Синее

Изжевав пачку жвачки, они идут в ближайший Макдак, залипают на закатное солнце, а то течёт по многоэтажкам, льётся в окна, льётся по асфальту, льётся Роме за шиворот. И лица вокруг — тёплые. И Рома — тёплый, улыбчивый, временами пошатывающийся, рассказывающий о том же бате, который собирается устроить его на «скорую». — А я ебал всё это в рот, — говорит он уже в шумно-людном помещении, жуя картошку. — Я говорил, что не буду врачом. Но ему похуй. Олег, прикончив в два укуса чизбургер, потягивает колу. — И мамке похуй, — бубнит Рома. — А я же не хочу. Каждый день пялиться на полумёртвых, типа, та ещё хуйня. — Хуйня, — кивает Олег. — Это, считай, то же самое, что кататься на труповозке, — продолжает Рома, вытирая губы салфеткой. — Поэтому в пизду. Рома откидывается на стуле, вздыхает и принимается за кофе. Рома учится не в самом отстойном колледже, хотя учится — не то слово. Появляется несколько раз в семестр, чтобы что-то сдать. На первом курсе, он, конечно, ныл и жаловался, но ходил, учил анатомию, учил латынь, учился на Олеге ставить уколы и мерить давление. Даже проходил трёхнедельную практику, выхаживая старуху с проблемным желудком. А после — сетовал на то, что сглупил, что нужно было если уж и идти, то на фармацию, а не на сестринское дело. «Я похож на сестру милосердия?» — шутил он, закидываясь таблетками. А обдолбанный Олег думал: да. Олег думал и думает, что Рома действительно мог бы стать неплохим врачом. Рома рассказывает ему о строении печени и функциях поджелудочной. Рома трещит об антибиотиках и о том, как правильно принимать роды. Обдолбанный Рома — кладезь знаний. Следующим утром Олег всё же заставляет себя встать. Он долго залипает в потолок, пока горячая вода течёт по его пальцам. Долго чистит зубы. Столько же пытается привести в порядок волосы, но в итоге забивает, подумав, что нужно подстричься. В кухне он находит сонного Рому, курящего в форточку. — Вау, — выдыхает Рома, лениво улыбаясь. — Ну ты и одуван. Олег только фыркает и наливает себе стакан воды. — Ты чего проснулся? — интересуется он, отхлёбывая. Рома, затянувшись, разводит руками. — Не спится, — коротко отвечает он. В кухне висит тишина. И она не напрягающая — приятная. С Ромой можно молчать сколько угодно, можно говорить без слов. — Не хочешь пошляться по путям после шараги? — интересуется он, прикуривая вторую сигарету. Олег думает, что ему бы отработать математику, переписать пропущенные лекции и закрыть пару хвостов с прошедшей сессии. Олег говорит: — Хочу. Рома расплывается в улыбке. Вторую сигарету он не докуривает. Когда Олег сидит в трамвае, таращась в облака, то думается ему о синем. О синем — сейчас грязно-голубом — небе. Но ночью в небе всё — тёмно-синее. «И ощущения такие сильные», — думает Олег, улыбнувшись. Он записывает это в заметках на телефоне. Он пишет ещё что-то на лекции, но то и дело стирает. Пишет-стирает. Записывает за преподавателем. Таращится в окна, на верхушки деревьев, на оживлённую дорогу, на солнце. И думает… — Привет, — вполголоса говорит Саша. Олег забывает, о чём он думал. Перед глазами Сашино улыбающееся лицо. — Привет, — улыбается он в ответ. — Чего опаздываешь? — Проспала, — поясняет она. Саша, кажется, подстриглась. Олег бы спросил, но знает, что это бесполезно: на парах Саша вовлечена в учёбу, а не в болтовню. Но сегодня, кажется, что-то пошло не так. — Как же я заколебалась с Мироновой, — шипит она, доставая журнал. — Тусуется по клубам до пяти утра, а я потом отмечай. Олег кивает и придвигается ближе, жмётся коленом к