Синее

Утром веки лижет солнце. Под ними — апельсиново-оранжево. Олег, не открыв глаза, чувствует, что Рома не рядом, слышит, что в ванной шумит вода, что в кухне шумит чайник. И в голове тоже — шумит. Он переворачивается на бок, хрустит суставами, прячется от солнца, но то всё равно его находит, лезет назойливо в глаза. — Утра. Рома трёт полотенцем волосы, шлепает по полу, к шкафу. Олег нашаривает на тумбе очки и цепляется взглядом за родинки на его нагой спине. — Ага, — отзывается он, садясь. — Ты типа на учёбу собрался? Рома ухмыляется-скалится, путается пальцами в пуговицах рубашки. — Типа того. Олег залипает на его руки и думает, что Роме вообще-то — очень — идут рубашки. — Вставай, — велит Рома, натягивая джинсы. — Тебе чай или кофе? Олег складывает губы в кривую улыбку. — Может, лучше потанцуем? Рома улыбается в ответ, подхватывает шутку: — Ты меня приглашаешь? Олег кивает-смеётся. Олег помнит, как на выпускном, в гулком-громком спортзале, под заливистый смех Дениса, под насмешливые взгляды одноклассников и неодобрительные — учителей, они кружили вальс. Помнит Ромину руку в своей, грациозность его движений, спутанность своих. Помнит, как Рома смеялся ему в висок и говорил пьяно-весело: «Мы всех наебали, Олежек». Олег чистит зубы, стягивает волосы в пучок и надевает рубашку. Олег пьёт Ромин кофе, таращится на ползущий по кухне дым, на еле-улыбку, на губы. И старается не думать, что эти губы вчера касались его плеча. Что эти губы — Ромины. Что это совсем не окей. Но… — Пойдём? Но это ведь Рома. Олег кивает. Они идут по сонной улице, мимо сонных людей, мимо режущего сетчатку солнца. Топчутся на остановке, слушают гудение-грохот, перехватывают разговоры, перехватывают взгляды, переплетают пальцы, когда подъезжает маршрутка. — До вечера, — говорит Олег, нехотя отнимая руку. Рома агакает, запрыгивая в пазик. В трамвае шумно-людно. Олег вжимается в стекло, подставляет лицо солнцу, смотрит на застывших на проводах птиц. Думает: «Мир птиц и самолётов», думает: «Мне так нравится он». А уже на паре, под бормотание преподавателя, под переговоры одногруппников, под редкие Сашины реплики, он пишет в тетрадном углу: «Белые крылья и белый металл мне стали важнее всего». — Ты что делаешь? — интересуется Саша, заглядывая в его тетрадь. Олег вздрагивает. — Ого, — удивляется-улыбается она, придвигаясь ближе. — Пишешь стихи для девушки? Олег качает головой, натянуто улыбаясь. — Просто мысли. Чтобы не забыть. Саша смотрит недоверчиво. Саша не знает о том, что Олег пишет. Олег писал для неё или о ней, но не решался поделиться, загонялся, что дерьмово, что ей не понравится, пусть Рома и уверял, что это отлично. Но Олег не верил. Или не хотел верить. Или что-то ещё. После пар Олег курит у входа, перебрасывается парой слов с одногруппниками и слушает разговор о еженедельной пятничной вечеринке у Терентьева, когда последний вдруг появляется за их спинами и говорит звонкое: — Савченко, пригоняй, давно тебя не было! Олег мнется несколько коротких секунд и смотрит на Сашу. — Не, чувак, — говорит он почти виновато. — Планы. Саша отводит взгляд, еле-улыбаясь. Олег не хочет давать каких-то ложных надежд. Олег не хочет плестись с Сашей в просторную квартиру, не хочет глазеть на приевшиеся-заебавшие лица одногруппников, не хочет пить коктейли из хуй-пойми-чего, не хочет курить с ней «Лаки Страйк» на балконе и смотреть на чёрное небо. Не хочет от ударившего в голову алкоголя целовать её губы. Не хочет, чтобы Саша думала, что ему не похуй. Только не Саша. Поэтому Олег приобнимает её за плечи и желает отличного вечера, пусть и знает, что отличный вечер из них двоих будет только у него. До дома — втаптывая кроссовки в асфальт, слушая громыхающую в наушниках музыку, ловя пальцами солнце. Дома — непривычно пусто, солнечно-ярко. Олег варит кофе и не упускает, но на языке — горечь. В голове лопаются-хрустят мысли. Он убивает время за музыкой, за залипанием в небо, за чисткой и жаркой картошки, а когда та шкварчит и взрывается треском, Олег рассматривает рисунки в Роминых блокнотах. Рассматривает так, будто видит впервые, но с неизменным восторгом и даже, кажется, трепетом. Лица на бумаге — угловатые, точёные, резкие. Болезненно ломкие. Бледноглазые. А вот Олег — яркий, улыбающийся, почти-что-солнечный. Абсолютно контрастный. И он не знает, почему. И почему Рома выделяет его среди прочих — тоже. Рома возвращается ближе к вечеру, Рома заёбанный-уставший, раздражённо стаскивающий рубашку, потрошащий пачку. — Пиздец, — только и говорит Рома. А Олег не может сдержать улыбку. — Ну и как шарага? Рома дымит сигаретой, усаживаясь на подоконник. — Хуёво, — полувнятно произносит он. — Готовьтесь, Сащеко, к отчислению. — Серьёзно? — удивляется Олег. Рома выдыхает, слабо улыбается и качает головой. — Нет, просто дохуя всего и как-то сразу, — жалуется он. — Внешний мир это пиздец. Олег оказывается рядом и выхватывает из его рук сигарету, коротко затягивается. — Хоть снова торчи на игле, — добавляет Рома. Олег смотрит в его глаза и видит, что Рома не шутит. — Ром, — говорит он. И выходит как-то жалко. Как-то чересчур беспомощно. Рому это, кажется, отрезвляет. — Бля, братан, — бормочет он виновато. А после также виновато привлекает к себе и тычется носом в волосы, шепча что-то о том, что справится, что всё — херня, что он заскочил в аптеку. Олег жмурит веки и не говорит ничего. Дворы пахнут жжёными листьями, пахнут вечером, пахнут по-апрельски. До Дениса всё те же три остановки, заход в универмаг и Ромина история о необходимости пройти очередную практику. — Иначе точно отчислят, — говорит он уже в привычном-знакомом дворе. К Денису они не торопятся. Топчутся у кустов сирени, выкуривают по сигарете. Дышат гарью. Дышат дымом. — Может, не такая и хуёвая идея отработать у бати на скорой, — сообщает Рома. Олег цепляется взглядом за чужие чуть подрагивающие пальцы. — Ты не вывезешь, — честно говорит он. Ромины губы нервно дёргаются, а взгляд съезжает вниз. — Потому что как кто-то, кто не может, типа, себя спасти, может спасать других? — уточняет Рома. Олег подходит ближе, чтобы взяться за его холодную ладонь своей. — Потому что ты придурок, который заебал, — говорит он мягко. — Ты этого не хочешь, а нахуй делать то, что ты не хочешь? Рома сжимает его руку чуть крепче и цепляется взглядом за взгляд. — Ты меня наёбываешь, — выдыхает он. — Просто скажи, что я убогий. Олег закатывает глаза, дёргая его к подъездной двери. — Нет, серьёзно, Олег, — звенит Рома ему в спину, поднимаясь вверх по этажам. — Просто скажи. Олег упрямо игнорирует его реплики, сдавливает пальцами чуть вспотевшую ладонь и перешагивает сразу две ступени. — Олег. Они останавливаются на четвёртом, в