***
Я наизусть знаю всю эту долбомуть, которую так любят повторять неудачники. Что главное не победа, а участие, тыры-пыры, что нас спортсменов столько, а медали всего три, поэтому даже те, кто на третьей ступеньке пьедестала, безумно этому рады… Чушь собачья. Помню, как после Олимпиады в Нагано Марина Анисина изливала мне душу, сетуя на свою бронзу и в особенности на своего партнера-француза, который воспринимал это как успех. А для нее третье место было поражением. И я понимал именно ее, а не француза. Если ты настоящий спортсмен, для тебя существует только одно место — первое. Остальное провал, поражение, проигрыш. Только так и можно к этому относиться. Только так. Игры Доброй Воли. Брисбен. О том, что там произошло, даже вспоминать не хочется, но никуда от этих воспоминаний не денешься. Первый крупный старт нового — ОЛИМПИЙСКОГО!!! — сезона. Тарасова уговаривала меня не ехать. Убеждала, что я еще не в форме, что программы не обкатаны идеально, что нам лучше выбрать более удобный момент, чтобы вступить в борьбу. Как олимпийский год начнешь, так его и проведешь, намекала она. Но я настоял на своем. Тогда я просто рвался в бой. Мне казалось, что весь мой прошлый полностью провальный сезон — досадная случайность. А теперь я все верну на свои места, докажу всем, на что я способен… Вот и доказал. С самого начала началось это давление, поползли слухи — Ягудин не в лучшей форме. Четыре-три он еще может прыгнуть. Случайно. Но четыре-три-два прыгает только Плющенко. Но я же делаю этот каскад на тренировках! Почему на соревнованиях не могу? Думал, смогу все же здесь… На Олимпиаде мне без него на золото рассчитывать было нечего. Я же прыгнул первый четверной! И второй элемент каскада попытался… И… Со всей дури впечатался в бортик. Все корпусом и всей рожей к нему приложился, как к родному, да еще и треснулся виском о край. Лучше бы я сразу отрубился… А тут схватился за тот же самый бортик, как утопающий за спасательный круг, рывком себя поднял, покатился дальше на автопилоте, уже ничего не соображая… Как зомби зашел на свой фирменный аксель, но вместо трех с половиной получилось несчастные полтора оборота. И тогда я понял: все, конец. И мои фирменные дорожки шагов на зубцах, которые уже окрестили «ягудинскими» никого, конечно, не впечатлили. Я ведь мог это остановить! Если бы тогда прям сразу после удара не встал, если бы ушел со льда как травмированный, никто бы слова не сказал! Все же видели, как меня шарахнуло. Но раз уж я встал, раз продолжил катание, значит, все, никаких скидок мне делать не будут. За короткую мне выставили, разумеется, низкие оценки, где-то в районе 4.6, такого я даже в дебютантах не получал. Уступил не только Плющенко, но и американцу Майклу Вайсу. И ведь что обидно, я так мечтал показать именно эту программу! Я так любил эту музыку, мне казалось, уж если выигрывать Олимпиаду, то только с ней… И такое фиаско. Татьяна Анатольевна (убедившись после проката, что я жив и не нахожусь в коме) попыталась обратить все в шутку. — Я понимаю. Ты просто хотел повторить прыжок Мидори Ито, которая в 91-м перелетела через бортик, но немного не рассчитал… Но я даже не улыбнулся. — Ничего, Лешик, ничего, — шептал мне Коля Морозов, хореограф. — Это, считай, генеральная репетиция. А ты примету знаешь. Чем хуже проходит генеральная… тем лучше премьера. Так? Я кивнул машинально, но совсем так не думал. Правда, если эта примета хоть сколько-нибудь правдива, то олимпийская победа мне гарантирована стопудово, потому что прокатать произвольную хуже, чем это сделал я, просто невозможно. Рухнул на первом же четверном и решил, что вот теперь точно все. Хватит с меня. Забирайте и вашу Олимпиаду, и ваши Игры Доброй Воли, нужны они мне очень… А я поехал домой. Я и в самом деле поехал было к краю катка, но