Сашиному и смотрит-заглядывает в журнал. — О, — удивляется он, — ты меня отмечала? — По старой дружбе, — смеётся она. Саша ямочкоулыбчивая и голубоглазая. Саша любит юбки в клетку и чёрные водолазки, любит лёгкие ветровки, любит «Лаки Страйк» и кофе. А ещё Саша до сих пор любит Олега. — Пойдём в пятницу к Терентьеву на попойку? — спрашивает она во время перерыва. — А то он зовёт, а мне одной как-то, ну… — А меня он не зовёт, — замечает Олег. Саша тяжело вздыхает, захлопывая журнал. Не то чтобы Олег не хотел идти с ней. Просто его пятница занята. Саша перевелась к ним с бухучёта после первой сессии, но Олег этого как-то и не заметил, поэтому познакомились они всё у того же Терентьева на какой-то вечеринке. Играла дикая попса, дымили кальяны, мигал нервно-криво свет. Рома, которого он притащил с собой, набрался с нескольких рюмок текилы, курил в потолок и гудел Олегу в ухо: «Эта вечеринка отстой». Смеялся, тыча пальцем в толпу: «Я, бля, ненавижу всех этих людей». А потом Рома растворился в черноте, Олег долго выискивал его лицо среди лиц, но не нашёл. Зато нашёл Сашу. Саша сидела на подоконнике, курила какие-то тонкие сигареты и пила белое полусухое. Он, кажется, спросил, как она вообще может это пить, на что она, ярко улыбнувшись, ответила незамысловатое: «Ртом». Разговорились. Долго стояли на балконе, делились мыслями, пили коктейль из хуй-пойми-чего и смотрели на чёрное небо. И Олег не помнит, как после провожал её до дома, как хрустел-скрипел снег под ногами, не помнит, как оказался у дверей общежития, держа её холодную руку в своей. Помнит, что на её вкрадчивое: «У меня соседки уехали», отвечал невнятным: «Ну, э… здорово». Помнит серость стен, своё фото — взъерошенный, нестриженый, помятый — в студенческом, девчоночность её комнаты, фотографии на полках, мягкость одеяла, опять — теплоту её рук. Помнит, что о чём-то большем, чем просто разговоры, даже не думалось. И не хотелось. А наутро вертелось в голове: «моя-милая-девочка-Саша», и губы тянулись в улыбке, и звонил Роме, долго трещал о ночи, о белом полусухом, о Саше, о милой-девочке-Саше, о его Саше. Рома, кажется, за него порадовался. И даже не стал портить настроение рассказом о том, что получил пизды от бати за то, что пришел поздно. Пьяный. После пар Саша тащит его в кафе, выпивает два стакана кофе и говорит о преподавателях, о дипломе, о желании записаться на курсы по фотографии. Сашу всегда тянуло снимать, но больше на плёнку, больше людей, особенно тех, кого она любит. «Хочется вас бессмертить, — объясняла она, смущённо смеясь. — Ну, увековечивать, знаешь?» А Олег думал, может ли это относиться и к рисункам. Он берёт у Саши тетради, покупает ей кофе и, пообещав точно прийти завтра, прощается. В трамвае полупусто. Небо в окнах — ярко-голубое. Он вспоминает о заметке, перекатывает в голове строчки-фразы, смотрит на: «Пираньи, дельфины и киты — теперь мои лучшие кенты» и думает, что Роме понравится. Рома сидит на балконе с блокнотом и блюдцем окурков. — Как шарага? — интересуется он, салютуя карандашом. — Стоит, — с досадой отзывается Олег. — Рисуешь? Рома агакает, чиркает что-то и отворачивается к небу, к тополям, к стене хрущёвок. Олег меняет тесную-душную рубашку на свободную футболку и проскальзывает на балкон, садится на шатающуюся табуретку, улыбается сконцентрированному на вырисовывании подъездов-окон Роме. — Что? — спрашивает Рома. Рома заспанный, слабо улыбающийся, чуть растерянный. — Ничего, — мотает головой Олег. Рома, дорисовав одну панельку, откладывает блокнот, лязгает