яркости лампочки, в гулкости застенной музыки, в дымности-спёртости. — Олежек. Рома смотрит хмуро-серьёзно, просяще-жалобно, нежно-ласково. — Не наёбывай меня, — бурчит он. — Только не меня. От Ромы пахнет вишней и дымом. Рома настолько близко, что Олег чувствует это. — Ты же мужчина всей моей блядской жизни, — говорит Олег ему куда-то в подбородок. — Как я могу наёбывать тебя? Рома, кажется, не улавливает. — Рома-Рома-Роман, — пропевает Олег. Губы напротив расползаются в улыбке. А голос, от которого мурашит спину, громко-раскатно смеётся. — Пиздато, — объявляет Рома, отсмеявшись. — Только я серьёзно. Рома смотрит в его глаза. А Олег — на тусклую улыбку. — Я тоже. И замирает-не-дышит. Рома, кажется, тоже. — И что это значит? — спрашивает он спустя несколько долгих секунд. Олег только пожимает плечами, отведя взгляд. — Не знаю. Рома расцепляет пальцы и решает, что ему нужно покурить. Олег кивает и немного нервно дёргает дверную ручку. Квартира встречает голосами, дымом, тусклостью свисающей с провода лампочки, встречает Денисом, как всегда заебавшимся, как всегда самым трезвым, как всегда улыбчивым. — Привет, братан, — улыбается Олег, хлопая его по плечу. — Ромка курит, ща придёт. — Как сам? — спрашивает Денис. Олег заверяет, что всё окей. Они двигаются в кухню мимо ещё немноголюдных комнат, перебрасываются словами с приятелями-знакомыми, Денис останавливается у холодильника, заглядывает внутрь. — Что будете пить, сударь? — манерничает он. — Водку, — отвечает Олег, не раздумывая. — Отличный выбор, — одобрительно кивает Денис, доставая бутылку. — Как насчёт Романа? — А коктейльная карта у вас предусмотрена? — подхватывает шутку вдруг оказавшийся рядом Рома. Денис улыбается ярко-открыто, жмёт ему руку и проходит в кухню, прикрывая за собой дверь. — Увы, — разводит руками он. Рома усаживается на подоконник, приоткрывает форточку. — Тогда мне то же, что и этому парню, — заявляет он, улыбаясь. Они выпивают за встречу. Долго говорят о чём-то неважном, о учёбе, о одногруппниках, о временами проскальзывающих в кухню людях. Денис подливает им колы, подливает спрайта, подливает сока и делится мыслями-новостями. — Думаю купить тачку у другана, — говорит он, пуская в воздух дымные кольца. — И похер, что подержанная. Главное, что на ходу. — Заебись так-то, — говорит хлещущий из-под крана воду мальчик-Артём. Олег только кивает, улыбаясь. Олега совсем немного ведёт. За окнами уже сверкают фонари, синеет небо. За стенами — кричит музыка, галдят люди, звенят стаканы-бутылки. Денис пьёт последний шот и решает, что ему пора перебираться в другую комнату. Денис оставляет им таблетку, попутно желая отличного вечера. Олег переводит взгляд на курящего в форточку Рому. — Если ты не будешь, то и я тоже, — говорит Рома. Олег делит её на две части и думает, что половинка — это херня. — Всё окей. Рома улыбается. Они распивают бутылку отстойного шампанского и выходят из кухни. В зале людно-шумно, оглушающе громко, жарко-тесно, кальянно-дымно. Олег прорывается сквозь запахи, сквозь разгоряченные тела, сквозь разговоры и смех. Олег сразу же ловит ритм, ловит за руку маячащую рядом девчонку, ловит на веках вспышки света-цвета. А в голове — пустота. Сердце дрожит-надрывается. — Пиздец, блядь, пиздец! — звонко орёт Денис. Олег запрокидывает голову и хохочет так, что едва не давится. Олегу