Форсайт

«Очевидное редко бывает истинным» Конфуций

      Утрамбованная гусеницей в синтетическую униформу дородная пергидрольная тетка равнодушно окинула меня взглядом, калькулируя возраст.       — Паспорт предъяви. — Проблемы возникают для того, чтобы заставить мозг работать. Если бы в жизни не было проблем, я бы вырос посредственностью. Потрепанный покетбук на краешке прилавка подсказал решение.       — Предательство — черта человеческой натуры, и святых нет. Христа — и того предали. — Я свинтил пробку с горлышка законопослушно законспирированной в бумажный пакет бутылки, которую мне все-таки отпустила продавщица, расчувствовавшаяся от мастерски слизанных мытарств Сереги из сериала «Семья алкоголика». Ее недалекий ум не смутили ни мой ухоженный внешний вид, ни брендовые шмотки.       Хлюпнул носом, понюхал. Хорошо, ночь — никто не видит, какое палево пью. Деньги были и на Хеннеси, но когда тебя унизили, размазали и растоптали, почему-то хотелось собственноручно забить последний гвоздь, тем самым поставив жирную точку.       На пустой желудок упала напоенная горечью теплая капля, печень протестующе дрогнула.       Бог не фраер, он все видит и не спускает с рук абы что… В девятом круге, в Ледяном озере Коцит, где обитает владыка зла Люцифер… в четырех поясах мучаются вмерзшие по шею предатели. В первом, Каиновом, отбывают наказание предатели родных; во втором, Антенора — родины и единомышленников; в третьем, Толомея — переименую твоим именем, подруга, — друзей и сотрапезников; в четвертом, Джудекка — Учителей. Иуда, Брут и Кассий. Тут царит не смерть, а бессмертие смерти, вечное оцепенение, мрак, холод, безмолвие, ужас. Но это почему-то никого не смущает. Что-то мы все делаем не так…       Я запрокинул голову в поисках ответа. Шею свело от неудобной позы. Бывают моменты, когда безумно грустно и одиноко… и вроде бы есть кому позвонить, но понимаешь, что всем не до тебя. Зажатое в руке пойло напомнило о принятом решении. Первые глотки дались тяжело.       — Предательство — оборотная сторона преданности… не хочешь стать ее жертвой, не заводи людей, — я брел по газону, поддевая кроссовками разлетающиеся парашютиками одуванчики. — Ок. А если… так случится, что меня заведут? — я с интересом уставился на валяющийся под ногами облезлый ошейник. — Как самому не стать предателем? Ведь оно бывает и неосознанным.       Атрибут принадлежности, пинком получивший ускорение, освободил путь.       — Вот в чем фабула, — похвалил я себя, словно докторскую на злободневную тему защитил. В горле булькнуло, нёбо обожгло. — Дерьмо, — вынес вердикт, рукавом обтерев губы. — И все же, когда Иуда осознал себя предателем, он удавился. Какие времена-то были… приятные. Понятные то есть. Наташка этого делать не станет, ясен пень. Потому что… — я зажмурился и насильственно влил в себя утешительных три глотка, озарение откликнулось моментально. — …совести у нее нет. Точно! Следовательно, она не ощутила, что мне душу засрала, и ее ничего не мучает.       Придется просветить, а то так и будет эта сука в свое удовольствие порхать. Мы ответственны за тех, кого приручили, но не обязаны церемониться с теми, кто притворился прирученным, чтобы приручить нас. Сгустившиеся сумерки растворяли очертания предметов, я смело копался в попадающихся у меня на пути урнах, нашел огрызок цветного карандаша и рекламный блокнотик клиники, распахивающей объятия больным, страдающим нестоянием. Устроился под фонарем на лавочке у подъезда непутевой пассии и застрочил…. «По пустыне шел Человек со своими верными спутниками». Хихикнул; притча была стара как мир, но Наташка, кроме «Vogue» и «Между нами девочками», ничего не читала, вот возьму и удивлю ее: не с трансвеститами и телками, а с… Кошкой и Собакой. «Шли они долго, изнывая от жары и жажды, по бесконечной пустыне, мечтая о глотке воды, и не заметили, что умерли…» Умерли и дальше шпарят, пить-то хотят, типа карму свою отрабатывают, все трое. Послюнявил карандаш, представив жуткую картину — чур меня — и продолжил: «…И тут Человек увидел около камня Старика и спросил у него: — Не приведет ли эта