зажигалкой, закуривая. — Нет, что? — настаивает он, глотая дым. — Светишься как блядская новогодняя ёлка. — Блядская? — смеётся Олег. — С чего это? Рома расчерчивает сигаретой воздух. — Не придирайся, — фыркает он. — И не съезжай. Олег не знает, что ответить. Олег не знает, почему иногда он чувствует что-то сродни восторгу просто смотря на задумчивое Ромино лицо или руки, что-то старательно вырисовывающие. — Просто всё окей, — отмахивается он. — Типа, классный день, классная погода, классный ты. Классное настроение. — Ты где-то успел накидаться без меня? — почти обиженно произносит Рома, вдавливая окурок в витиеватый узор блюдца. Олег закатывает глаза. — Саша предлагала ирландский кофе, но не. Рома, кажется, даже замирает. Губы складываются в странную улыбку. — Саша, — только и выдыхает он. — Ром, — серьёзно-предупреждающе говорит Олег. Олегу совсем не нравится выражение его лица. — Твоя милая девочка Са-а-аша, — тянет гласные Рома, и Олег протягивает руку, чтобы закрыть его рот ладонью, но тот всё равно дышит-язвит в его пальцы сахарным: — Са-а-аша. — Ром, хорош, — улыбается Олег. Рома убирает его ладонь со своих губ, но не отпускает, держит в руке. — И как она? — выходит почти заинтересованно. Олег отвечает едко. — Всё так же умна, красива и влюблена в какого-то долбоёба. Рома гладит его пальцы и грустно улыбается. — Хуёво, — говорит он сочувственно. Да, думает Олег. Хуёво. С Сашей вышло не так, как хотелось. С Сашей было хорошо, но чем больше времени он проводил с ней, тем больше понимал, что кафе-кино-прогулки — это совсем не его. Его — это безлюдные крыши и заброшенные стройки, его — это пиво в подъездах, это заблеванный кафель у Дениса в ванной, это Рома, талдычащий ему в плечо о смерти. И это «его» совсем никак не вязалось с Сашей. С такой возвышенной и чистой Сашей. Олег всегда чувствовал, что не дотягивает до её уровня. И когда это — скоро — заебало — они расстались. — Не кисни, — одёргивает Рома, сжимая в тёплых ладонях Олеговы пальцы. — Погнали на рельсы. — Класть башку? — уточняет Олег, широко улыбаясь. Рома на это усмехается. — Было бы славно, — говорит он. Когда они спускаются по лестнице, Олег слышит звякающую в Ромином рюкзаке бутылку. Олег не говорит ничего. Рома редко бывает трезвым. Рома объясняет это тем, что чувствует в трезвости какой-то подвох, но Олег знает, что Рома просто не может совладать с действительностью. И он его не винит. До железнодорожных путей не так далеко, стоит лишь обогнуть пару дворов, двинуться к дороге, через лесопарк, чтобы ступать по рыхлой земле, мимо строящихся многоэтажек, обнесённых пестрящим граффити забором. Они шатались здесь не раз, то в компании приятелей-знакомых, то вдвоём, играли в когда-то казавшиеся весёлыми игры. Вроде той, где нужно, лёжа на шпалах, переждать проносящийся над головой товарняк. — Какова вероятность того, что из-за поворота выскочит состав и сшибёт меня? — спрашивает ловко шагающий по рельсу Рома. Олег идёт рядом, приминает подошвой щебень. — Ноль, — отвечает он, щурясь. — Я успею тебя оттащить. Он видит, что Рома улыбается, прячется за ладонью от солнца. — Не достало ещё? Рома соскальзывает, шуршит щебнем. — Ну, тащить, — предугадывая вопрос, поясняет. Он пытается взобраться, но не держит равновесие, и Олег тянет к нему раскрытую ладонь. — Олег. Пальцы у Ромы цепкие, чуть влажные, крепко сжимающие. — Помолчи, — просит Олег. — Смотри, как клёво вокруг. Вокруг — зелень кустарников, щебет-чириканье, целующее щёки солнце. Кажется, впервые Олег взял Рому за руку именно