кажется смешным неизменный тон Дениса, кажется смешной вечно надирающаяся в хлам Олька, привкус спирта на языке, повисшая у него на шее девчонка. Кажется смешной цикличность его жизни. — Давай уединимся, — орёт она ему в ухо. Олег опрокидывает в себя стакан водки-спрайта и просит её отъебаться. Олег слышит едкое «мудак» в свой адрес. Он пьёт ещё, бьётся о толпу, щурится на расходящийся пятнами свет, щурится на лица, скользит-скользит, не может понять, темно ему или слишком ярко. — Всё заебись? — орёт куда-то в щёку Денис. Олег поворачивает голову. — Заебись. Но Денис тут же исчезает. Олег ищет его взглядом, а вместо этого находит Рому, отирающегося о какую-то тёлку. Рома взмокший-вспотевший, жадно глотающий шампанское, изящный как пиздец. Выделяющийся. Даже сейчас. Или ему кажется? Олег не знает. Олег смеётся. Пьёт ещё, ещё, ещё-ещё-ещё, танцует резко-рвано, тянет руки к потолку, слушает грохочущую музыку, грохочущее в ушах сердце. Цепляется взглядом за взгляд. И жмурит веки, сжимает губы, отрывается от пола вместе с сдавливающей его толпой. И музыка будто громче. И движения — рывками, картинка перед глазами — скачками, но он вновь ловит Рому, прижимающегося всё к той же тёлке, ловит его чёрный взгляд, ловит еле-улыбку и себя на мысли о том, что хочет быть на её месте. Олег чуть ли не рвёт улыбкой рот и думает, что нажрался. Но его даже не мутит. Рома не сводит глаз с его лица, продолжая водить ладонями по чужой открытой спине. Олег отрывисто моргает, стягивает с носа давящие на переносицу очки и трёт глаза, вдавливает их в череп, дышит-дышит-дышит. Ярко-мутно. Расплывчато. Болезненно. — Олег, — шелестом на ухо. Олег поднимает голову. На Роминой коже танцуют синие пятна. На Ромином лице — улыбка. В Роминых глазах никакого блеска, густая чернота, водка с соком-спрайтом-колой. — Пошли, — говорит он, беря за руку, протаскивая сквозь цитрусово-липкий смог, сквозь мерзко-липких людей, сквозь рёв, свист и гомон. Олег жмурит глаза, сжимает вспотевшей ладонью холодные пальцы и не успевает спросить, куда. Они выныривают в подъезд. В привычную дымность-душность, в багровость дерматина, в желтизну стен. — Курить, — выдыхает Рома Олегу в висок. Рому штормит. Рома держится за Олеговы плечи, Рома чуть дрожащей рукой поправляет Олеговы очки. — Окей, — вполголоса отвечает Олег. Они спускаются ниже, к окну. Дышат апрельской ночью, дышат воздухом, дышат дымом. И в ушах жужжат люминесцентные лампы. Жужжит музыка. — Олег Вадимович. Рома, держась одной рукой за стену, наклоняется, подаёт ладонь. — Белый танец, — говорит он. И Олег, не думая, за неё хватается, переплетает пальцы и смеётся громко-звонко, прижимается, тычется носом в плечо и слышит Ромино яркое: — Ты меня приглашаешь. И их кружит, кружит голову, кружит тело, кружит и стены. — И я польщён, я обольщён тобой! — кричит Рома. А эхо фальшивит, берёт не ту ноту, звенит-гудит. И Олег думает: я хочу ещё, думает: походу это… Жмурится до боли, сжимает крепче Ромину ладонь. Думает: походу, это любовь. И в голове — звон. Вата. Пустота-вакуум. Он стоит на месте, дышит Роме в шею, обводит пальцем родинки на его затылке. Чувствует, что подташнивает. Что на веках у него — черничные звёзды. Что в ушах Ромин голос. — Олег, — шепчет Рома в висок, распускает его собранные волосы. Олег ёжится от ползущих по шее мурашек, от вплетающихся в