Кровавый Писатель

Тот, кто владеет информацией, тот владеет миром. И сейчас нет в ней дефицита, она везде. Вы можете найти ответ на любой вопрос за несколько минут, если попали в незнакомое место, то быстро скоординироваться за счет виртуальных карт и навигаторов. Информация – новая валюта: ее обменивают, хранят, распространяют, собирают, предлагают. А Вы задумывались о том, какую информацию о себе предлагаете тысячам неизвестных людей через социальные сети? Николь не задумывалась об этом, девушка просто хотела поделиться со своими знакомыми тем, что с ней случилось. Но когда ее запись набрала более десяти тысяч репостов на короткое время, когда ее персоной заинтересовалась пресса, она решила воспользоваться внезапной минутой славы. И с завидной регулярностью выкладывала с сеть фотографии из палаты, небольшие видеообращения, даже зачекинилась, указав полный адрес госпиталя. Все присланные сладости и цветы повышали ей самооценку, она чувствовала себя значимой, ведь многие люди ей сопереживали, даже абсолютно неизвестные. Николь наслаждалась моментом, не зная о том, кто скрывается за одной из многочисленных аватарок, оценивших ее фотографию, где помимо ее избитого лица, был еще прекрасно виден номер палаты. - Располагайся, - Кристоф отворил дверь, пропуская меня вглубь комнаты, - в ванной комнате есть чистые полотенца и другие принадлежности, - он поставил мой чемодан на пол и направился к двери, - если тебе что-нибудь понадобиться, то говори, я буду в кабинете. Это вторая дверь по коридору. - Спасибо, - вот уж действительно помощь приходит, откуда не ждешь, - спасибо за заботу. Кристоф странно на меня посмотрел, видимо хотел что-то сказать, но не решился. Только плотнее сжал губы, и, утвердительно кивнув головой, вышел из комнаты. Сил нет, поэтому, как только шаги мужчины стихают, заваливаюсь на кровать и закрываю глаза. Голова раскалывается от мучительной тупой боли, давящей на виски и мой мозг гудит, словно в нем поселился огромный рой пчел. Так, стало быть, я не ошибалась на счет Писателя, он и правда активировался, как бомба замедленного действия, у которой от резких и необдуманных движений сапера, включился смертоносный таймер. Измученно улыбаюсь, да, он действительно смертоносный. Лежать времени нет, заставляю себя подняться. И уже сидя на кровати, вновь пересматриваю присланные фотографии. Черт возьми, он следил за мной. Был рядом все утро, наблюдал за мной, фотографировал, и я его не заметила. Он был в больнице, был на входе в госпиталь. Писатель видел нас в машине, и найти меня труда ему не составит. Может он даже сейчас, в эту самую секунду, стоит напротив моего окна и молчаливо выжидает. От пришедшей на ум мысли по спине пробегают холодные мурашки. Подхожу к окну и осторожно выглядываю на улицу. Никого. Но легче не становится, тревога не рассеивается, она лишь оседает на всех внутренностях ледяным инеем. Зашториваю окно, не оставляя ни малейшей щелочки. Так и до паранойи недалеко. - Ну что за…, - нервно восклицаю я, рассматривая свое отражение в зеркале. Добрые полчаса, я пыталась привести себя в порядок: сходила в душ, переоделась, уложила волосы, даже попыталась закорректировать вынужденный чокер на шее. И все равно в зеркале отражалась унылая, замученная физиономия. В коридоре раздались шаги, в тоненькой полоске света под дверью образовалось два темных пятна, Кристоф стоял за дверью, но, почему то, стучать не спешил. - Да заходи уже, - громко говорю ему я, обращаясь к еще закрытой двери. Постепенно депрессивная усталость трансформируется в возбужденную раздражительность, в такие моменты даже любое промедление может вызвать у меня агрессию. Надо отдохнуть. Или выпить. - Ты хочешь есть? – спрашивает мужчина, оставаясь стоять на пороге, - мы можем сейчас немного перекусить, потому что через час я уже должен присутствовать на очередном интервью. - Я бы не отказалась, - заставляю себя улыбнуться, нужно выглядеть максимально дружелюбно, ведь я в небольшом долгу перед этим человеком, - пойдем? Удобно располагаюсь за массивным деревянным столом и с интересом