здесь. Кажется, был тот же апрель, но тогда ещё лежал местами снег, они шли вдоль путей, Рома считал шагами шпалы, взметал в воздух полы плаща, рассказывал о каком-то преподавателе. И всё пытался взобраться и идти по блестящему и гладкому, но не получалось. Олег молча подал ему руку, а Рома молча за неё взялся. Ладони они потом почему-то так и не разжали. Даже тогда, когда Роме надоело балансировать, и он шёл рядом. Они добираются до пустой станции, сидят на нагретом асфальте, и Рома, недолго думая, достаёт из рюкзака бутылку вина. — Олег Вадимович, — и звучит страшно серьёзно. — Красное полусладкое, как вы любите. Олег хмурится-улыбается, убирает за висок лезущие в глаза волосы и кивает. — Польщён и обольщён. Рома не церемонится, открывает его в два счёта и выпивает одним глотком чуть ли не полбутылки. — И это тоже допиши, — говорит он, передавая бутылку. Олег делает вид, что не услышал. Вдалеке виднеется состав, он тычет в него пальцем и велит: — Считай вагоны. Ярко. Очки давят на переносицу. Олег цепляет их на голову, трёт глаза, щурится на громыхающую мешанину красного-зелёного-серого. Расплывчато. И Рома рядом — расплывчатый. Кажется, на полном серьёзе считающий вагоны. — Пятнадцать, — говорит он. Олег не видит его лица. Но то становится чётче, и Рома как-то вдруг ближе. Тянет руку, чтобы убрать за ухо волосы, жуёт задумчиво губы, еле-улыбается. — Что, нравится? — полуосознанно спрашивает Олег. И замирает-не-дышит. — Ты о чём? Ромины пальцы, кажется, гладят его висок. — О вине. Рома отводит взгляд. — А, — произносит он почти растерянно. — Да, сойдёт. И отдёргивает руку, вновь расплывается, лезет в задний карман за сигаретами. Олег, выдохнув, смотрит на него уже сквозь линзы очков. — Будешь? Рома тянет пачку, а Олег кивает, выхватывает сигарету, прикуривает. И вытирает ползущий по лбу пот. — Пиздец печёт, — озвучивает его мысли Рома. Обратно они идут молча. В спины им дышит уже закатное солнце, красит воздух в янтарь. Рома рядом, таращится под ноги, взмокший-уставший, полупьяный, абсолютно точно мечтающий догнаться. — За пивом? — спрашивает Олег в одном из дворов. Они покупают бутылку водки. Олег смотрит на отсчитывающего сотни Рому и думает, что завтра ему нужно встать. Олег высчитывает идеальную дозу, но, кажется, всё идёт по пизде, потому что крышку они откручивают сразу же, у магазина, ведь Роме — плевать. Олег помнит, что они сидели на детской площадке, что было похуй на осуждающих-ворчащих старух, что на веках искрились молнии, а на сетчатке от тлеющего за деревьями солнца расплывались круги. А после они всё же добрались до дома, до пищащего домофона, до спёртости-кислости лифта, до прохлады квартиры, до твёрдости дивана. — Мне же завтра… — ныл Олег, жмуря глаза, вжимаясь щекой в простыню. — В шарагу… надо. Рома агакал откуда-то сзади, ворочался, шумел, вздыхал. — Бля, — выругался он и тут же добавил: — Олег. Олег слышал, но ответить не мог, губы не двигались, звуки не издавались. — Олежек, — повторил Рома. И вышло сахарно. Вышло — мурашками по хребту. — Иди сюда. Олег не помнит, как повернулся, как закружилась от этого комната, помнит только прижавшегося к его боку Рому и — кажется — его горячие губы на своём плече. Утром он думает, что ему показалось. Рома дышит ему в шею. Он, морщась, встаёт, подхватывает с пола бутылку, убирает её в верхний ящик шкафа. В ванной быстро чистит зубы и таращится в зеркало. Волосы он стягивает в пучок. И выглядит не так дерьмово, как думал. В колледж приезжает вовремя, даже выкуривает у входа сигарету, перебрасываясь