Слепой

− Не думал, что когда-нибудь расскажу свою историю, но пришлось, как видите. Иначе я сойду с ума, запутавшись в воспоминаниях. Итак, кого вы видите перед собой? Говорите честно, без обиняков. − Слепого, который, кажется ничуть не озабочен своим недугом, − отозвалась психоаналитик, черкнув пару строк в блокноте. − Именно. Хотя должно быть ровно наоборот. Но я счастлив, понимаете? − ее клиент ухмыльнулся. − И это прекрасно. − Стоило невероятных усилий…хотите узнать, как я потерял зрение? − он скрестил руки на груди. − Ясное дело, − девушка заточила карандаш. − Начнем, пожалуй, с тех времен, когда я был относительно молод, горяч и неосмотрителен… − сверкнули алым незрячие глаза. *** Погода была отвратительная. Стоял конец ноября, шел то снег, то дождь, в результате чего асфальт покрыла толстая корка льда. Я кутался в шарф, передвигался пингвиньей походкой и чувствовал себя премерзко. Осень и зима были для меня худшими временами года, поскольку на лекарства уходило в два раза больше. Мне, человеку без ауры, было чертовски сложно выживать в этом холодном негостеприимном мире. Фактически, я был полностью уязвим для всяческих болезней. И потому искал работу, которая не предполагала выхода на улицу. Я жил один, прекрасно зная, что без компаньона с сильной энергетикой долго не протяну. Мне гордость не позволяла обратиться за помощью. И я упорно пил таблетки и делал себе уколы иммунных препаратов. Вечера были пустыми и тихими. Под мерный гул телевизора я пил подогретое вино и предавался тоске. Когда я родился, то едва не был отдан в детский дом. Отец с первого взгляда невзлюбил меня. Но мать была тверда в своем решении. Частенько я слышал, как они ругались. − Зачем тебе этот больной насквозь урод?! − кричал Байльшмидт-старший. − Мне нужен был перспективный наследник, а не красноглазое седое чудовище! − Не смей так говорить о нем, − шипела его жена, напоминавшая в такие моменты разъяренную волчицу. − Он мой сын, и я не позволю тебе сделать с ним что-либо. Короче говоря, в родительском доме меня не любили. Отец просто игнорировал, прислуга насмехалась почти открыто, и только Алге, моя дорогая матушка, испытывала ко мне теплые чувства. Ну, если сострадание можно так назвать. Она без малейшего упрека обрабатывала мои царапины и синяки, коих всегда было предостаточно из-за особенностей моей белой как мел кожи. Я ненавидел свое отражение. Резкие, угловатые черты лица, звериные красные глаза и бесцветные волосы. Иногда я думал, что седой с рождения. Был предоставлен сам себе. Слонялся по саду, от скуки срывая розы и искалывая шипами пальцы. Вид собственной крови завораживал. Еще я нашел заброшенный колодец и бросал в дырку в деревянной крышке камни. Плеск воды еле слышался почти через двадцать секунд. Я смотрел сквозь отверстие на темноту и представлял, что там, внизу, портал в совершенно другой мир. Так хотелось прыгнуть. Потом я открыл для себя библиотеку и выучил от корки до корки священное писание, удивляя своими познаниями гостей, которым меня изредка показывали, как диковинное животное. Я не верил в бога, хотя носил на шее тяжелый металлический крест. В любом случае, дяденьке с облаков было плевать. Не только на меня, но и на остальное человечество. Иначе почему происходят убийства и прочие вещи, запрещенные Господом? Однажды на чердаке мне попалась сутана католического священника, и я не преминул ее примерить. Конечно же, размер не подошел, но она была по-своему красива. Белый воротничок органично вписывался в черноту остального одеяния. Я преклонил колена и сложил руки в молитвенном жесте. Смешно. Почему бы мне не пойти в семинарию? В армию все равно не возьмут, так отец сказал. Я отличался от других людей и тем, что невероятно остро чувствовал их настроение. Аура собеседника была для меня как открытая книга. И я любил заканчивать его фразу, чтобы вызвать неподдельное изумление на лице. В школе я надолго не задержался. Вернулся избитый одноклассниками, и Алге сообщила, что с этого момента я на домашнем обучении. В итоге взаимодействие с обществом было сведено на нет. Мне было так одиноко, что хотелось выть. Даже так горячо любимые мною книги перестали радовать. Я отчаянно нуждался в друге. И вот однажды отец вызвал меня в свой кабинет. Мать тоже была там. У обоих родителей был торжественный и несколько напряженный вид. Ну вот, подумал я. Сейчас мне скажут, что я окончательно всех достал, и меня выставляют на улицу. Сделал глубокий вдох, выдох, и посмотрел на них, готовый к самому худшему. − Гилберт, мальчик мой, − от одного обращения меня передернуло. Отец называл меня только так, потому что прекрасно знал, как меня это бесит. Он приобнял Алге за плечи и сжал ее ладонь. − Мы хотели тебе сообщить, что… − У тебя появится брат, − закончила за него мать. Я пораженно замер, кусая губы. Новость действительно неожиданная. − М-м-м…я рад, − с трудом выдавил из себя кривую улыбку. Мне было шесть, и я плохо контролировал эмоции. — А когда? — и окинул взглядом