***
Правда, особо предаваться ликованию и эйфории я не мог, не имел права, уж слишком ребята оказались убиты своей неудачей. Нет, но вы подумайте, надежда сборной, уже занимавшие в прошлом призовые места на юниорском первенстве, и вот уже чуть ли не медалисты, оба имели шансы стать чемпионами, столько от них ждали, не то что от меня, и такой облом! В смысле, фиаско. Я, как мог, старался их приободрить, не забывая при этом себя сдерживать, и не слишком светиться от радости, что я четвертый. Когда соревнования, наконец, закончились, я, чтобы отвлечь Илью с Сашей от горьких дум, предложил им прогуляться. Рядом с отелем располагалось живописное озеро, чуть прихваченное ледком по краям. Мы бродили по берегу, не разговаривая, делая вид, что увлечены созерцанием плескающихся посредине озера уток. — Теперь остается только утопиться, — сказал вдруг Илья похоронным тоном. — Самое время. Я решил, что это у него такой черный юмор, но Сашка, наверно, действительно, совсем спятил с горя, потому что воспринял слова Ильи как установку и тут же сделал шаг в темную воду. Я так офигел от неожиданности, что даже не успел его остановить. Впрочем, Саша тут же вернулся на берег, и мы вздохнули с облегчением. — Вода слишком холодная, — сообщил он. — Нашел место для самоубийства, мог бы сделать это в более подходящей обстановке, — мрачно буркнул я. Саша робко поморгал и поплелся назад к отелю. Я встревожился. Уж не воспринял ли он мои слова как очередное руководство к действию, не пошел ли искать «более подходящую обстановку»? Но чуть погодя выяснилось, что у Саши, к счастью, были совсем другие планы. По дороге в отель он поведал нам печальную повесть о своей несчастной любви к юной чешской фигуристке, тоже участнице чемпионата. Он надеялся, что, став чемпионом, сумеет покорить ее сердце. — А теперь она на меня и не взглянет! — посетовал он. — А ты уже за ней ухаживал? — заинтересовался я. — Нет, как бы я посмел? — А чего тут сметь-то? — я в упор не понимал, в чем проблема. — Ты же даже не знаешь, может, ты ей уже нравишься? — Да уж, конечно! — А почему нет? Какое там у нее самой место после короткой? — Девятое, кажется или десятое. — Ну вот, выше тебя, то есть, она, вряд ли, поднимется. Так что ей должно быть приятно, если ты вообще на нее внимание обратишь! К тому же все девчонки любят, когда им объясняются. А зачем зря время терять, пошли сразу к ней? Знаешь, какой у нее номер? — Что, прям сейчас? — А че нет-то? Все лучше, чем топиться! Саша еще колебался, но я уже поволок его навстречу великим свершениям. И не то что бы я в свои без малого четырнадцать был уже таким крупным специалистам по охмурению девушек, но мне казалось, я более-менее представляю, как это делается. Самое главное, красивое объяснение, лучше всего в стихах и, разумеется, цветы. Перед этим ни одна девчонка не устоит! Стихотворение мы совместными усилиями накропали, а вот с цветами, на ночь глядя, было проблематично. В итоге я решил разрубить гордиев узел, стащив букет из вазы в фойе отеля. Однако вся наша грандиозная затея пошла прахом — чешская девчонка дверь нам открыть не пожелала. Казалось, с чего бы вдруг? Что, мы, бандиты какие? Саша даже наше поэтическое сочинение ей через дверь продекламировал, но все тщетно. Он был в отчаянии. Я тоже чувствовал себя немного не в своей тарелке. В конце концов, это я уверял, что все будет здорово. На счастье, я вовремя вспомнил, что после соревнований мы получили приглашения от нового чемпиона Майкла Вайса прийти к нему в номер на вечеринку по поводу его победы, и напомнил об этом своим товарищам. — Нам надо развеяться. Тебе особенно, — заявил Илья Саше, и мы потащили его на вечеринку.***
В номере чемпиона уже собралась компания молодых людей, и хотя настоящих оргий, как на взрослых чемпионатах не предполагалось, все же было довольно весело. Вайс был мил и обаятелен, очень располагал к себе, и мы сразу сошлись. Он нисколько не заносился из-за того, что стал чемпионом, а в прошлом году вице-чемпионом. Он был, естественно, горд своей победой, но как-то очень спокойно горд. И действительно, ему было, чем гордиться. Это никем не озвучивалось вслух напрямую, но подразумевалось достаточно четко — теперь на очереди его победы на чемпионатах мира, а там, в перспективе, скорее всего, олимпийская. Так уж повелось, так уж сложилось, что в мужском одиночном катании давным-давно канадцы и американцы царствовали безраздельно, и никаких сомнений в их абсолютном преимуществе ни у кого не возникало. Во всяком случае, последние пятьдесят лет. Крайне редко в виде исключения на пьедестал прорывался какой-нибудь европеец, но эти несколько единичных случаев на фоне американско-канадской гегемонии в данной дисциплине были совершено несущественны. И абсолютно ничего не предвещало, что в ближайшее время ситуация изменится. Ни у кого тогда не возникало сомнений в правомерности такой иерархии. Вот почему Майкл был так спокоен и уверен в себе после своей победы. За ним была все триумфальная история отечественного мужского катания, все те великие, преемником, вернее, законным наследником, которых он себя теперь ощущал. Да все на него и смотрели именно так… Сказал бы кто-нибудь тогда, что всего через