рассматриваю кухню, пока Шнайдер ставит тарелки с едой на стол. Лаконичный, но уютный и теплый баварский стиль, основанный на сочетании белого и темно-коричневого цвета. Про себя отмечаю, что на кухне очень чисто, нет ни одного лишнего предмета декора или таких родных магнитиков на холодильнике. - Будешь что-нибудь пить? – его вопрос отвлекает меня от бессовестного разглядывания обстановки. - Если можно, то стаканчик чего-нибудь крепкого, - отвечаю я, наблюдая за тем, как мужчина достает початую бутылку коньяка с одной из верхних полок кухонного стеллажа, - у тебя тут очень красиво, и уютно. - Спасибо, но это не моя заслуга. Обстановкой этого дома занимался не я, - он молча наливает полную рюмку алкоголя и ставит ее около моей тарелки. - Прости, если напомнила тебе о чем-то плохом, - я виновато рассматриваю клетчатую скатерть, - я не хотела. - Ничего страшного, - он садится напротив меня, и берет столовые приборы в руки, - как твоя шея? - Намного лучше, - я разглядываю содержимое тарелки. Выглядит все настолько аппетитно, что желудок начинает радостно вибрировать. Да, отвыкла я от нормальной еды, поэтому даже вид фетучини под сливочным соусом может привести меня в восторг. – Кристоф? Я могу у тебя спросить? - Да, слушаю, - он отвлекается от наматывания широкой лапши на вилку и смотрит на меня, и тут я неожиданно понимаю, что от его взгляда и от его общения, нет той неловкости, что сопровождала все беседы с Оливером. От мимолетного воспоминания становится грустно и уныло. Нет, а чего ты ждала? Что у него никого нет, что ты его долгожданная, первая и единственная любовь? - Что ты знаешь о том человеке, который повинен в том, что со мной произошло? Полиция имеет какие-нибудь догадки? Или улики? - Его ищут, это точно. Альфред заявил, что это анонимный психопат, который и до этого присылал угрозы. Честно, мы с ребятами знали, что нам снова приходят письма от неадекватного человека. Но никто и представить себе не мог, во что это выльется. Понимаешь, за свою карьеру нам пришлось не раз с этим столкнуться. И обычно, все прекращалось на уровне письменных оскорблений. И когда наш менеджер попросила повременить с конкурсом, то мы ей отказали, лишь из-за того, что не посчитали всю эту ситуацию с Писателем опасной. Он себя так называет. И вот видишь, к чему привела наша безалаберность? – в голосе Кристофа начинает расти возмущение, тональность меняется. Но ты зря чувствуешь себя виноватым, Кристоф. Если и есть тот, кто несет ответственность за произошедшее на базе, то он сидит напротив тебя и пьет коньяк большими глотками. – Тебя могли убить, Николь могли убить. Это просто счастливая случайность, что той ночью не произошло ничего фатального. А если бы произошло? – он задает риторический вопрос, но обращается он не ко мне, а скорее к себе, - что тогда? Кого в этом нужно было бы винить? Службу безопасности? Которую мы оставили в городе, хотя Альфред без конца твердил нам, что это плохая идея. Но нам же виднее! Это же мы придумали этот конкурс! - Кристоф, - я прерываю его, потому что его обвинительная речь – ерунда чистой воды, и мне становиться стыдно за то, что мужчина ощущает себя виноватым за мой промах, - прекрати. Это не Ваша вина, откуда Вы могли знать, что в сто первый раз липовых угроз будет настоящая? - Нам нужно было вести себя аккуратнее, нужно было отказаться от идеи вывезти фанаток из города, - он понуро смотрит в тарелку, прокручивая в руке вилку. Одним словом, выглядит весьма расстроенным. - Уже ничего не исправить, - не нахожу идеи лучше, и просто беру его руку в свою ладонь. Кристоф медленно поднимает свой взгляд на мое лицо, в глазах читается недоумение и растерянность. Но через секунду они пропадают, и, сообразив, что сделала я что-то лишнее, непозволительно лишнее, отдергиваю руку, чувствуя, как горит ладонь. Да и я сама горю, от стыда за свое поведение. – Все случилось, как случилось. Нет смысла корить себя за то, на что ты уже не можешь повлиять. На некоторое время в комнате повисает тишина. Допиваю остатки алкоголя в стакане залпом, и упорно делая вид, что ничего