня джинс.       – Я.. Я не могу Джек, прости, – говорит быстрее, чем успевает подумать, и жалеет почти моментально, потому что Грейзер отказа не принимает, меняется в лице и глядит удивленно.       Он пробует вновь; тянется за поцелуем, руками по низу живота и вновь встречает неохотный отпор. Финн не хочет отталкивать, но и затягивать свои раны на сердце сексом с Джеком не желает. Хочет не думать о Ноа, но только о нем и думает, только о нем и болит. Он отказывает и смотрит побитым щенком, потому что Джек даже не слышит его – в алкогольной дымке, не плотной, но все ещё не развеявшейся, он реагирует грубо, почти так же больно для Вулфарда.       – Что за дела, Финн? – хмурится, отстраняясь и сползая с колен своего парня, возмущенно начинает Джек.       Он прикусывает губы, глядит пристально и не ловит взгляда Вулфарда. Тот элементарно не решается поднять глаза и посмотреть прямо, не решается объяснить и переубедить. И Джек читает его с лёгкостью.       – Это несправедливо, – говорит он, – я ведь стараюсь, черт возьми! Я хочу быть с тобой. Я хочу забыть, стереть эту твою гребанную измену, простить всю ту херню, что ты натворил, но ты мне не даёшь!       И словно обваливается последний мост, последний спасательный круг идёт под воду, уплывает далеко, и Финн тонет с головой, захлёбывается черной бурлящей жижей чувств, откашливается растоптанным сердцем и тонет в своих запутанных отношениях. Он смотрит на Джека; на линию челюсти, на ключицу, на руки, сжатые в кулаки, и понимает – рано или поздно это бы произошло. Рано или поздно они бы пришли к этому разговору, который закончится явно не хорошо.       – Финн, ты меня отталкиваешь, и из-за чего? Из-за этой интрижки? – Грейзер отступать уже не собирается, говорит внезапно так ровно, будто подготавливался, писал ночами свои реплики и репетировал их, как очередную роль. И Финн понимает, что вот он как раз и не готов. Он абсолютно не готов и не может сказать что-то вровень, что-то, что побьет слова его парня.       – Джек, ты заводишься с пустяка, – Финн идёт на попятный, потирает ладонью лицо и сожалеет, что вообще заговорил, – у меня просто нет желания, а ты разводишь из-за этого драму.       – О, у тебя нет желания? А с ним оно есть?       Больно, слова Джека хлестают больно, и Финн едва сдерживает себя, чтобы не подумать о той ночи с Ноа, чтобы не сорваться в сожаления и не высказать Джеку, что не только в этом дело, но он благоразумно молчит и поднимается с дивана, как минутами ранее это сделал сам Грейзер.       – Вулфард, если тебе так хотелось трахаться на стороне, так стоило сказать, я бы, может быть, и не был против, но разводить этот бред с тем, что разрываешься между нами – смешно.       И словно по живому, словно отрывает от больного и трепещущего, словно раскаленным углём по открытой ране. Не в этом дело! Он, черт возьми, мог и не спать с Ноа, он весь гребанный месяц их отношений почти и не думал об этом. Но ведь сказать об этом не может, сделает только хуже.       – Что за хрень ты несёшь? – тихим голосом, почти грубым, почти рассыпанным. А Джек будто и не слышит, с озлобленным и оскорбленным задором перескакивает с темы, и Финн слышит его боль, горькую и под градусом, но такую живую.       – Ох, трахать его, наверное, было одним удовольствием! Эта его такая пиздатая невинная мордашка и…       – Ты себя хоть слышишь? – он ступает ближе, обхватывает руками лицо Грейзера и заглядывает в глаза, надеясь, что тот услышит, надеясь, что стряхнет с себя эту озлобленную ревность. – Джек, уймись, ты несешь какой-то бред, это ведь глупо, ты ни с чего завёлся и…       Отпихивает руки Вулфарда легко, отталкивает от себя на два шага и дышит тяжело, смотрит обиженно и хмуро, почти зло и с болью.       – Заебал, Финн! Знаешь, как сильно я уже устал от всего этого? – выпаливает и сомнений почти нет – прогонял фразу через себя каждый чертов вечер, который был не с Финном. – Сколько еще это терпеть? Этот гребанный Ноа, я не успел вернуться, а он уже все портит. Когда это уже закончится, Финн?       Меткие фразы Джека бьют похлеще плети, и Финну не остаётся ничего, кроме как терпеть, выслушивать и осознавать, что хуже едва ли может быть сегодня. Он уже теряет Джека, тот ускользает сквозь пальцы и не задержать. Теряет его почти также, как потерял сегодня Ноа.       – Ты, блять, говорил что будет по-другому! – голос Грейзера срывается, он замолкает на мгновение, подавляя непрошеные, совсем нежеланные сейчас слезы. – Ты говорил, что уладишь, говорил, что будет все нормально. Где это ебанное “нормально”?       – Ты не был против, сказал, что подождешь!       Бывает, стоит произнести фразу и понимаешь, что лучше бы не говорил её. С Финном то же самое сейчас; понимает, что сморозил глупость, в ту же секунду, как видит изменившееся выражение на лице Джека. И ему страшно, потому что он знает, что будет дальше. Он так чертовски облажался.       – О, даже не начинай! Не надо говорить, что я сам виноват в этом всем! Ты чертов ублюдок, Вулфард, – вспыхивает Джек, подобно спичке, и прожигает Финна взглядом таким обиженным, таким пропитанным пьяной злости, но потом просто сдаётся. – Знаешь, что – похуй. Забирай свои шмотки и проваливай...       Он отворачивается от Финна, путая ладонь в собственных темных волосах, бредет в свою комнату и вытягивает оттуда небольшую спортивную сумку. Бросает ее под ноги Финна и в глаза даже не смотрит, только на сумку, словно надеясь, что та загорится от интенсивности взгляда, запылает и испепелит все его чувства к этому придурку. А мир Финна будто рушится окончательно, раскалывается и в пыль. Что? В каком смысле – убирайся? В каком смысле – собирай вещи?       – Что? Ты серьезно? Джек, мать твою, что за… – он подлетает к Джеку, встряхивает его за плечи, надеясь привести в чувство, ведь так нельзя, ведь это невозможно. – Да успокойся ты!       А тот и спокоен уже, устало потирает переносицу и поджимает губы, совсем не смотрит на Финна и дышит так размеренно, будто не он сгорал от гнева минутами ранее.       – Перестань меня трогать, – выскальзывает ловко из рук, ногой пинает сумку и кивком головы указывает на дверь и это его безразличие почти убивает Финна, уничтожает не хуже сломленного, разбитого в крошево взгляда Ноа несколькими часами ранее. – Просто убирайся, видеть тебя не хочу.       Финн не уверен, может ли быть больнее, может ли быть еще хуже, чем сейчас. Он смотрит себе под ноги, на эту чертову сумку, на свои ботинки, на это болото, что затопило его абсолютно. Он думает, что может наладить завтра с обоими, что попытается, что будет вымаливать на коленях, но сейчас, глядя на такого Джека – равнодушного и холодного, такого разодранного в клочья, – он думает, что остаться здесь нужно. Это кажется самым важным сейчас, остаться подле него, потому что с Ноа и не ссорился вовсе, потому что со Шнаппом наладить все будет в разы легче. И потому Вулфард поднимает взгляд на Джека и ступает ближе на шаг, касается пальцами его руки и облегченно выдыхает, когда тот не отдергивает, когда смотрит в ответ.       – Джек...       – Ты все просто сломал, уничтожил, и как… Что мне теперь, блять, с этим делать? – выдыхает, почти выталкивает из себя, почти выпихивает из своего сердца, и Вулфарду кажется, будто вновь теряет, упускает из виду. – Я терпел, Финн. Я сделал все, чтобы ты был счастлив, чтобы у нас все было хорошо, а ты к чертям все разрушил.       – Прости меня, пожалуйста, я знаю, что облажался. Я знаю, что у тебя есть полное право вышвырнуть меня отсюда, но, черт… – выпрашивает, вымаливает, вцепляется в плечи и тянет в объятия, из которых не выпутаться, не избавиться так просто. – Пожалуйста, прости меня…       Между ними виснет тишина; Финн чувствует ее горечь на языке, ощущает спиной ее холод, слышит, как в ней колотится бешено его сердце, и это словно последний шанс. Он носом зарывается в волосы Джека, вдыхает запах его ментолового шампуня и резкого одеколона, сладости колы, и боится уйти. Джек – без сомнений дорогое и любимое, самое нужное, и терять его непереносимо, душит и ломает.       – Знаешь, Финнлард, – говорит Грейзер так, будто выплевывает, потому что знает, кто так называет, кто использует это забавное прозвище, и Вулфарду больно вдвойне, будто по сердцу пилами проходятся. – Я больше не хочу. Я не хочу больше быть понимающим. Я больше не хочу ждать. Либо ты расстаешься с ним, либо я расстаюсь с тобой.       И словно занавес падает и полностью погружает под грязную воду, заполняет холодной черной жижей легкие, сдавливает спазмом горло. Нет. Только не это, только не так. И Финн смотрит на Джека, касается пальцами его щеки и кивает быстро, боясь передумать, боясь, что тот заметит фальшь.       – Хорошо, хорошо, я поговорю с Ноа. Хорошо.       Слова даются с трудом, и Финн не удивлен – весь его рот, все его внутренности переполняет болото, затянувшее его. Трясина, что загнала и потопила в себе тошнотворным комом черной воды из сожалений и ненависти к себе.