дорога к колодцу? — Идите лесом! — проворчал уставший работать указателем дух. — В смысле, шуруйте, только учтите, что животные фейсконтроль не пройдут. Но вы можете попить и поесть. — А как называется это место? — Рай! — ответил Старик. Человек ОЧЕНЬ ХОТЕЛ...» Представил, что мог бы хотеть я в его состоянии, хмыкнул, но от первоисточника решил не отклоняться. «Он посмотрел на своих ДРУЗЕЙ — Кошку и Собаку, и они побрели, не сворачивая, дальше. Через некоторое время увидели другого дедка и еще одну дорогу. Человек снова задал свой вопрос и получил ответ: — Идите вперед, там утолите жажду и голод. — А мои спутники? Смогу ли я накормить и напоить Кошку и Собаку? — Конечно, — отвечал Старик, — еды и воды на всех хватит. — Как называется это место? — Рай. — Как же так?! Мы прошли мимо похожего места, которое тоже называется Раем! — Там Ад, где остаются те, кто предает своих друзей».       Надеюсь, я доходчиво ей разъяснил. Не важно, что пришлось пёхом переться три остановки и столько писать. Я кинул блокнот в ящик для корреспонденции. У женщины никогда не узнаешь правду. Сначала у них девичья память, потом женские секреты, а в конце старческий маразм. Пригубил вонючий анальгетик. Господи… как ее люди-то пьют? Горькую.       Мой Мозг!.. По всему лицею уже раструбили, что «я не смог». А я читал, такое со всеми хоть раз в жизни случается; подумаешь, один раз не повезло, в другой получилось бы шикарно. В итоге окажется, что все проблемы были из-за того, что диван не по фэншую стоял.       Нет же, поторопилась всех оповестить и демонстративно с дылдообразным имбецилом в клуб упереться, дескать, сочувствуйте несчастной! Я оскорблена! Или эта тупая утварь, что по два года в каждом классе для интерьера сидит, более подходящим для нее оказался? А если так и есть… Я с сомнением посмотрел на бутылку.       Они тогда сосались за углом, у Наташки юбка задралась почти до груди. Не то чтобы я ее так уж пламенно любил, но ножа в спину не ожидал. «Влад, напиши»; «Влад, объясни»; «Влад, дай списать». Меня использовали?       «Голова-то как кругом идет... И фонарные столбы какие-то странные, не горят. Куда только мэр смотрит? Темно. И под ногами колдобины. А вдруг я свалюсь и что-нибудь себе сверну или сломаю? Я, Владислав Васильевич Суворов, генеральский сынок, скривился: «сынок» — торговая марка и необходимый атрибут для завершения образа благополучного родителя, а на деле «долбоеб», «ничтожество», «пшик». Вслух он мне этого, разумеется, не говорит, но и так ясно по недовольному лику. Папенька… со своим идеально правильным взглядом на жизнь. Отутюженным. Дом… Обитель. А на деле музей имени безукоризненного его и мест доблестной боевой славы: и там он отметился, и тут побывал, этих покарал, тех завоевал, а прочие от его неземной красоты сами в ноги попадали и штабелями улеглись. А еще вот... — Я хлебнул из горлышка. — Тюремщик-надсмотрщик, гувернер, а по факту обычный сексот, стукач, все-докладчик: и в седле я неуверенно держусь, с лошади-то упал; и учусь недостаточно прилежно — золотую медаль клювом прощелкаю; и мышцы у меня не растут, потому как витаминчики девчачьи в унитаз спускаю. Но чего обманываться-то зря? И козе понятно, я лилипут. Желудок гнобить ради чужих перспективных планов на будущее, вдруг да выгорит сантиметра на два подрасти — чтобы тот прибавку к жалованью попросил? Ну да, ростом я действительно невысок — при без сантиметра двухметровом отце едва дотягиваю до метра семидесяти пяти, меня до сих пор принимают за четырнадцатилетнего, а в классе за глаза называют гномом. На профосмотре терапевт меня успокаивала: мол, гены свое возьмут, парни растут до девятнадцати лет. Спросил у нее: «А потом?» «А потом до старости только уши, нос и стопы». Утешила, что тут сказать? Карлик с опахалами до ключиц, крючком до подбородка и сорок восьмым размером обуви».       Подавил рвотный позыв, затолкал, что просилось наружу, обратно и озвучил то, к чему шел последние три часа:       — Вот возьму и устрою им фокус — умру.       