не случилось, приступаю к трапезе. А паста действительно шикарная, или я такая голодная, или Кристоф умеет готовить. - Эм, - мужчина робко прерывает гнетущую тишину, созданную моим необдуманным поступком, - тогда у меня к тебе тоже есть вопрос. - Да? - Возможно, это не совсем этично, и я не должен тебе задавать такие вопросы, - его вступительная речь мне уже не нравится, - но я все же спрошу. Почему у тебя такая разница во внешности? Так. Стоп. Я сейчас все правильно услышала? И что же во мне такого изменилось, наблюдательный ты мой? И что тебе ответить? Почему у меня такое ощущение, что меня поймали с поличным? Да потому что тебя поймали с поличным, дубина! - Ну, - подбираю слова на ходу, импровизируя на чистом месте, - каждая девушка хочет выглядеть ярко, запоминающейся. И вот… - Приходится гримироваться? – завершает за меня Кристоф, и по его виду становится понятным, что мой сказ о комплексах и неуверенности в себе, тут не засчитается, и что-то мне подсказывает, что собеседник имеет собственную теорию происходящего. - Моя мама профессиональный визажист, - я пытаюсь защититься, но с одной стороны понимаю, что если человек тебя в чем-то подозревает, то что бы ты ему не наплел, вся твоя фантастическая история, обречены на провал. – Она меня иногда брала на съемки, и я часто наблюдала за ее работой. Бывало даже, что она показывала разные виды макияжа на себе, чтобы я научилась красиво краситься. Мы много времени проводим вместе, и если можно так сказать, я тоже многое умею в этом плане, ну, в смысле, создавать новые лица, - кажется, я только что сморозила несусветную, нескладную чушь. Кристоф подозрительно улыбается, как правило, такие «сальные» улыбочки означают одно: тебя только что подловили на лжи. - А в анкете было указано, что у тебя нет матери, странно да? Да? Правда? А там не было еще указано, что я застрелила отца? И что мать от меня официально отказалась? - Ты, наверное, что-то путаешь, - вежливо улыбаюсь, пряча за улыбкой нервозность. - Очень вкусно, спасибо, - отодвигаю от себя тарелку, показывая, что мой перекус завершен, - я пойду, - поднимаюсь из-за стола, но Кристоф меня останавливает. - Так вот о чем говорил Оливер, - спокойно, нарочито медленно произносит мужчина, наблюдая за моей реакцией. Заебись! О своей подруге, скачущей на слонах в Индии, он мне сказать не посчитал нужным, а вот поговорить со Шнайдером обо мне – это легко, это раз плюнуть! - И что же такого интересного он обо мне рассказал из того, что ты не прочел в моей анкете? – сдерживаюсь, чтобы не нагрубить, но слова, вылетающие изо рта, плещутся в яде, как пловец в бассейне. - Что ты всегда сбегаешь, стоит лишь начать задавать тебе вопросы. - Так может, не стоит их задавать? - А может тебе не стоит так вызывающе себя вести? Или может, мне следует рассказать офицерам полиции, что на конкурсе есть человек, который является совсем не тем, за кого себя выдает? – от его тирады ноги врастают в пол, тем временем Кристоф переходит в наступление. – Этот человек околачивается в кабинете службы безопасности, вечно где-то пропадает, словно шпионит за всеми. И еще очень быстро ориентируется в критических ситуациях, словно был к ним подготовлен. Или знал о них. - Ты говоришь полнейшую ерунду, - я бы хотела сказать «ахинею», да нет у этого слова аналога на немецком языке, - думаешь, что я следила за Вами все это время? - Я думаю, что ты не та, за кого себя выдаешь, - мужчина не спеша поднимается из-за стола, его глаза не смотрели на меня со злостью, в них было кое-что другое, еще более обидное. Подозрение, такое холодное и скользкое, и такое несправедливое. Почему тебя это задевает? У него есть право на собственное мнение, и если он считает тебя «крысой», то с этим нужно мириться, не переубеждать же его. - По крайней мере, ты часто врешь, даже когда в этом нет надобности, - спокойно продолжает он, - и это меня настораживает. - Хорошо, - мой голос звучит слабо и болезненно, - видно, мне стоит подождать приезда полиции в комнате для гостей. Прошу извинить меня за то, что не погибла в том подвале, пытаясь