парой слов со знакомыми со второго курса. С Сашей он сталкивается в коридоре у аудитории. — Привет, — говорит она весело. Олег улыбается-кивает, пропускает её внутрь. — На менеджменте сегодня доклады зачитывают, — сообщает она, усевшись с Олегом за предпоследней партой. — Так что можно отоспаться. — На обеих парах? — косится Олег. Саша соглашается. Олег мысленно закатывает глаза. — Может, нахуй это дерьмо? — предлагает он. — Давай уйдём. Прогуляемся. Олег ждёт того, что Саша откажется. В конце концов, Саша — староста. Саша — отличница и умница, а таким не пристало съёбывать с пар хуй пойми с кем. — Давай, — говорит Саша. Горящеглазая, румяная, улыбчивая. Она оставляет журнал Синицыной, ссылается на срочные дела, накидывает ветровку и покидает аудиторию. Взглядом Олег упирается в её светлые волосы. Они выходят через задний ход, петляют по двору колледжа. Уже выйдя за его территорию, Саша говорит: — Дай я тебя сфотографирую. Она достаёт из сумки фотоаппарат. — Я всё-таки решила записаться на курсы. А там, ну, типа конкурс, — объясняет она, чуть смущаясь. — Если выиграю, то получу бесплатный месяц. Олег, кажется, хочет возразить, что его похмельная рожа вряд ли поможет ей победить, но Саша уже снимает. — Не кривляйся. Попробуй забыть, что я вообще здесь есть, — советует она. Олег смотрит в серое небо и думает, что у Ромы это получилось бы просто отлично. Что Рома прекрасно игнорирует существующую вокруг него жизнь. И что Рому — очень — хочется фотографировать, бессмертить. Ну, увековечивать. Когда Саша остаётся довольна фотографиями, они перекусывают в ближайшем кафе и говорят о чём-то неважном. Вроде сломанной ноги одногруппника или зачёта по физкультуре. Олег провожает её до общежития, приобнимает и не обещает, что появится завтра. И уже в трамвае он думает, что у него Сашины тетради. Что их нужно вернуть. Что, значит, завтра он тоже идёт. Что вечер он проводит за конспектами и никак иначе. Дома сигаретно-дымно, пасмурно, тихо. Олег стягивает кроссовки и толстовку, проходит в зал и обнаруживает распластавшегося на диване Рому и тлеющие на блюдце окурки. — Ром? — зовёт Олег. Рома едва приподнимает голову и расплывается в безмятежной и невообразимо счастливой улыбке. — Олег, — невнятно произносит он. Олег, кажется, тупит пару долгих секунд в его чёрные глаза, прежде чем опомниться. — Ты что, объебался? Вопрос Рому отчего-то очень веселит. Он смеётся так, что впору бы заткнуть уши и зажмуриться. — Рома. Олег оказывается рядом, скрипит пружинами, таращится на его руки и не видит ничего. — В мышцу, — мычит Рома. Рома больше не смеётся. Олег, отрывисто моргая, сглатывает ставший в горле страх. — Еблан, — бросает он раздражённо. — Долбоёб. Рома неслушающимися пальцами пытается взяться за Олеговы. — Мы же договорились! — рявкает Олег, но не отстраняется, сжимает холодную ладонь болезненно сильно. Они же, блядь, договорились. Ничего серьёзнее травы или таблеток. Они договорились после того, как Олег обнаружил несоображающего Рому на полу в окружении шприцов-жгутов и его протяжного-непрекращающегося: «Я сдохну, Олежек, я сдохну». Олег совал пальцы ему в рот и заставлял проблеваться. Олег полоскал его под ледяной водой и отпаивал какой-то жижей, рецепт которой он вычитал в интернете. У Олега дрожали руки и срывался голос. А Рома, отойдя, виновато глотал антидепрессанты и шептал ему куда-то в волосы: «Я бессмертен, братишка». — Ты таблетки пил? — спрашивает Олег, нервно притоптывая. Рома не смотрит ему в глаза, Рома смотрит в потолок. — Кончились