волосы пьяных-путающихся пальцев, от зарывающегося в них носом Ромы. — Олежек, — бормочет он глухо. Олег мычит полувопросительно, жмётся щекой к его плечу. — Мне хуёво, — говорит Рома. Олег молчит несколько секунд, прежде чем ответить: — Мне тоже. Рома берёт его за руку. И они тащатся обратно, по лестнице, из яркости в тусклость, по коридорам-комнатам. — Мне хуёво, — ноет Рома в кухне. — Мне очень… И, вырвав ладонь, оказывается у раковины. И руки у Ромы дрожат, и шумит вода, и шумит музыка, и кто-то рядом смеётся-надрывается, воет, пока Олег гладит его по спине, гладит, гладит-гладит-гладит, слушает в перерывах: — Я щас сдохну, Олежек. А слышит панику, слышит страх, слышит… — Олежек, — бормочет Рома. — Я сдохну. Олега обдаёт отрезвляющим холодом. Он мотает головой, промачивает полотенце, обтирает Ромино лицо, вытирает губы, прижимается ближе и говорит: — Всё окей. Говорит: — Ромка, всё окей. Говорит: — Тебя наебало шампанское, ты прикинь? И смеётся-смеётся. Рома ему неуверенно улыбается. У Ромы дрожат губы и руки. — Ром. И выходит как-то чересчур. Болезненно-нежно. Ломко-ласково. — Ромка. Рома обхватывает его за шею и бормочет «прости», и «братан», и «я так проебался». У Олега ком поперёк глотки и едва дрожат колени. — Я так проебался, я так… Олег не находит ничего лучше, кроме как прижать его трясущееся тело ближе и шептать-обещать, что всё окей, что завтра будет лучше, что они пойдут считать звёзды. Рому отпускает с трудом. Олег просит примчавшегося по чьей-то просьбе Дениса постелить им в спальне и долго-муторно извиняется. Денис отмахивается, что всё херня. — Но бля, — говорит он, помогая уложить Рому на кровать. — Расклеился он пиздец. Олег криво улыбается и хочет сказать, что нихуя подобного, что если и так, то склеить его забыли при рождении, но Олег только благодарит-кивает. Денис открывает форточку, оставляет на подоконнике пачку с зажигалкой и закрывает за собой дверь, пожелав спокойной ночи. Олег складывает локти на коленях и вдавливает глаза в череп, думая, что спокойной она не будет точно. — Какой же ты пиздец, Ром, — выдыхает он. Рома проводит ладонью по его пояснице и что-то мычит. — Какой же пиздец, — повторяет, укладываясь рядом. Рома прижимается губами к его плечу, обхватывает рукой поперек живота и шумно дышит. Олег таращится в потолок и старается унять трещащее о рёбра сердце. — Я всё ещё мужчина всей твоей жизни? — полувнятно произносит Рома. Олег выдыхает. Жмурится до гула в ушах, чувствуя пальцы, комкающие его футболку, ползущие по животу, оглаживающие-дрожащие. — Даже больше, — честно отвечает он. На веках — всполохи, гирляндные вспышки, яркие-яркие. Такие, что впору бы ослепнуть. Олег успокаивает себя тем, что Рома рядом. Что Рома дышит. Что Ромины пальцы гладят его живот. Что Рома касается губами его шеи и трётся носом, шепчет что-то неразборчивое, пусть это и не окей. Не окей. Совсем не окей. Совсем-совсем, хочет думать Олег, но только прерывисто дышит и позволяет Роме быть так чересчур близко, почти-подставляясь под пальцы-губы. Ведь это же, блядь, Рома. Рома, что засыпает нескоро, ворочается-шумит, скрипит кроватью, жалуется на холод-жар, на суматошное сердце, на сверлящие его темнотой углы. Рома, из-за которого Олег не спит. Рома, чьё размеренное дыхание он слушает всю ночь. Рома, за которого Олегу страшно так, что ломит рёбра.