помочь Вам, ведь в таком случае, Вы бы не забивали свою голову ненужными, дебильными подозрениями. Вот тебе и помощь, вот тебе и добрый человек. Ну что, получила? Понравилось? Как тебе такая благодарность? Стараюсь развернуться как можно быстрее, глаза уже защипало от подступивших слез. Я просто устала и напугана, мне нужно маленькое темное местечко, в которое я могла бы забиться и переждать эту бурю. Но вместо этого, мне приходиться стоять на равнине и из последних сил переносить сбивающие с ног порывы холодного ветра. Внутри становиться горько, хочется выплюнуть эту горечь из себя, но, к сожалению, она не во рту, а в душе, и придется терпеть ее до того, пока к ней не привыкнешь. - Кристина! – окликает меня Кристоф, но я уже не поворачиваюсь к нему, а только лишь громко хлопаю дверью, тут же закрывая ее на внутренний замок. Через двадцать минут в дверь настойчиво, но негромко, постучали. Я не буду отвечать, пожалуйста, пусть он уже уйдет. Я хочу побыть одна, со многим нужно разобраться, но мысли кружатся только около подруги Оливера, и обвиняющего меня Шнайдера. Снова стук, в этот раз более продолжительный. - Кристина, мне нужно уехать, - Кристоф обращается ко мне через дверь, - я знаю, что ты не спишь. Открой эту дверь, - в продолжение его слов, дверная ручка несколько раз опускается и поднимается. Наблюдаю за ее движениями с апатичным равнодушием, словно вижу все происходящее через туман. – Ладно, можешь не открывать. Я признаю, что вел себя несправедливо. Я обидел тебя? Я обидел тебя? Прокручиваю его слова в собственной голове ужасным, гнусавым голосом. И как же ты догадался, профессор? - Извини меня, - он продолжает свой монолог, и мне невольно приходится его выслушивать, - я хотел сказать не совсем то. С тобой что-то происходит, это видно. И если ты захочешь мне рассказать о своих проблемах, то я обязательно тебя выслушаю и попытаюсь помочь. Я не причиню тебе зла, можешь мне доверять. «Ты же знаешь, что можешь доверять мне». Именно эти слова произнесла мать в тот вечер, когда я решилась сознаться ей в том, что застрелила отца. Почему то я была уверенна в том, что она поймет меня, сохранит мой секрет. Мы всегда были с ней близки, многое доверяли друг другу, защищались вместе от невменяемого отца, вдвоем мечтали о том, какой бы была наша жизнь, не будь в ней этого мужчины. Она помогала мне во всем, на чудом припасенные деньги часто покупала мне модные вещи, боясь за то, что я буду выглядеть хуже остальных. Я видела, что отдавая что-то мне, она лишала этого себя, и каждый раз, надевая очередной свитер, я чувствовала себя виноватой перед ней, будто я вырываю у нее из рук последний кусок еды. Я помню, как залечивала ее гематомы и раны после очередного приступа ярости у отца. Помню, как ей было неловко, как она оправдывала его, и утверждала каждый раз, что это избиение было последним. В памяти еще держаться те моменты, когда она меня обнимала, и говорила, что я ее самое большое достижение в жизни. Я была счастлива в те минуты, чувствовала себя нужной и любимой. Я помню, как она обняла меня после того, как я созналась в содеянном. Она сказала, что никому меня не отдаст, что он заслужил такой смерти и что теперь у нас будет все хорошо. Я верила ей, прижималась к ее засаленному фартуку, без которого уже и не могла ее представить, вдыхала ее родной, домашний запах. Запах выпечки и слегка пригоревшего масла. Я верила ей, ведь я ее так любила. Она была не просто матерью, она была для меня самой надежной опорой. Между нами была эта незримая связь, которая появляется у двух жертв одного и того же преступления. Мы были друг другу не только матерью и дочкой, но и соучастниками, главными актерами одной драмы, которая могла разыграться в нашем доме в любой момент. Я помню, как она, сославшись на то, что забыла сделать один важный звонок, покинула кухню, оставив меня одну. Но мне не было страшно, я была спокойна. Мама сказала, что у нас все будет хорошо, и что она никогда меня не выдаст. А через пятнадцать минут я услышала вой полицейских сирен, и в окнах появились красно-синие