натолкнулся на взгляд стоящей у бортика Татьяны Анатольевны. «Не смей! Даже не думай!» Меня этот взгляд швырнул назад на каток, и я каким-то чудом второй четверной все же прыгнул. Но так и не смог толком собраться, откатал программу абы как, еще несколько элементов сорвал…. Во время одного из падения (угу, вот именно, ОДНОГО ИЗ!) прежде чем подняться, я на мгновение оказался на льду на четвереньках. Именно этот кадр выцепили из записи, и мой снимок в позе ниц, униженного, раздавленного, с завидным упорством печатали в спортивных изданиях и разделах спортивных новостей во всех газетах — особенно, конечно, российских. На родине со мной уже давно не церемонились и уж точно не жалели. Лучше бы меня сразу расстреляли… И при всем при этом мне дали третье место! Что, неужели кто-то катался хуже меня? И тогда я все понял. Как любит говорить Таня Тотьмянина — «догадался без посторонней помощи». Меня пожалели. Обделили кого-то заслуженной бронзой, чтобы кинуть мне этот утешительный приз, как подачку. За прошлые заслуги. Для меня не могло быть большего позора. Большего унижения. Получить награду тогда, когда ее недостоин. Этим меня смогут попрекать до конца жизни, да я и сам себе этого не прощу… Что докатился до такого — лишил места на пьедестале кого-то, кто мог занять его по праву. После награждения я ушел на пляж, долго сидел на песке и смотрел на океан. Татьяна Анатольевна подошла ко мне и села рядом. Мы долго сидели и просто молчали, а потом я сказал твердо: — Все, я больше не катаюсь. Пора завязывать. Я думал, она огорчится, рассердится, будет отговаривать, может, даже накричит на меня… но она только спокойно кивнула. — Что же, если ты решил… так тому и быть. И после паузы добавила: — Но на Олимпиаду ехать надо. Хоть с серебром оттуда вернемся. Я согласился, потому что мне было тогда все равно. Тогда же она впервые деликатно завела разговор о психологе. Но уж от этого я отказался наотрез.***
Как я вообще тогда, давно, решился на такую дерзость: попроситься в ученики именно к Татьяне Тарасовой? Она ведь была самым именитым тренером в мире, это без преувеличений. Шесть тренерских олимпийских золотых медалей, абсолютный рекорд! Она саму легендарную Роднину сделала трехкратной олимпийской чемпионкой. Все мечтали тренироваться у нее. И я подумал тогда, да ладно, если уж она из Ильи Кулика умудрилась сделать олимпийского чемпиона, то из меня и подавно сделает. Главное, чтобы она согласилась меня взять! А это тогда было вилами на воде писано. Да, я тогда уже был чемпионом мира, но я помню, что все думали после моей победы. Что все это простая случайность. Я просто попал в такой промежуток безвременья. Первый чемпионат мира после Олимпиады это всегда пересменка поколений — расстановка сил на следующие четыре года. Старые чемпионы ушли, новые еще не наклюнулись. На безрыбье, понимаете, в чем дело. А сам я ни о чем. Так, середнячок. Проходняк. Меня даже прозвали «летающим табуретом». В том смысле, что, кроме прыжков, я ничего толком не умею. Да и внешне я, ну, вы поняли… Обычно фигуристы-одиночники рослые, стройные, статные, изящные, ну и красивые, конечно. А я маленький, толстенький, морда кирпичиком… И все-таки Татьяна Анатольевна меня взяла. Даже вот такого, толстого и неказистого. И ведь ей говорили! Даже и при мне говорили: «Не ввязывайся ты в это дело. Он же типичный технарь, на льду бревно бревном, такого уже не переучишь». А она ведь танцоров обычно тренирует. Балет на льду ставит. А тут я. Она в первый раз как меня увидела, даже руки заломила: «Колобок ты мой!..» И все-таки она меня взяла. Да. И дотянула до трехкратного подряд мирового чемпиона — в России таких еще не было. И те же журналисты, которые раньше оттачивали остроумие по поводу моей зажатости и деревянности на льду, теперь сетовали уже