Слияние на две части

      — З-знаю. — важность — сохранить что-то, похожее на благоразумие, первоочерёдной кажущаяся важность, сохранить ум, не поддаться этой идиотской грязной буре чувств. Зачем… был бы полностью ясен разум, быть может, он бы понимал хоть что-то о себе и о том, что ему нужно сейчас, чего он на самом деле хочет.       Он замолк уныло, как-то выжидательно, как будто сам отдельно от себя же самого мог придумать и сказать что-нибудь ещё, кардинально новое, абсолютно другое, как будто само оно могло возникнуть в воздухе, войти в череп его вспышкою мгновенного понимания и также само вдохновенно облечься в слова.       Но этого, конечно, не было, как и всех чудес на этом свете. Только Линк продолжал смотреть настойчиво, лез в, казалось бы, несуществующую, давно сгнившую, истлевшую его душу, будто создавал её взглядом своим, будто возрождал из праха и пепла и горя. И эта душа как будто… как будто начала совершать это глупое бессмысленное чудо, давать это подобие понимания, ни разу не мгновенного, такого скрипучего-скрипучего, такого поломанного, даже, можно сказать, неумело слепленного невидимыми, но очень кривыми руками, но хоть какого-то, хоть какого-то понимания.       — Я… я знаю. — повторил он зачем-то, отчаянно и неуверенно, но всё-таки откуда-то точно зная, что сейчас он выпалит что-нибудь, похожее чуть-чуть на ожидаемое, скажет этот несчастный ответ, будь он трижды неладен, трижды проклят и раз за разом, вечность за вечностью всеми, кем можно, забыт. — Мне ведь оставалась только смерть. И все, и нам с Алленом, и мне самому ничего не светило бы, даже если бы я согласился.       Как-то глупо звучит это всё, безумно глупо, но одновременно больно как-то. Но и легко всё же, наверное — ведь вот, наконец он понял, зачем он всё это делал, зачем он чего не хотел… или же он просто в этом себя убедил?       Как-то странно думать о том, что он сейчас никак не узнает этого, никак не сможет понять себя. Как-то странно вообще об этом думать в этой ситуации. Как-то странно думать на данный момент вообще… в какие-то не те дебри он, наверное, полез.       — Но теперь-то ты можешь не бояться этого. — растерянно очень, но вместе с тем и очень обрадованно, даже как-то излишне счастливо возразил ему Линк. — Вы же теперь… не вместе. Ты жив, Аллен жив…       А помнит ли Аллен его теперь? … Как же больно будет, если он и теперь его не помнит, даже когда эта травма наконец исчезла даже когда этот кошмар, красивый театр ненависти и мерзости кончился…. Если он, конечно, действительно кончился.       А ещё что же всё-таки отвечать теперь Линку, если то больное понимание не убило, не затёрло и не скрыло даже этого странного нежелания с ним быть? Где же взять, где же достать новое, ещё одно осознание, вспышку другого фейерверка в его больных мозгах?       — Да…       Какое-то жалкое, паршивое какое-то слово вырвалось у него, даже самому отчего-то стыдно стало его произносить.       — Ты рад, Неа?       А Говард снова по рукам гладит и, поднявшись, вокруг ходит, и смотрит так нежно, так трепетно и страшно одновременно, и хочет чего-то, несовместимого совсем с его собственными желаниями или, возможно, с их отсутствием. Или же с путаницей — есть они, нет их… А кому бы знать то, да только не ему.       — Я счастлив. — всё также почему-то обречённо.       — А мне… а мне ты что скажешь? Будешь ты со мной, Неа?       А понимания теперь не было. Но нашлись вдруг слова, хоть какие-то. Такие хоть, хоть глупые совсем.       — А теперь ты умрёшь. То есть, не теперь, но у меня же вечность…       Линк с секунду смотрел на него болезненно-недоумённо, потом что-то решил для себя, Неа даже показалось немного, что он должен этого испугаться.       — И что?