вспышки. Только после того, как направляю яркий и мощный луч фонаря на черный глазок последней, четвертой камеры, снимаю с головы капюшон и стягиваю с лица бандану, завязанную таким образом, что она скрывала все, находившееся ниже уровня глаз. Ослепленные пучком света, камеры теряют способность видеть, так что за появление моей физиономии на пленке можно не беспокоиться. Полицейских уже не было, ведь основные работы по поиску улик были завершены, но территория базы музыкантов оставалась оцепленной. Я тут надолго не задержусь, мне нужно забрать свой планшет, и посмотреть записи, скинутые мною с наружных камер. Бойким шагом направляюсь в сторону дома конкурсанток, в запасе у меня не так много времени. Мои вещи остались в доме Шнайдера, и хоть он говорил о том, что вернется только завтра после обеда, не возникало ни малейшего желания из-за собственного промедления встретиться с ним еще раз. Нужно действовать быстро, ведь только одному Богу известно, что задумал Писатель и какая его следующая цель. А она точно будет, я это чувствую. Опустевший, мертвый дом, нападает на меня воспоминаниями той злополучной ночи, от чего холодеют кончики пальцев. Мужчина в черном, поджидающий меня за любой из этих дверей, и держащий наготове удавку из провода, кажется очень реалистичным, как и образ изнасилованной Наташи, истекающей кровью в одной их комнат. Интересно, где она? Уехала ли она домой, или до сих пор остается в Берлине? Захожу в знакомую комнату, прислушиваюсь, и сразу направляюсь к креслу, молясь про себя о том, что бы мой гаджет остался на том самом месте. - Да, черт возьми! – радостно восклицаю я, когда обнаруживаю планшет, прикрепленный скотчем ко дну кресла. Резким движением освобождаю его от липкого плена и засовываю в рюкзак. Смотреть видеозаписи я тут не буду, хотя любопытство раздирает изнутри своими корявыми когтями, и осознание того, что сейчас я, возможно, выйду на след таинственного ночного посетителя, не дает мне покоя. Но, взяв волю в кулак, я направляюсь к выходу. Посмотрю, что хранит мой планшет, только когда окажусь в более или менее спокойной и безопасной обстановке. Солнце приятно припекает макушку, в темной толстовке достаточно жарко, но я не тороплюсь ее снимать, ведь до оставленной за небольшим лесом, расположенным к западу от базы, машины, оставалось максимум десять минут ходьбы. Опускаю взгляд на свои ноги, наблюдая за тем, как быстро меняется правая ступня на левую. В детстве у меня была глупая привычка считать шаги. Я твердо знала, что до школы мне нужно сделать тысячу семь шагов, до ближайшего магазина – пятьсот семьдесят три шага, и до дома Юли – восемьсот тридцать пять. А потом я прочитала, что такие привычки, как считать шаги, ступени, бродячих животных – один и тот же признак невроза. Даже не знаю, почему я не удивилась этой информации, но, все же приложив немалые усилия, перестала вести глупый счет. Я поборола многие привычки из детства, лишь одна уцелевшая из них продолжала появляться в моей жизни и до этих дней. Привычка закрывать за собой двери на замок. Досаждающее летнее солнце отступает сразу же, когда я оказываюсь в тени высоких деревьев. Этот небольшой по площади лес, конечно же, не сравниться с Баварским, но все же хранит своеобразную мрачную таинственность, присущую всем лесам. Под ногами хрустят тоненькие сухие веточки, я вдыхаю сырой воздух, наполненный запахами земли и пряной листвы, полной грудью и улыбаюсь. На мгновение мне кажется, что я в России, что я дома. Взятую на прокат машину, я нахожу на том же месте, что и оставила. Осматриваю через окна салон, мне же не нужны внезапные гости, прячущиеся на задних сиденьях. Но салон машины пуст, багажник тоже. Закуриваю сигарету, и включаю планшет. Пока он грузится, пока я найду нужные файлы, как раз будет время докурить. Я себя обманула. Вот еще одна привычка, прицепившаяся ко мне еще в школе. На пятьдесят второй минуте записи, я почувствовала первый шажок разочарования, на третьем часу – разочарование уже робко переминалось с ноги на ногу, прямо под дверью моей уверенности в том, что эта