на то, что слишком я эмоционален и гиперартистичен, даже из короткой программы устраиваю целое шоу. Это якобы для того, чтобы судей и зрители от технической стороны отвлечь, угу. Видимо, мне неслабо так удавалось их отвлекать — особенно судей, потому что на первом же мировом чемпионате под руководством Татьяны Анатольевны я получил и первую же в своей жизни шестерку за технику. Так ведь это же было все. На самом деле было. Шестерки от судей, медали, вершина пьедестала. И не сто лет назад было. Не десять даже, не пять… В позапрошлом году еще было. А сейчас-то что со мной не так? Почему мне, самому титулованному на данный момент фигуристу-любителю, хочется перед Олимпиадой хвост поджать и в какую-нибудь нору забиться? Чтобы вообще про меня не вспоминали, не трогали, забыли, что я есть… Но я есть. ЕСТЬ. Пока ведь еще никто не сказал про меня — был. И сам я пока о себе такого не сказал. Или что — я еще не сдался? Не совсем? «Ягудин — новый король фигурного катания» — я это прочел в одной из американских газет, через две недели после того, как мне исполнилось восемнадцать. В Америке, в Канаде меня с тех пор иначе и не называли. Видели бы они своего короля сейчас…***
В этот момент в окно машины снова постучали, и на этот раз это оказался Дмитрий. Как, интересно, он меня нашел. Хотя, наверно, в список навыков профессионального спортивного агента входит и это. Дима увидел меня живого, вздохнул с заметным облегчением, и тут же приступил к сути без предисловий. — Сволочь ты, Леха, — хоть бы Татьяну Анатольевну пожалел. Она уже все больницы обзвонила, думала, куда ты пропал — уехал к своей пассии и не приехал… Уже и в полицию заявила… Я вспомнил копа, навестившего меня под утро, и понял, как Дмитрий меня нашел, но теперь это уже не играло роли. — Она же вроде от меня отказалась. Даже по телефону со мной говорить не захотела. — Алексей, кончай дурака валять. Поистерили и хватит. — А я серьезно. Я же уже сказал. Я со спортом завязываю. И возвращаться не собираюсь. Дмитрий некоторое время смотрел на меня, видимо, соображая, чем меня пронять, потом покачал головой. — Тряпка ты… Вот уж не думал, что ты такая тряпка… Что, так боишься Плющенко проиграть? Он, наверно, думал, эта фраза меня взвинтит, но я только ухмыльнулся. — Очень точное определение. Дмитрий опешил. — Да, — повторил я, — в этой ситуации притворяться дальше уже не имело смысла. — Да, я боюсь проиграть Плющенко. Как об этом подумаю, руки трясутся. И я у него не выиграю, так что даже пытаться не буду. — Что, сдаешься? — Да. Такое вот я ничтожество и трус. И готов это признать. Дмитрий ушел. А меня тут же одолели угрызения совести. Все-таки эти люди столько для меня сделали, столько сил в меня, обормота, вложили, столько крови, пота и слез вместе со мной пролили… Какое я имел право так с ним обходиться? А может, на фиг?.. Пусть будет серебро. Если бы еще и серебро. Как бы вообще не пролететь мимо пьедестала… Нет, такого на моей памяти не случалось, но говорят, в жизни стоит все попробовать. Это не может быть хуже, чем та позорная бронза… Ха, позорная, когда-то получив бронзу на чемпионате мира, я купался в лучах эйфории… Когда-то… Всего четыре года прошло. Неужели всего четыре? А кажется, вся жизнь позади. Хотя на Олимпиаде мне ее вряд ли дадут. На Плющенко тоже свет клином не сошелся. Вон из новых сколько в последнее время повылазило, особенно из япошек. Молоденький американчик Гейбл единственный в мире прыгает на тренировках четверной сальхов. А тот же Вайс, а наш Саша Абт? Да и ветеранов, Элдриджа со Стойко, тоже не стоит сбрасывать со счетов. Вот им мне было бы не жалко проиграть. Честно-честно. Рядом с ними я бы и на третьей ступеньке постоял. Но после Евгения… Нет. Никогда.***
