Синее

И отпускает только под утро, под пробивающийся в окна свет. За стёклами — пасмурно-хмуро. Мысли скребутся-царапают виски. Олег выныривает в похмельное утро, в очередной день. По полу разбросаны стаканы-бутылки, разбросана одежда, разбросаны люди. Из кухни он слышит приглушенный голос Дениса, с кем-то переговаривающегося. В светло-зелёном пятне ванной, к счастью, пусто. Чисто. Олег трёт холодной водой лицо и всматривается в уставшие-покрасневшие глаза. Олег глотает кусками воздух и обнимает себя руками, стараясь выкинуть из головы лишние мысли. — Ты как? — спрашивает Денис, протягивая бутылку минералки. — Окей, — давит улыбку Олег, благодарно кивая. Его слегка мутит-ведёт. Слегка подташнивает. — Буди Рому и будем завтракать, — говорит Денис. Олег ещё раз кивает, плетётся обратно. Когда он приоткрывает дверь, то чувствует дым, чувствует запах табака, чувствует Рому. Он сидит на подоконнике, таращась в стену. Между пальцами тлеет сигарета. — Ты совсем не спал? — спрашивает он тихо. Олег мотает головой, слабо улыбаясь. И, кажется, должно отпустить окончательно, но внутри — волнение, тревога, воздух будто вспарывает лёгкие. Расхлябанные-пустые. Облепившие рёбра. — Олег. Виновато-скомканно. Хрипловато-трещаще. — Олежек. Блядскими мурашками по спине. — Ты, блядь, мудак, Ром, — выпаливает Олег, двинувшись навстречу протянутым к нему рукам. И в ушах — шум его дыхания, его хриплый-глубокий голос, его беспрестанные извинения, в волосах — пальцы, оттягивающие-мурашащие, нежные-ласковые, такие невыносимые, невыносимые, не… — Давай без этой хуйни, — просит Олег, жмуря веки. — Пожалуйста. Больше без этой хуйни. — Ладно, — соглашается Рома. — Без хуйни. Олег вжимается носом в его плечо и громко выдыхает. Олег ему почти верит. И Олега — почти — отпускает. Завтракают они сигаретами и растворимым кофе. Денис рассказывает историю про тёлку и толчок, смеётся чему-то звонко-ярко, звонко-громко, звонко-невыносимо, а после спрашивает: — Какие планы на следующую субботу? Рома трясёт пеплом на подоконник и пожимает плечами. — Живи сегодняшним днём, Денчик, не строй планов, — многозначительно выдаёт он. Денис смеётся всё так же звонко и переводит взгляд на Олега. — Это он к тому, что тебе двадцатник, Ром, — говорит Олег. Рома хмурится. — А, — произносит он растерянно. — Блядь. Олег еле-улыбается, допивая кофе. — Тогда нажраться, какие ещё могут быть планы, — фыркает Рома. — Именно это я и хотел услышать, — смеётся Денис. Сквозь мутно-белые облака пробивается солнце. Ветер холодит кожу, путает волосы. Воздух — свежий. Олег дышит-дышит, таращится на шуршащий ветками клён. — Куда ты дел мою резинку? — спрашивает он устало. — Волосы достали. Рома сидит на лавке, вертит в руках незажжённую сигарету. — Не помню, — отвечает он. Олег, присев рядом, просит закурить. Звякает зажигалкой, морщится. Дым обжигает горло. — Хочешь домой? — шелестит Рома, стукаясь плечом о плечо. Олег выдыхает ему в лицо, ловит взглядом взгляд. — Хочу спать. Рома кивает. Олег делится, что идти пешком ему — лень, поэтому они шагают до остановки, запрыгивают в троллейбус, скрываются от взгляда кондукторши, глазеют за перепачканное стекло. Рома просовывает руку в приоткрытое окно, растопыривает ладонь, пальцы шкрябают воздух. Ловкие-цепкие. Длинные-аккуратные. Всё такие же костлявые. Наверное, даже красивые. — Мне на полном серьёзе двадцатник? — спрашивает Рома, когда за их спинами с шипением закрываются двери. Олег переводит взгляд на его задумчивое лицо. — На полном серьёзе. Они сворачивают во двор, когда начинает накрапывать дождь. Рома шаркает кедами по асфальту чуть быстрее, хмурится-съёживается, поскорее залетает в подъезд. Пахнет кошками и сигаретами. У соседей на этаже музыка-разговоры-пляски. — Ты хочешь есть? — интересуется Рома уже в полутьме прихожей, сбрасывая с ног кеды. Олег только мотает головой и проскальзывает в ванную. Слушает приглушенный стенами мотив чего-то попсового, моет лицо и руки. Колени слегка дрожат. Дрожат и руки. Проще спихнуть это всё на нервы и отсутствие