запись поможет мне. И в тот момент, когда я уже почти решила забросить эту идею, и кинуть гаджет на пассажирское кресло, что бы досмотреть запись вечером, а может и на следующий день, в кадре начались какие-то перемены. Наш охранник, взяв дубинку, направился в сторону правого крыла, и в тот момент, когда он скрылся за поворотом, из-за левого угла вышел еще один персонаж. По мешкообразной одежде сложно определить половую принадлежность, но вот походка выдает эту женщину с головой. Она подходит к столу Джека и берет ее бутылку, а потом ставит ее на место. Прокручиваю назад и приближаю экран и четыре раза. Что эта стерва сделала с его бутылкой? Пристально смотрю за каждым ее движением, и вижу, что она бросает в горлышко стеклянной тары что-то похожее на таблетки, или капсулы, после чего также скрывается за левым углом. Опять слепой угол, черт возьми! Или где-то есть лазейка? Или запись камер уже отредактировали? Нахожу этот же временной промежуток на записи правой камеры, снова увеличиваю изображение, лицо незнакомки пару раз мелькает в кадре, но она умело отворачивает свою физиономию от механического глаза. И только уже после того, как совершив незамысловатое дело, эта девушка на мгновение поднимает голову, видимо высматривая на горизонте недотепу Джека, и в ту же секунду я жму на кнопку паузы с такой силой, что защитное стекло экрана чудом сохраняет свою целостность. Произвожу максимальное увеличение, отчего лицо незнакомки разбивается на десятки пикселей, и теряет свое человеческое обличие. - Твою ж мать! – хочется разбить этот гребаный планшет о руль, и выкинуть его из окна машины, а потом включить заднюю скорость и проехаться по нему несколько раз. Открываю специальную программу по обработке фотографий и загружаю в него искалеченное изображение. Программа выдает таймер, на котором указано полторы минуты, и обратный отсчет начинается. И когда таймер показывает пять секунд, сердце тревожно замирает. Четыре, три, два, один. Снова этот снимок, но уже без искривления крупными квадратами. Время останавливается, как и мое дыхание. Внутри все заледенело, стало пусто и серо. Без труда узнаю лицо, спрятанное за объемным капюшоном черной толстовки. Это Наташа. Стрелка спидометра ушла уже далеко за отметку в сто километров в час. Машина мчится на полной скорости, возвращая меня в Берлин, возвращая меня в только что обнаруженное змеиное логово. Моменты, которым я не придала значения, складываются в печальный пазл. Наташа, которая прячет от меня экран телефона при входящем вызове. Наташа, которая смеется над гневной тирадой Кары, хотя ни слова не должна понимать по-немецки. Браслет, который я нахожу в нашей с Наташей комнате. Голос той девушки, который я не смогла разобрать, когда пряталась на ветке дерева. Это был ее голос, который я не могла узнать из-за немецкого языка. Я так прочно вбила в свою голову тот факт, что моя землячка не знает этот язык, что даже и предположить не могла, что те сказанные слова принадлежали ей. Как она могла меня так легко провести? Как я могла так легко ей поверить? Набираю ее номер, удерживая руль одной рукой. После непродолжительных гудков, в микрофоне раздается ее голос. - Алло? - Привет, это Кристина. - О, привет! – радостно восклицает она, сама того не зная, нанося в мое сердце еще один удар, - я только сегодня тебя вспоминала. Тебя уже выписали? - Да, подруга, - с усилием произношу это слово, - а ты где? - Я в отеле, где же еще мне быть, - весело отвечает она, - приезжай ко мне. Мне нужно тебе кое-что рассказать. - Да без проблем, - отвечаю я, - диктуй адрес. Я убью эту суку. Придушу своими же руками. Добираюсь до дома Кристофа уже на общественном транспорте, машину я вернула в ту организацию, где ее и взяла. Сейчас от меня требуется только хладнокровие и скорость. Нужно вернуться в дом Шнайдера, забрать свои вещи и вызвать такси, которое отвезет меня в отель, с уже забронированным мною номером. Там я приведу в порядок свои мысли и пробью всю информацию о Наташе. Эта тварь еще у меня попляшет. Разглядываю мелькающий за окном пейзаж, пока мое