запутанные в любви

      Все до странного непривычно. Джек переворачивается на спину и глядит в потолок; без Финна непривычно, без Финна будто и не дышится. Так было в первые недели после того, как Вулфард сказал о перерыве, так продолжается уже почти месяц. У Джека не болит ничего, но непривычно все так же. Он помнит те первые несколько дней, когда его корежило и ломало, когда выворачивало наизнанку из-за слез и обиды, когда стискивало клешнями и противилось решению Вулфарда. Сделать ничего все же не мог и принял, смотрел, как Финн уходит и кусал губы, сгрызая засохшую корку.       Финн говорил, что так правильно, что им всем нужно восстановиться, пережить произошедшее, прийти в себя, а Джек понимал, что это конец. Что Финн не вернётся, что Финн будет жить дальше без него. Возможно, что с Ноа, возможно с кем-то другим, неважно. Не с ним, и это главное.       Сейчас Джек видит яснее, отчаянье не затапливает его, не накрывает с головой как в первые дни. Можно не сходить с ума. Но Джек сходит – медленно позволяет себе тонуть вот таким утром, когда солнце только начинает свой восход, ещё не согревает, ещё даже не будит никого. Он привычно думает о Финне, размышляет, когда тот посчитает нужным вернуться, раздумывает о том, стоит ли ему позвонить. И даже звонит. Но только не Вулфарду.       Он тянется через всю постель, притягивает к себе мобильный и с сомнением глядит на номер, который любезно раздобыла для него Рейлинн. Стоит ли набирать? Стоит ли вообще совершать подобное? Внутри все ещё кипятится, стоит лишь подумать, не говоря уже о том, чтобы позвонить, заговорить.       Все получается быстро, и Джек не хочет раздумывать, хочет просто понять, хочет разобраться и решить, оттого и вздрагивает, когда слышит голос в трубке.       – Ноа?       Уже абсолютно привычно, уже почти все затянулось, уже даже дышать легче. Ноа едва ли чувствует прежние рвущие его на части чувства, губящие его каждую минуту. Он улетает на весь этот месяц к родным в Нью-Йорк и проводит с ними две недели в новом доме. В оставшееся время он вместе с Хлоей гуляет по городу, посещая понравившиеся ей выставки и водя за собой на премьеры кинофильмов.       Он почти залечил тогда все свои раны, о Финне думал все реже, зная, что опасно, что вновь выбраться не получится, и почти вернулся к тому, что было. К привычному уже состоянию влюблённости незаметной, затаенной глубоко, которую почти не достать.       Для Ноа привычно, почти не колит в груди, почти не звенит в подкорке мозга о том, что Финн тоже любил. И кажется, будто было дурным сном, самым больным и самым лучшим сном, который только был. Ноа старательно избегает всего, что хоть в малейшей степени касается Вулфарда, чтобы ненароком не сорваться, и ему привычно, почти так же как было до того, когда Финн все запутал. Он говорит об этом Милли, когда встречается с ней после возвращения из Нью-Йорка и не ждёт ничего от неё в ответ, но она говорит, и говорит довольно уверенно.       – Тебе нужно не задавливать свои чувства к нему, Шниппер, а двигаться дальше. Ты стоишь на месте, – произносит она, доедая свой салат и отставляя пластиковую коробку в сторону.       Ноа слушает ее и понимает, о чем именно она говорит, но не соглашается. Ему непреодолимо трудно отказаться от своей любви к Финну, потому что не знает как иначе, потому что трудно даже представить каково это – не любить Финна Вулфарда. Оттого качает головой и тяжело вздыхает, смотрит в сторону.       – Не думаю, что я готов для этого, Миллстер. Я хотел бы притвориться, что есть какой-то выключатель, который может отключить все мои чувства к Финну, но с меня достаточно самообмана. Тошнит уже от этого.       Девушка понимающе кивает, но хмурит брови все равно – уже устала видеть лучшего друга разбитым.       – Ты все равно постарайся, хорошо?       Она смотрит выжидающе и не отстаёт до тех пор, пока Шнапп не кивает, сдаваясь. Что ещё остаётся, если подруга взглядом может прожигать получше любого огня.       В Лос-Анджелесе Ноа уже чуть больше недели и атмосферу гнета чувствует тут же – она будто пропитывает собой воздух и душит. И даже не столько из-за Финна, а в целом, но Шнаппу привычно – он никогда и не дышал полной грудью, чтобы задыхаться сейчас. Но все-таки задыхается когда, поднимая трубку телефона одним ранним утром, он слышит голос Джека.       И к удивлению Шнаппа их разговор проходит довольно неплохо, даже вполне хорошо. И поначалу Ноа правда не понимает, почему Джек ему звонит, почему говорит с ним, почему вообще заводит этот пустой разговор. Они не говорят о чём-то конкретном до тех пор, пока Грейзер не произносит, что с Финном у них ничего нет. И Ноа от этой новости не чувствует ничего, хотя знает, что Джек ожидал иного эффекта. Настолько привычно стало, что они как чужие уже, что волновать не должно.       – Можешь делать с этим что захочешь, я устал, – голос Грейзера тусклый и разбитый, и Ноа узнает в нем себя, забитого сейчас глубоко, что достать не получается, – если, конечно, оно тебе надо.       Ноа не понимает, хмурится и смотрит на ошарашенную Милли, слушающую разговор тихо, прижавшись вплотную к динамику телефона. Что он должен делать? Чего Джек от него ждёт? Что он тут же побежит к Финну?       Горький ком подступает к горлу, раздражение и обида давят на грудь, выдавливают из него грубые ответы о том, что Джек идиот, раз полагает, что все так просто. И после этого виснет молчание – Ноа смотрит на свои руки и чувствует, как дрожит весь. Джек будто по живому режет, возвращает в самые сложные моменты, медленно уничтожает все выстроенное так старательно.       Милли сжимает его пальцы, качает головой и лбом прижимается к его виску – говорит, что нельзя, что кончится так же плохо, если сорвётся. Но Джек только начинает; прочищает горло и просит тихо, почти чувствуя вину за подобную просьбу.       – Расскажи мне… Как у вас все началось.       – Я не хочу, – получается немного грубо, но Шнапп почти дрожит от одной этой просьбы, ведь вспомнить все, рассказать об этом парню Финна, считай, закопать себя заживо. – Прости, Джек, но я не буду этого…       – Скажи, это он сделал первый шаг?       – Джек, я…       – Мне нужно знать, Шнапп! Ты должен мне! Это по твоей вине мои отношения развалились!       – Я не знаю, что ты хочешь услышать, – с тяжёлым вздохом, с самым болезненным сжатием сердца, – это было случайно. Прости Джек, но я, правда, не хочу говорить об этом. Финн сделал больно не только тебе, и…       И тут Ноа понимает, что стоило промолчать, что стоило положить трубку, как только услышал голос Джека в трубке. Он ведь понимал, что ничего хорошего ждать не стоит, а теперь выслушивает насмешки и обвинения. Джек хмыкает и ядовито подмечает, что Ноа ничего и не стоило ожидать, что больно быть не может, что Финн не обещал ему ничего, что они и встречались-то меньше месяца. Что Ноа просто увёл, нагло и подло, а значит и болеть нечему у него. Джек бросается упреками, а Милли прерывает его резко – выхватывает телефон и грубо кричит в трубку:       – Стоп! Грейзер, уймись! Ты для этого позвонил? Наговорить обидных гадостей и облегчить свою боль? Если да, то пошёл ты! Если есть другая причина, я слушаю.       Джек молчит около минуты, и Милли глядит все это время на Ноа, такого забитого и печального, такого виноватого. Она в два шага сокращает дистанцию и обнимает одной рукой, зарываясь носом в волосы друга. Она ненамного выше, но преимущество того, что он сейчас сидит на софе, а она стоит на каблуках, несомненно, позволяет ей ещё и прижать парня к своему животу и пальцами свободной руки начать перебирать его волосы.       – Прости, Браун, – голос Джека грубый, но гудки после него звучат еще более неприятно.       У Финна все сложно. Непривычно знакомо, удушающе и спокойно. Все это одновременно, до дрожащих пальцев. Финн совсем один в Коламбусе за обсуждением нового проекта и путает пальцы в волосах стараясь собрать себя, когда разговоры о работе оканчиваются. Он не сидит в отеле, заставляя водителя погонять по городу, но за окно не смотрит, чувствуя сомнительную свободу, удушливую легкость, совсем не спасительное облегчение. Быть одиноким кажется тяжестью. Быть одиноким необычайно просто.       Финн глядит на экран своего мобильного, перещелкивает приложения и думает, что мог бы позвонить Джеку, сказать ему что сглупил и все вернуть, но знает, что уже будет не так. Будет холодно и непривычно.       О Ноа Финн даже не думает – боится забредать туда, в эти мысли, потому что почти привык, почти держит под контролем. Прошёл чертов месяц, но легче почти не стало. Прошёл чертов месяц, и Финн в ужасе, затянутый туго тысячей ремней. Почти не помогает, но совсем немного легче. Больше не причиняет боли никому кроме себя.       Продолжает вертеть в руках мобильный, продолжает сверлить взглядом экран, не зная, чего именно ждёт. В Коламбусе в это время года холодно, легкая куртка не согревает, и Вулфард замерзшие пальцы сжимает, пряча телефон в карман. Он мотает круги по городу и глядит в окно, пересчитывает проезжающие мимо автомобили и прикрывает глаза. Он думает задержаться здесь подольше, не возвращаться в Лос-Анджелес до тех самых пор пока не пригласят – менеджер известит о церемонии или желании Дафферов встретиться.       Он думает, что так будет проще забыть, отгородиться и зализать все раны. Потому необычайно непривычно и знакомо, когда один, разодранный на клочья.