чуть располневшую Алге. − Скорее всего, в январе, − отозвался герр Байльшмидт с заметным облегчением. Думаешь, что все так просто, и я не доставлю тебе проблем? Ошибаешься, папочка. Мы еще посмотрим, кто кого. А сейчас я намерен выбить себе единственно возможную привилегию. − Придумали, как назовете? — поинтересовался я, рассматривая свои ногти. − Нет пока. А что, есть идеи? — похоже, отец удивлен моей заинтересованностью. − Ясное дело. Я долго размышлял над этим, и пришел к выводу, что Людвиг — идеальный вариант, − пафосно ответил я. Да, речь многочисленные репетиторы мне поставили хорошо. Родители переглянулись, пошептались, я услышал конец фразы «…в кои-то веки он выдал дельную мысль» и поморщился. Собственно, так мой брат получил имя. Был ли я рад? Можно и так сказать, хотя чувства испытывал смешанные. С одной стороны, я получу возможность воспитать себе верного соратника и друга. А с другой стороны, на меня вовсе перестанут обращать внимание. Так часто бывает, когда первенец не так хорош, как хотелось бы. Я ждал зимы с нетерпением. Представлял, как научу брата всему, что знаю сам. Покажу ему свою коллекцию засушенных мотыльков, буду читать вслух самые лучшие книги. Наконец-то кто-то действительно полюбит меня! — несколько эгоистичная мысль не оставляла голову. Неужели я так многого просил? Всего лишь тепло во взгляде, да немного тактильного контакта. Семнадцатого января отец отвез Алге в больницу. Позже он вернулся за мной, и впервые я заметил вину в его взгляде. Интересно, за что? Я просидел в коридоре всю ночь, тщетно пытаясь не спать. В полудреме чудились тени в углах, тянувшие когтистые лапы к моим ногам и обжигавшиеся о круг света. Об лампочку бился кроваво-красный мотылек. Его крылья шелестели так громко, что мне хотелось закрыть уши руками. Я будто ощущал на себе слепящий жар и ноющую боль. Закрыл глаза, не в силах смотреть. Потом меня потормошили за плечо. − Ты можешь посмотреть на него, − сообщил бородатый врач в очках. Я поднялся, потянулся до хруста в костях и отправился взглянуть на новорожденного родственника. Усталая мать держала в руках белый сверток, в котором я разглядел красную мордочку существа, которое с большой натяжкой можно было бы назвать человеком. Оно издавало странные звуки, напоминающие скрип несмазанных дверных петель. Я подошел ближе, рассматривая его. − Милый, правда? — Алге вымученно улыбнулась. − Угу, − в глубине души я надеялся, что спустя некоторое время эта мелочь станет посимпатичней. И вдруг младенец широко открыл глаза, уставившись на меня. Они были ледяного голубого цвета. У меня даже дыхание захватило. Наша игра в гляделки продолжалась несколько секунд, затем он зажмурился и захныкал. Я отпрянул и понял, что больше здесь не нужен. Когда я ехал домой, то много раз прокручивал эту сцену в голове. Ее, конечно, недостаточно, чтобы составить полную характеристику, но одно я знал точно: маленький Людвиг совершенно не похож на меня. Во взгляде у него было что-то такое, что заставило меня поежиться. Странная, пугающая сила. Через два дня Алге вернулась, и начался настоящий ад для родителей, не для меня. Я спал очень чутко, и потому первым прибегал к мелкому и успокаивал как мог. Вскоре на меня свалили большинство обязанностей по уходу за братом. А я и не против был. Отдавал ему все свободное время. Когда он заболел в первый раз, я места себе не находил. Строго следил за тем, как ему дают лекарства, пел колыбельные, когда он не мог уснуть, и чувствовал себя невероятно значимым, когда Людвиг сжимал мою руку своими маленькими хрупкими пальцами. Я бы мог за него горы свернуть, клянусь. Даже отец стал ко мне иначе относиться. Впервые в жизни я видел одобрение в его глазах. И знаете, каким было первое слово брата? Мое имя. Да, он совершенно не выговаривал букву «р», но все равно. Я был так счастлив тогда. Очень любил гладить младшего по волосам, светлым, цвета пшеницы, и мягким, в отличие от моих, походивших на ощупь на проволоку. Он довольно жмурился и жался ко мне как можно ближе. С полной уверенностью могу сказать, что любил его до жути. Иногда мне казалось, что предки немного ревнуют его ко мне, ха-ха. Я поверил в то, что могу быть счастлив. Что одиночество не обязательный спутник жизни, и что болтать можно не только с собственным отражением. Людвиг рос не по дням, а по часам, и я испытывал огромную гордость за него. Быстро научился читать и писать под моим руководством. Мы стали вместе выбираться в лес, подбиравшийся вплотную к семейному особняку. Жгли костер, собирали разные травы, играли в прятки. И так приятно было ловить его восхищенные взгляды. Но с каждым годом я замечал, что брат становился все нелюдимее и нелюдимее, видя, как относятся ко мне все остальные. Когда он первый раз нагрубил мне, я испытал шок. У меня в голове не укладывалось, что он может повысить голос на МЕНЯ. Его наставника, его лучшего друга, старшего брата, в конце концов. Но это были еще цветочки, впереди меня ждало куда худшее.