Вот тогда я и понял. Я не боюсь проиграть. Я боюсь проиграть Плющенко. Опять. Снова. Быть вторым после него это пытка, которой нет равных. И этим вторым после него местом я был истерзан за прошедший сезон так, что на душе уже живого места не осталось. Особенно на финале Гран-При это было болезненно, когда организаторы из каких-то садистских соображений заставляли претендентов на победу сидеть рядом под прицелом телекамер и ждать оценок. Тогда мне каким-то образом удалось сохранить пофигистический вид, но каких трудов мне это стоило… Я хохмил и грыз вафли, а он с почти девичьим кокетством встряхивал перед журналистами белобрысыми патлами и сюсюкал: «Ой, да, я отращиваю волосы… Вам нравится?». Просто принц фигурного катания — изящный, белокурый, голубоглазый — принцесса даже, а не принц! И эти его неуловимые, одному мне предназначенные взгляды через плечо и эта тонкая едкая улыбочка, пренебрежительно мелькавшая на губках… Мне иногда казалось — моими поражениями он наслаждается больше, чем своим победами. По нему вообще никогда не было видно, что он радуется или, наоборот, огорчается, его прекрасное лицо всегда было холодно-непроницаемо. Некий блеск в газах у него появлялся только при взгляде на меня. Не победить вообще, победить Ягудина, вот где был его кайф! Мне-то самому раньше было все равно, кого обыгрывать… И кому поигрывать, а теперь думаю, не это ли его так бесило? Я просто хотел быть первым. А он хотел превзойти Ягудина. Когда-то мы вместе тренировались у Мишина, и я до сих пор помню его любимое выражение: «Самое большое счастье для спортсмена — это несчастье соперника». Неважно, как ты станешь победителем, внушал он нам, об этом никто потом не вспомнит. Важна только одно медаль. В историю войдут только имена чемпионов, все остальное несущественно. Как ни уважал я своего тренера, но согласиться с этим не мог. Мне было не все равно, как побеждать. Я не желал идти по трупам. Мне были нужны только абсолютно чистые победы, честное превосходство над равным по силам соперником. Мне казалось — я прав, только так и надо бороться, одними своими силами, никаких тайных игр за пределами катка, интриг, подлых приемов и представить себе не мог. И теперь вот платил за свою наивность и совершенно лишнюю в наше время честность. Теперь, когда я нахлебался сполна этого второго места и его торжества надо мной, пришел тот самый страх, которого никогда не было. Занять вторую ступень пьедестала не позор, но его взгляд на меня сверху вниз уничтожал, убивал меня. При одной только мысли, что мне снова предстоит с ним бороться, меня начинало колотить в почти паническом приступе ужаса. Мне казалось, что я буквально седею, стоит только представить, что мне придется не просто снова ему проиграть, но проиграть ему еще и Олимпиаду. Единственное, что еще осталось. Я и так уже ему все отдал, Европу, Мир, Гран-При… С меня хватит. Какой на фиг персональный психолог, тут уже в пору задуматься о персональной комнатке с мягкими стенами. Не могу я больше. Не хочу. Не поеду. К тому же на Олимпиаде поневоле придется жить вместе со всеми, а в сборной все однозначно будут против меня. Ну, или за Плющенко, что одно и то же. Даже те, кто против меня лично ничего не имеют, будут на его стороне и будут его поддерживать. Кроме Тани и Макса, но это не в счет: с Максом мы слишком давно дружим, а куда иголка, туда и нитка. Да и кто знает, может, и они тоже. А этого давления, когда все окружающие за него, я уж точно не вынесу. Им не удалось превзойти меня как спортсмена, совершенно точно нет, но морально они меня сломали. Так пусть торжествуют в одиночестве, но радости насладиться вновь моим поражением я им больше не доставлю. Будь оно все проклято. Решено. На этот раз окончательно. …Неприкаянный я бродил по городу дня три. Потом поехал к Татьяне Анатольевне просить прощенья. И согласился на психолога.