сна, чем на Рому. На Рому, шныряющего туда-сюда по кухне, совершенно точно дымящего сигаретой, гремящего посудой. Олег слышит-чувствует, лежа на диване лицом к стене, к ковру, к приглушенному плачу соседской личины. — Не холодно? — вполголоса спрашивает Рома. Диван под ним чуть хрустит. — Нормально, — отзывается Олег. Рома не уходит, устраивается, кажется, рядом. — Извини. Олег чувствует скользящие по его животу руки, чувствует тепло, чувствует дыхание в шею. — Без тебя хуёво, — шепчет Рома. Ладонь останавливается где-то в области сердца, вжимается в ткань, комкает-мнёт. — Мне без тебя тоже, — выдыхает Олег, крепко жмурясь. Сердце у него аритмично бьющееся. Суматошно-заполошное. — Но иногда с тобой хуёвее, чем без тебя, — добавляет он чуть тише. Рома как-то понимающе мычит и вжимается в его спину, утыкаясь носом в затылок. Олег хватает губами воздух и обхватывает пальцами его запястье. И чувствует, что сердце у Ромы точно такое же. Он засыпает сразу же. Снятся обрывки каких-то детских воспоминаний, сломанные качели во дворе родительского дома, разбитая бутылка портвейна и хохот годовалой сестры. Снится Рома. Много Ромы. Тот жует жвачку и читает ему чьи-то стихотворения. Тот сидит на крыше заброшенной стройки и рисует в блокноте красные лилии и белые маки. Тот курит на балконе горькие сигареты и привлекает к себе, чтобы — вдруг — поцеловать Олега в шею. «Ты пахнешь мандаринами и вишней», — говорит Рома. Олег дрожит. Олег жмурится и вжимается губами Роме куда-то под челюсть. «А ты пахнешь грязью и клюквой», — почти с ужасом говорит Олег. В заключительном сне он лишь всматривается в черноту и слушает хрусткий-звонкий смех в самое ухо. Страх липнет к горлу и лёгким. Просыпаясь, он понимает, что плачет. Рома где-то рядом шуршит блокнотными страницами. — Ром, — сипло зовёт Олег. Рома мычит полувопросительно, скрипит пружинами. — Ром, — повторяет он. Рома проводит ладонью по его плечу. — Олег? Олег выворачивает шею, таращится на расплывчатое улыбающееся-хмурое-встревоженное лицо, дышит часто-сбивчиво и, кажется, давится слезами. — Ром, — выдавливает Олег. — Ты умер. И не старается не плакать навзрыд. Ромины пальцы на его лице дрожат, но держат крепко, слизывают влагу, гладят-нежат. — Олежек, — виновато бормочет Рома, наклоняясь, вжимаясь лбом в его лоб, смотря глаза в глаза. — Я же здесь, Олежек. Олег хватается за его руки, хватается за его голос, дышит его кожей и почти с облегчением понимает, что пахнет он дымно-вишнёво, пахнет кофейно, пахнет Ромой. — Никто не умирал, — говорит он, едва касаясь губами его щёк. — Просто хуёвый сон. Никто не умирал. Олег кивает, сглатывает мерзкий ком и прячет лицо в изгибе Роминой шеи. Но не успокаивается. Тело всё ещё потряхивает. Рома так и сидит, неудобно скрючившись. Бормочет какую-то ерунду, гладит щёки. Отрывается, чтобы сделать Олегу кофе и принести закурить. К тому моменту у Олега лишь немного подрагивают кончики пальцев и частят вдохи-выдохи. — Пойдём проветримся, — тихо говорит Рома, протягивая кружку и сигарету. Олег кивает. — Пойдём, — говорит он, грея пальцы. Рома в углу комнаты натягивает плащ и глотает таблетки, а Олег смотрит на лежащий на диване раскрытый блокнот с красными маками и белыми лилиями внутри. Олег хватает Рому за руку, крепко сжимая. На улице едва уловимо пахнет дождём. Прохладно-ветрено, свежо, ветер шуршит тополями. Рома тянет его за собой из позолоченного фонарями воздуха в полутьму-черноту детской площадки, мимо размыто-очерченных качелей-горок, мимо галдящей у одного из подъездов компании с гитарой, в соседний двор. Олег знает, что они идут на крышу жёлтой облупившейся пятиэтажки, единственной в округе, на двери которой, ведущей на крышу, никогда не бывает замка. Бывали там не раз. И всегда — вдвоём. Разве что однажды с ними напросился Денис. Но Денису не понравилось. — Там, наверное, мокро, — говорит Олег, когда Рома набирает код. — Ещё бы, — отзывается он. В подъезде духота, кошачность-сигаретность, сменяющаяся запахом жареного, запахом краски, запахом стоящих на пятом