они, — отвечает он. — Месяц назад. Рома расслабленный, мерно дышащий, прикрывающий веки. — Извини. Он сжимает себя простынями, поджимает ноги, прячет лицо в подушку. — Олег, братан, — надрывно-нервно. — Извини меня, братишка, извини… Рома отходит. Рома на героиновом отходняке — ноющая субстанция, готовая вскрыться на раз-два. — Мне так хуёво, — стонет он, жмурясь. — Так хуёво. Рома на героиновом отходняке отчаянно ищет тепла. И Олег, давясь жалостью-болью-нежностью, его даёт. Не может не дать. — Хорош, — говорит он тихо, валясь рядом, на край дивана, едва не падая. — Рома. Рома бормочет, как ему хуёво, и тянется к Олегу, прижимается всем телом, прячет лицо в складках его футболки. — Извини, — шелестит он. — Мне так это нужно, мне так… Олег считает пальцами родинки на его затылке и говорит, что всё окей. Рома успокаивается почти сразу же. Рома вырубается. Олег не помнит, зачем согласился на предложение «попробовать что-то ещё» на какой-то очередной вписке, но помнит, что блевали они с Ромой одновременно и ничего, кроме гудящих конечностей и ватной головы не получили. А потом был второй раз, только уже в стенах собственной квартиры один на один с Ромой, ложкой и зажигалкой. В третий раз Олег стремался, но Рома не хотел в одиночку. Рома хотел с Олегом. Держась за руки, как Сид и Нэнси. Залипать в ковер и не чувствовать ничего. Только чужую руку. Четвёртого раза не было. Олег, пусть и не без труда, но соскочил. А Рома решил, что героин — отличная замена имипрамину. У Ромы дрожат веки и временами сбивается дыхание. Олег гладит его по спине, тычется носом в волосы и пытается не думать, что это — не окей. Особенно наслаждаться теплотой его тела под ладонью. Особенно тогда, когда он ширнулся некоторое количество часов назад, а теперь спит, периодически вздрагивая. Совсем не окей. Но Олег лежит так до багрового за окном заката. После всё же выпутывается из Роминых объятий, укрывает его, ставит на пол стакан воды и зашторивает окна. Смывает остатки порошка в унитаз и таращится в зеркало, пытаясь расчесать волосы. Олег хочет отвлечься. Олег достаёт тетради-конспекты, раскладывает их на диване и пытается вникнуть в смысл написанных ровным почерком слов, но ничего не получается. Олег может думать только о Роме. Когда все лекции переписаны, на часах что-то около двух. Он ещё долго чистит зубы и считает трещины, находит пару свежих и думает: блядь, думает: Рома. Ни о чём другом не думается и в густой черноте. Рома рядом. Рома дышит тише. — Олег, — зовёт он глухо. Олег слышит в его голосе панику. — Я здесь, — шепчет он, прижимаясь к Роминой спине. — Спи, Ром. Рома замолкает. Рома неуклюже и шумно поворачивается к Олегу, нащупывает его лицо, будто пытаясь понять, действительно ли это он. — Олег, — выдыхает Рома. Олег чувствует его горячее дыхание. Чувствует губами. — Олежек. И это — чересчур ласково. Рома вплетает пальцы в его волосы и громко дышит. Олег жмурит веки. — Что, нравится? И это — осознанно. И на веках — молнии-звёзды. На щеках Ромины пальцы, чуть дрожащие, нежно оглаживающие кожу. Шершавые. — Да. Рома утыкается носом ему куда-то под челюсть и — едва — касается губами. Олег не дышит. Наутро они об этом не говорят. Рома варит Олегу кофе и выкуривает четвёртую сигарету. Рома курит не после еды, а вместо. — Всё окей? — только и спрашивает Олег. Рома смотрит ему в глаза и вымученно улыбается. — Окей. Олег думает, что нихуя подобного. Олег проводит ладонью по его плечу и обещает пойти вечером смотреть на поезда. Рома вжимается лбом в стену и что-то бормочет.