внимание не привлекают странные щелчки. Внимательно осматриваю салон автобуса, но источник странных звуков не обнаруживаю. И когда опускаю взгляд вниз, с удивлением обнаруживаю, что это я щелкаю пальцами, сильно надавливая одной рукой на костяшки пальцев. Осознание того, что я делаю, пугает меня до дрожи, и я прячу руки в карманы, испуганно озираясь по сторонам, словно делала то, что публично запрещено. Сердце колотится в безумном ритме, становится душно, и в нос ударяет тошнотворно-сладкий аромат духов моей соседки по сиденью. Держи себя в руках! Нет, нет, нет! Я не позволю этому монстру появиться снова! Нет! Ни за что! Эта дурацкая привычка принадлежит не мне, она принадлежит той мерзкой твари, которая нападала и калечила сокамерниц, которая откусила член надзирателю из колонии, захотевшего меня изнасиловать. Той твари, которая первым делом после освобождения, подослала купленного ухажёра моей матери. У них был бурный роман, но без счастливого конца, потому что альфа-самец, имевший горе-вдову в разных позах, был болен СПИДом. Я потратила два с лишним года на то, чтобы взять контроль над появившимся из пекла боли и гнева монстром. И тогда я победила, заперев уничтожающее все вокруг чудовище глубоко в своем подсознании, за самой тяжелой дверью. Она не может вернуться, нет, это невозможно. Чтобы вырвать себя из затянувшегося ступора, начинаю пересматривать содержимое моего рюкзака, все равно впереди еще минимум пятнадцать минут пути. Извлекаю белый конверт, и достаю фотографии, перед этим убедившись в том, что вонючка справа от меня спит. Перебираю фотокарточки в руках, и замечаю, что одной не хватает. Проверяю конверт, но он пуст. Нежданная паника обрушивается на меня лавиной, вводя все тело в оцепенение. Я не могла потерять ее! Добрых десять минут, я безуспешно швыряюсь в полупустом рюкзаке, но подписанной Писателем карточки там нет. Где же она? Растворилась в воздухе? Нет, назвать пропажу единственной весточки от Писателя, чудом уж точно назвать нельзя. И я, кажется, знаю, где она находиться. Выждав пять минут, после того, как Кристоф отъехал от дома, я в спешке начала собираться, и пока я носилась по комнате, как угорелая, лямка полуоткрытого рюкзака зацепилась за изголовье кровати, и все содержимое сумки вывалилось на пол. Смачно матюкаясь, я покидала все вещи с пола обратно в рюкзак, не задумываясь о том, что что-то могло закатиться, завалиться под кровать. Мне просто было не до этого, я торопилась. Поспешишь – людей насмешишь. Да уж, черт возьми, безумно смешно. Злюсь на саму себя, ну как же я могла быть такой невнимательной? Что за сказочный дебил! Теперь оставалось только надеяться на то, что Кристоф еще не вернулся, и фотография осталась лежать где-то под кроватью. Прохожу в темную прихожую и прислушиваюсь. Тишина. Только мой разогнавшийся до предела пульс, ухает за ушами, вводя меня в еще большую панику. Машины Кристофа нет, стало быть, он еще не вернулся, но может сделать это в любую минуту. Забегаю в комнату, абсолютно наплевав на то, что топочу как конь в стойле. Сейчас это не главное. Лишь бы найти проклятую фотографию и скорее исчезнуть из этого дома. Судорожно и со всей силы встряхиваю покрывало, но на пол ничего не падает. Встаю на колени и заглядываю под кровать, светя фонариком телефона во все углы. Пусто. Ничего. Ноль. - Да что б тебя! – со всей злостью ударяю рукой по кровати, и тут же вскрикиваю от боли, ведь удар приходится на деревянный каркас мебели. Что же делать? Я не могла ее потерять! Глаза рассеянно мечутся по комнате, дыхание сбилось, и я была готова заплакать от своей беспомощности. - Что-то потеряла? – спокойный голос Кристофа в пустой комнате звучит как гром среди ясного неба. Медленно оборачиваюсь. В доме уже сгущаются сумерки, но я предельно четко вижу его высокий силуэт в дверном проеме. Нервно сглатываю слюну и поднимаюсь с пола. Вот я и попалась. - Это обронила? – Шнайдер протягивает мне белеющий в сером сумраке комнаты квадратик, и я знаю, что это. Это та самая, потерянная фотография. – А вот теперь ты расскажешь мне все как есть.