Идея показалась стоящей. Сразу представил, как соберутся вокруг меня все эти лицемеры вместе с Наташкой, начнут хвалить, пеплом себе голову посыпать, в ногах у гроба валяться, слезы неутешные лить. А я буду смотреть на весь этот цирк свысока и наслаждаться. Раньше надо было ценить!       Проник с черного хода в отчий особняк, залепил жвачкой камеры; хотел сначала шашку спереть, но, примерившись перед зеркалом, понял, что харакири сделать не смогу: вывалившиеся кишки разглядывать стремно, я же буду еще пару минут жить. Вешаться — ни-ни, синий язык наружу, шея набок, и я точно знал, что висельники обсираются. Фу, неприглядное зрелище, никакой эстетики, блин! Опасная бритва? Iwasaki. Настоящая слоновая кость, зеркальная сталь… И я в ванне голый, в крови, со скукоженным членом. Повод поржать, да и только.       Перерыл дом в безуспешных попытках найти достойное орудие убийства. Потом истину. Потом смысл. Приложился. Под иконой Божьей Матери взгляд натолкнулся на наградное серебро. Добро и зло. Совпадение?       Острая боль.       Хлопнула дверь.       Сожаление. Пути назад нет.       Когда, разглядев в темноте частокол оградок, я понял, что забрел на кладбище, не то что не испугался, мысли не возникло, одумавшись, развернуться и уйти. К этому все шло. Достало, догнало, исчерпало, поставило перед фактом, открыло глаза. Как и во времена Христа, предателем становится тот, в чьей поддержке не сомневаешься.       — Не хочу с этим несовершенным миром иметь ничего общего. — Сорвал кисть черных ягод, что качалась у лица. Пока пытался сфокусировать взгляд, пробовать расхотел, плюхнулся на низенькую скамью. В голове шумело, карусель медленно набирала ход. — Глоток, еще один, — уговаривал я себя, как в раннем детстве, принимая противную микстуру — топя обиду, а она всплывала, словно дерьмо, которое, как известно, обладает мегаплавучестью. — Почему… они все предали меня?       — Потому что ты искушал их доверием. Потому что прощал, когда надо было наказывать. А любимым нельзя позволять растворять себя в их мире, жертвовать тобой и забывать о тебе, вытаскивая, как вещь из шкафа, по мере надобности. И самое главное — нельзя умалчивать о своем недовольстве.       По ходу, так оно и есть. Огляделся по сторонам. Сижу тут, дискутирую… резину тяну, уставился на памятник. Кому, интересно, составляю компанию? Ти-мо-фей — прочел по слогам, в лунном свете водя пальцем по расплывающемуся перед носом надгробию. Эполеты, фотография, стершаяся от времени, или меня так развезло? Тимофей? А почему тогда на памятнике изображена баба с белыми волосами ниже плеч или, скорее всего, до талии? Я неприлично громко заржал, спугнув с ветки сорвавшееся нечто черное, представив, как родственники, придя навестить сынка, увидели на фотке вместо паренька дамочку. Тетка была ну очень ничего, отцу бы такая понравилась. Я поморщился, вспоминая. На него бабьё гроздьями вешалось, вдовец. Да похуй, я ему не Судьба. Тьфу, не Судья то есть. Верховный. Смахнул ладонью пыль с фотографии. Что принято в таких случаях говорить? А… вспомнил.       — Земля тебе пухом, боец. — Опрокинув в себя остатки пойла, выпил за упокой души усопшего.       — Спасибо, мелкий, уважил.       Я икнул. «Мелким» сам себя я бы никогда не назвал. Выходит, это нечистая сила со мной говорит, не к ночи будь она помянута!       Ноги пустили корни, сердце замерло, рубашка, намокнув, прильнула к телу, как к единственному защитнику. То, что за моей спиной покойник, которого потревожил своим нежелательным визитом, я понял по тому, как вмиг поднялся ветер, и затянуло тучами все то, что до этого светило с небес. «Темнота упала пологом» — эту художественную фразу я прочувствовал всеми фибрами своей жалкой Души. Голос от ужаса пропал; звякнув о край могильника, бутылка выскользнула из ослабевшей руки. Мозг стебнулся: время не лечит… Лечат алкоголь и случайные знакомства. Даже если в какой-то момент жизнь кажется беспросветной и безнадежной, попытайся посмеяться над всей этой хуйней и над тем, как тебя угораздило в нее угодить.       — А вот стеклотарой разбрасываться я бы не советовал, тут и так убирают раз в квартал. — Едва уловимое движение, размазанный силуэт.       — Какую же гадость нынче пьет молодежь. — Мертвяк, видать, в прошлой жизни был гурман-энофил. Емкость, сделав красивую дугу, полетела в стоящий неподалеку мусорный бачок.       — Косячок? — Любопытное светило выглянуло, когда на уровне моих глаз закачался огонек в наманикюренных длинных пальцах. Кольцо? Явно древнее. Колдун? Масон? Вам… Догадка как озарение — я не курил, но взял, затянулся, поперхнулся дымом, закашлялся. Смахивая выступившие слезы, икнул и жалобно всхлипнул.       — Не торопись, не отберу. Как тебя звать, недоразумение?       — Ант–н. — Из проверенных источников я знал, что нечисти нельзя называть свое имя; скосил глаза — ну так и есть. Оно было чудовищным, как преисподняя, ростом метров шесть, не меньше; бескровное лицо в обрамлении толстых шевелящихся аспидов, бездны зрачков, клыки. Я их не видел, но чувствовал — есть. Получается, я на его могиле кощунствую.       Наибольшее число обломов поджидает человека на путях к собственным удовольствиям. Не ходи этими путями, и обломы напрасно будут дежурить в кустах, прокомментировал ситуацию мой эрудированный Мозг, сидя в безопасной, удобной черепной коробке.       — Ну и чего тебя на кладбище занесло, Антон? — голос, которому невозможно было противиться, приступил к трепанации моего черепа.       Я отмер, дрожащей рукой вытащил из кармана спортивных брюк пистолет. Дохнув пепелищем, вечно живой наклонился через мое плечо, прочитал дарственную надпись и присвистнул, с уважением глядя на серебро.       — У генерала, что в доме с красной черепицей живет, спер? Удивительно, как тебя выпустили, там же охраны двадцать человек, видеонаблюдение, а по забору егоза… Жди, скоро неприятности заявятся. Кстати, зачем ты его взял? Продать?       — Застрелить.       — Генерала?       — Себя.       — Во дела... неплохой сюжет, мне нравится: пацана находят на кладбище, рядом суворовский пистолет и… наручники, следственный изолятор, «Владимирский централ, ветер северный. Этапом из Твери зла немерено…» Это куда забавнее, чем мои фантазии… Пацан, если не секрет, из-за чего? - в задумчивости пробубнил вампир.       — Да так, повод имеется.       — Не передумаешь?       Я посмотрел на ветку, где раскачивались в мерцании звезд две полные луны, выбравшиеся из разорванных туч.       — Я уже все решил.       — Надо же, какое поколение пошло: решил — совершил. Ты мне нравишься.       — Я вас тоже не боюсь.       — Серьезно? — Вампир, кажется, во мне сомневался.       — Ничуть. Дайте еще закурить.       — Паровозиком. — Кивнул со знанием дела. Не сознаваться же, что я полный профан.       — Забирайся на колени, лицом ко мне. — Я перекинул через нечисть ногу, он придвинул меня к себе.       — Рот приоткрой. Не бойся, не укушу, слово офицера.       Я осмелел. К тому же Вампир хитро уменьшился до моего размера и превратил своих змей в дреды. Его губы оказались вблизи — надо будет потом с Наташкой попробовать, когда курить научусь. Сизое облачко, затрепетав, само заползло в нос и рот, его зрачки… как черные провалы, смерчи, в которые затягивает в радиусе ста миль вокруг, космос; его руки на моей… что пониже талии. Земля покоится на трех неустойчивых слонах, а те, в свою очередь, на постоянно икающей и чихающей черепахе. Хорошо-то как!       Я вдыхал травянисто-удушливый аромат, это было… было… словно так и должно быть. Строчки из чьего-то дневника, всплыв в памяти, так и просились на язык, и я тут же ими осчастливил чужие уши.       — Я хочу тебя… покурить, затянуться тобой поглубже… Говорят, это может убить… Говорят, станет только хуже… А я буду тебя вдыхать, запускать концентратом в вены… Буду жадно тебя глотать, растворись во мне дымом серым… Ты войди в меня, кайфом в кровь… Пусть вздыхает Минздрав — напрасно… Я хочу тебя вновь и вновь… И плевать, если это опасно.       Пришел драйв, стало невероятно весело. Мои руки оглаживали его лопатки, кончик чужого языка скользнул между моих губ. Я, понятное дело, оборзел, думая о том, что завтра утру нос Наташке тем, что у меня есть знакомый Вампир, которого я целовал по-французски. «Море волнуется раз, море волнуется два...»       — Я у тебя не первый?       Что он этим хотел сказать? В плане чего? В смысле покурить, или он думает, что я опытный охотник на вампиров? Вот же дурной. Обнял его, запустив руки в волосы, в самый эпицентр кольцами свернувшихся притихших змей. Тело горело, лихорадило хрен пойми отчего — ощущение, как на американских горках; кружилась голова, я постоянно ржал и хватался за его плечи, чтобы не упасть навзничь. Другой бы на его месте давно сбежал, а он терпел, стеснялся, наверное, послать меня на хуй, как Наташка или вот как отец. Меня переполняла благодарность, захотелось сказать ему что-нибудь приятное. Надеюсь, он юмор понимает.       — Мы с тобой идеальная пара, будем любить друг друга до потери пульса и ругаться до истерик в ванной, а потом засыпать в обнимку. Осталось с тобой только поближе познакомиться.       Он ответил в унисон:       — Ругаюсь матом, ору, выношу мозг, устраиваю скандалы, истерики, сцены ревности. Предпочитаю быть снизу, но каждое полнолуние мню себя брутальным самцом, и тогда не до условностей.       Я глянул на луну:       — Ух ты!       Он перехватил мой взгляд:       — Не знаю, кому из нас сегодня больше повезло.       Попасть на сторону мрака очень просто: один раз оступишься на склоне и… бесконечно скатываешься вниз. Со вкусом и удовольствием.       Я оказался лежащим на еще не остывшей от дневного зноя мраморной плите. Лавина ощущений. Ночь. Настроение безбашенно-игривое. Алкоголь. Мой член… сейчас он это заметит и будет смеяться надо мной. Торчит, падла, не пойми с чего. Вот бы Наташка сейчас это увидела! Пока я представлял два литых полушария вполне созревшей девичьей груди, мою не так давно опарафинившуюся гордость обхватило тугое кольцо; я хотел его убрать, но промазал раз, второй, а на третий подумал о коварных вампирах, которые делают укусы нынче не в шею, чтобы все видели, а… намного ниже; и еще о том, что во всех источниках, что я изучал, будь то научно-познавательная сага «Сумерки» или «Дракула», никто из укушенных не жаловался, обращенные ловили кайф. Стало быть, это у меня нормальная реакция. Надеюсь, он мне поможет присмотреть гроб, не оставит одного, я же совсем неопытный.       Страх от чужого прикосновения к моим гениталиям сменился удовлетворенностью. Здравый смысл пытался взять верх над происходящим, но только до того момента, пока моя головка не оказалась между двух профессионально увлажненных губ. Одна его рука ласкала мои яйца, другая гладила грудь. Не помню, как его пальцы оказались у меня во рту, я их облизывал и сосал в том же темпе, что и он мой член; твердое и упругое массировало нежное место между ног, клыки теребили сосок. Происходило что-то непонятное, как Новый год, когда ждешь чуда и боишься его пропустить. Себе я, понятное дело, дрочил, но ощутить, как это делает другой, а уж представить в роли моего любовника нечистый дух… Ночь, кладбище, Вампир. Его палец, увлажненный моей слюной, полез в то место, откуда обычно берут анализ.       — Ты зачем туда?       — Луна.       Можно подумать, это что-то объясняет. Не знаю, как у меня во рту материализовалась зажженная сигарета; я вдыхал упоительный аромат, и меня потряхивало. Распирало. Хотелось чего-то еще: недозволенного и грязного. Прямо сейчас. Ветер нежно обдувал мой член, чужой язык вылизывал срамную дорожку, в попе шерудили два настырных пальца, заботливо разыскивая глистов. И, к своему стыду, не было сил отказать «доктору», а еще я очень, просто до одури, хотел кончить. Быстрее… Застонал. Курить и пить вредно. Последующее происходило независимо от меня, само собой. Я был в ужасе, а он облизал губы и совершенно спокойно заявил, что теперь моя очередь, и расстегнул джинсы. Я понимал, что это по-пацански, но… я подлинный дебил, низкорослый неудачник, которого презирает девушка, ненавидит отец, гувернер за человека не считает, и лошадь-то меня сбросила… а ко всему прочему, минет делать не могу. В смысле, не делал я его никому и никогда и не очень представляю, как надо. Олух! Стыдобища! Лицей заканчиваю, а так ничему и не научился! Как же это… начать-то с чего?       — Э… а вы с которого предпочитаете?       — С члена, яйца можешь просто в руке покатать.       — У вас же их два…       — Ну да, а что тут удивительного?       — Ну как же… я столько фильмов ужасов пересмотрел, но нигде не было сказано, что у вампиров два члена — оказывается, все врут, или вампиры там были ненастоящие…       — М-да… Начинай с того, что тебе больше нравится.       Я приступил. Отчаянно и самоотверженно. Кому-то для счастья не хватает машины, денег, вида на Нью-Йорк… а мне просто нужен он. Просто рядом. И просто навсегда…       Через десять минут моих титанических усилий не укусить и не сблевать я услышал ироничное:       — Ты треплешь мой член, как военнопленный, вынужденный сосать у своего личного врага для развлечения пленивших его солдат. Или ты мне за что-то мстишь? Я за честность: я тебе где-то дорогу перебежал? — я искренне замотал головой. — Ай! Зубы убери! По-видимому, мне и правда сегодня мачо быть придется. Подставляй зад.       Я согласно кивнул. Меня оседлали и пришпорили. Кресты, могильная плита, в которую уткнулся щекой, серебристый квадратик, что я разглядел на земле, собираясь поинтересоваться, а зачем ему презерватив, как меня… в меня… резко, аж звезды из глаз посыпались… Кажется, я рыдал. На моих бедрах лапы с длинными острыми когтями. Ужасная смерть. Я и вампиром еще не стал, а меня уже проткнули. Почему-то через зад. А потом у меня помутился разум. Руки, потерявшие всякий стыд, пляшущие звезды, жадно лижущие языки. Хохочущие морды. Колени. На которых я сидел, стоял, лежал. Елозил. Меня уложили на живот, и я кончил то ли от ощущения этой неправильности, то ли оттого, что мне было хорошо.       Его член выскользнул из моей задницы, между ног полилось. Либо презерватив порвался, либо они закончились у него. Ритуал был завершен. Он слез с меня, откуда-то достал салфетки, вытер себя, протянул пачку мне. Я был словно в прострации, сел, взял, не зная, куда их деть, положил рядом.       — Что теперь?       — Решай сам: можешь заточиться, представив себя в роли невинной жертвы, которую изнасиловали, и годы напролет искать меня, чтобы отомстить — это поднимет твою самооценку, сохранит жизнь и даст возможность оправдывать твоё жалкое существование. А можешь застрелиться, как и хотел. С моей точки зрения, последнее рентабельнее. Ты спер пистолет, следовательно, вор. Спер у генерала — поверь, ЭТОТ без внимания такое не оставит. К тому же изначально ты пришел сюда не цветы возлагать. То есть все логично.       — А если я выберу первый вариант?       — Значит, я убью тебя. — Я дернулся. — Не сейчас. Лет через пять-шесть, когда ты меня разыщешь.       — А может…       — Исключено. Я практически никогда не сплю, попадаю в глаз белке, в Израиле спецподготовку проходил. Про Моссад слышал? В боевых операциях участвовал… практически ежедневно на протяжении трех лет. Я не кровожадный — я труп, мне терять нечего.       Я непроизвольно покосился на фотографию на надгробии, он посмотрел туда же.       — Это здорово стимулирует и лишает ненужных иллюзий, заставляя изменить ко всему отношение.       Во рту было сухо, спать хотелось до слипания век, кураж прошел. Жопа… наверное, должна была болеть, но она ничего не чувствовала, только пустоту космоса, одиночество черной дыры; возможно, до нее еще не дошло — то, в чем она только что поучаствовала, не совсем традиционно. Я зевнул и растянулся у него на коленях. Вспомнил девиз «морскиx котиков»: «Единственный легкий день был вчepa».       Над головой беззлобно фыркнули:       — У СпН ГРУ: «Выше нас только звёзды», а у ССО: «После нас только тишина».       — ССО? Я думал, это кинолегенда про людей со сверхспособностями для выполнения всякого рода боевых, нереально выполнимых задач.       — У каждой легенды есть свои прототипы.       …Диверсионная группа… там, где большие деньги… в расчет не брал никто. А я как дурак… до последнего надеялся… возглавлял… решил заработать… как выяснилось потом… положили всех.       Голос убаюкивал под шелест листвы. Выхватывая из темноты качающиеся звезды и мертвое, опрокинутое чашей лицо, я ждал рассвет. Я умирал.