этаже в кадках тюльпанов. Олег засматривается на них, пока Рома лезет по лестнице вверх. Крыша обдаёт промозглостью-холодом. Олег ёжится, шагая к краю, ограждённому перилами. Рома шаркает подошвой по рубероиду, доставая пачку. — Вау, — выдыхает Олег, смотря на поблёскивающий огнями город. Дыхание перехватывает так же, как в первый раз. — Люблю всё это пиздец как, — говорит Рома, подойдя ближе. Олег затягивается поднесённой к его лицу сигаретой и выдыхает. — Я тоже. Олег знает, что Рома любит крыши. Роме нравится близость неба и отдалённость земли. Роме нравятся звёзды, нравится их недосягаемость, их необъяснимая притягательность. Роме нравится ночь. Ночь искренна и настояща. Ночью можно сказать то, что нельзя сказать утром. — Мне нравятся твои волосы, — тихо говорит Рома, убирая пару вьющихся прядей Олегу за висок. Олег вглядывается в черноту его глаз. — Тебе идёт, — добавляет он. — Красиво. Без пошлостей и всей херни — красиво. Олег проводит пальцами по его чуть дрожащей ладони. — Спасибо, — только и выдыхает он. Рома улыбается. Берёт под руку, прижимаясь боком, и стукается виском о висок. — Что приснилось? Олег сглатывает. Олегу не хочется говорить об этом. — Ты пах грязью и клюквой, — коротко рассказывает он. — И смеялся, как мертвец. — И ты только поэтому решил, что я умер? — удивляется Рома. Олег морщится, щурясь на горящие в тёмно-синем небе бледные звёзды. — Просто поверь, — отрезает он. Рома шумно выдыхает ему куда-то в щёку. — Мертвецы не смеются, — заключает он. Олег прикрывает глаза. Ветер пробирает насквозь, путает волосы. Путает мысли. Рома прижимается теснее и говорит, что продрог. Они стоят ещё немного, смотря на небо, слушая где-то вдалеке шумящую дорогу, слушая ветер, слушая город. Олег дышит-дышит. И, кажется, расслабляется, забывая, как пахнет грязь вкупе с клюквой. Рома рядом. Рома пахнет дымом и улицей. Дома они, устроившись на полу, отогреваются чаем и ужинают яичницей. Рома, лениво водя карандашом по бумаге, слушает бормочущий в углу пузатый телевизор, а Олег смотрит в экран телефона. Ему пишет Саша. Интересуется его делами, спрашивает, придёт ли он в понедельник, делится тем, что в конкурсе не победила, но это её не расстроило. Олег её неловко подбадривает, рассказывает про крышу и игнорирует вопрос про учёбу. Олег не придёт. У Олега — Рома, которого он не собирается проёбывать так просто. Отложив телефон в сторону, он говорит неожиданное для самого себя: — Хочу завтра съездить к маме. Рома поворачивает к нему голову, брови удивлённо ползут вверх. — Окей, — говорит он. Олег переводит взгляд на девичье лицо в его блокноте. — Поехали со мной, — предлагает он уверенно. Рома смотрит удивлённо-непонимающе. — К твоей маме? Олег кивает. Рома облизывает губы и не старается сдержать улыбку. — Хочешь представить ей мужчину всей своей жизни? — смеётся он. Олег, фыркнув, ехидничает в ответ: — Раскусил. И смотрит на его расплывшееся в улыбке лицо. Тёплое-светлое. И только глаза всё такие же чёрные, пусть и тёмно-зелёные. — Братан, — качает головой он, — она не оценит. Олег прижимается к его боку, трётся носом о плечо. — С тобой она постесняется доёбывать меня неудобными вопросами, — говорит серьёзно. — Ром, поехали. Рома откладывает блокнот и проводит пальцами по его виску. — Ладно, — выдыхает он. Олег урчит благодарное «спасибо». Рома говорит, что это херня. Когда они ложатся спать, на часах переваливает за полночь, по стёклам течёт дождевая вода. Олег смотрит на оранжевую мазню, думает о сопящем рядом Роме, о крыше. И в голове у него: «Ночью в небе всё тёмно-синее», а после: «И ощущения такие сильные». Он жмётся к тёплому телу рядом, вспоминает о клюкве, о грязи, а на ум приходит: «И, устав выполнять любой ветра каприз, хочется просто упасть вниз». Но этого делать не хочется совсем. Только прижиматься к чужой груди, чувствовать буханье сердца и дышать-дышать. Сигаретно-вишнёвым. Кофейным. Олег жмурит веки, пытаясь что-то вспомнить. Что это не… Не… Не? Олег не помнит. Олег не может надышаться. Не может надышаться Ромой.