Слияние на две части

      Говард посмотрел на него и почему-то не удивился, что абсолютно свободный Неа так жалостливо, так тоскливо просит его отпустить. И он даже подумал, что, наверное, хочет отпустить его, хочет освободить, хочет помиловать. Секунды через две, правда, передумал, и лишь только поставил чашку на стол, да улыбнулся нежно, как только мог. Неа схватился за эту чашку так, как за последний якорь мира, и Линк ещё испугался, что ему может быть горячо. Потом вспомнил, что Неа — не человек всё же.       Он сел за стол рядом и спросил:       — Может, расскажешь мне всё же, почему так не хочешь быть со мной как со второй половиной одной души?       Неа вспомнил, сколько передумал за то бесконечное время, пока они прошли те несчастные пару кварталов, что он хотел, чем он оправдывался перед самим собою, этим миром и кем-то, наверное, ещё, да вот непонятно, кем… и не смог ничего сказать. И как будто он забыл на этот миг все слова, и осталось только одно, да и то не очень понятно, какое.       И хоть бы что-нибудь изменилось, хоть бы что-нибудь не дало этому наглому… самцу потрошить его своей тёплой улыбкой, распинать своим открытым взглядом. Хоть бы Граф явился, вот честное же слово! Неважно, любили ли они друг друга когда-то, неважно, кто кого убил, но пусть бы пришёл, пусть бы спас, дорогой брат, любимый брат!       Или, нет, пусть брат и ненавидит, и не спасает, он, Неа, разрешает ему мысленно этого не делать, но ведь есть не только он, не только его могущественная сущность и незримое присутствие проекции мыслей на реальность. Есть ещё другой, тонкий, светло-серый человек с полубезумными больными глазами и выгоревшими смертью волосами, есть маленький, но сильный Аллен. Аллен хороший, Аллен придёт, Аллен спасёт его из лап дурной служанки судьбы, Аллен! Аллен! Аллен!       Аллен!       Как будто он в беззвучно крике захлебнулся, не открывая рта, и даже злые горячие слёзы выступили на глазах хоть и не Аллена, но почти, почти его. Аллен!       Аллен-Аллен-Аллен, Аллен!       — Ты чего? — испугался Линк его слёз и молчания. — Ну хорошо, ну я же просто, так, просто спросил… ну не отвечай, ну чего ты, Неа?       Неа подумал, что надо бы, наверное, ему ответить. А может, и не надо…, а может, надо сидеть и молчать, как партизан бессмысленной человеческой войны на допросе, и только надо попытаться убрать видимость того, что он плачет. Или, нет, надо всё же ответить, хоть что-нибудь, пусть подавится этим ответом, пусть перестанет улыбаться. Нет, уже перестал… тогда пусть перестанет беспокоиться! Он ведь Четырнадцатый, он ведь в этом не нуждается! А нуждается он скорее…       Аллен!       Аллен, приди, Аллен, ты же хочешь, ты же можешь, Аллен! Аллен!       Да даже если пусть подавится, что же, что ему сказать? Он же… он же может, как ни странно, только согласиться. Ему надо обдумать всё в тихом, спокойном месте, где не будет ничего, где не будет этого всего, где не будет этой сволочи, этой озабоченной суки!       Аллен!..