несколько лет Майкл вкупе со всеми остальными американцами и канадцами будет радоваться хотя бы третьему месту на пьедестале, никто бы не поверил, а первую очередь я сам. Но тогда я о таком, разумеется, и не думал. Для меня это был первый официальный «выход в свет», и я старался казаться непринужденным, болтая с новыми приятелями. Правда для меня праздник закончился через пару часов или чуть больше. Я, конечно, не слабак, но если учесть, что в тот вечер у нас были соревнования, к тому же я позволил себе выпить… В общем, обратно в наш номер меня пришлось почти нести. Комнаты у нас с ребятами были смежные, однако, когда они попытались впихнуть меня в мою, дверь оказалось запертой, или они просто не сообразили, как ее открыть, а я тем более. Ткнувшись пару раз любом в дверь, я рухнул на ближайшую ко мне Илюшину кровать и прочно вырубился. Так что моим приятелям пришлось — теперь уже в полном смысле слова — выносить меня в коридор, а оттуда уже доставлять в мой номер и класть в постель.***
…А потом я летел домой, из Америки обратно в Россию, и перебирал в памяти все недавно произошедшее. И мысленно давал себе слово, что теперь уж из кожи вон вылезу, но стану следующим чемпионом мира среди юниоров… Почему нет? Раньше мне это казалось невозможным, недостижимым, но теперь, после дебютного четвертого места и знакомства с потенциальными соперниками, я иначе смотрел на вещи… Почему бы и нет, в конце концов? И дело было даже не в тщеславии или желании побеждать, а просто… Там я впервые вышел на большой стадион, впервые катался перед зрителями, которым было интересно на меня смотреть, и я это почувствовал — им нравится. И аплодисменты, которые я там слышал, отличались от всех слышанных мною прежде, это не были хлопки из вежливости, нет, это была искренняя благодарность зрителей, предназначавшаяся именно мне. Возможно, меня просто хотели поддержать, ведь я был самым маленьким из участников! Но неважно…. Там я впервые глотнул этого пьянящего, кружащего голову ощущения, когда сотни, тысячи глаз устремлены на тебя. Пусть лишь на несколько коротких минут моих полудетских показательных, но весь этот стадион был моим! И я купался в этих недолгих аплодисментах, растворялся в той теплой волне внимания, которая исходила от публики, окутывая меня… Я почувствовал, что меня любят, и это взаимно. И мне хотелось, чтобы эта история любви длилась всю мою жизнь. Чтобы вновь и вновь переживать подобные моменты я теперь был готов на все.***
И все же следующее юниорское мировое первенство я не выиграл, чемпионом стал Кулик. Но все-таки наш, русский, что уже неплохо… Мой час настал год спустя, в австралийском Брисбене. Но вот странно, я не испытывал никакого волнения во время этих соревнований, а после победы никакого экстаза. Пожалуй, четвертому месту двухлетней давности я радовался гораздо больше. Дело, возможно, было в том, что я уже целый год вынашивал в себе эту победу, изначально был к ней полностью готов, потому и не ощутил восторга. Да и кому там было побеждать, как не мне? Илья и Майкл Вайс уже перебрались во взрослую категорию, так что, собственно, больше и соревноваться не с кем было. Кроме меня никто не делал сразу два тройных акселя в произвольной, да и в квалификацию я их включил… На тот момент это был почти беспроигрышный вариант — четверных тогда еще юниоры не прыгали, их и взрослые, по сути, еще не прыгали. К тому же я и на взрослых турнирах успел засветиться к тому времени, Кубок наций, правда, благополучно провалил, зато выиграл турнир «Голубые мечи» в Хемнице. Немного омрачало ситуацию лишь то обстоятельство, что на этот турнир я опять приехал без своего основного тренера. И хотя Урманов выиграл все же Олимпиаду, Мишин по-прежнему не отходил от него ни на день, а я катался и выступал большей частью сам по себе. И как-то уже к этому почти привык. Алексей Николаевич прибыл в Австралию в последний момент, незадолго до того, как мне можно было уже медаль вручать. Наконец, я официально покорил юниорский мир фигурного катания и с полным правом, сильным трепетом и тайным с восторгом в душе вступал на взрослую территорию. Однако скорых выступлений на международной арене не ждал, все же и без меня было, кому кататься… Думал, как минимум парочку лет еще мне надо будет попотеть, прежде чем попасть в сборную… И вдруг — бац! Наш великий Урманов заболевает накануне чемпионата Европы, и я, шестнадцатилетний дебютантик, заменяю его в срочном порядке! В последний момент! Кажется, на том чемпионате в Софии победил украинец Загроднюк, вторым стал наш Игорь Пашкевич, а блистательный, но слишком нервный Кулик занял третье место. А я стал пятым на континенте. Для дебютанта взрослого чемпионата очень даже не плохо. Можно сказать, даже здорово. В фигурном катании, особенно в те времена, при тогдашней системе судейства, существовала своя иерархия, и разбить ее было не так-то просто. Если ты в глазах судей зеленый дебютант, то тебе лучше просто принять тот факт, что высоко тебя не поставят, и смириться. Побеждать будут те, кто старше, опытнее, или фавориты, например, американцы. А ты можешь кататься хоть как, хоть в сто раз лучше мэтров, судьи все равно на это внимания не обратят, у судей всегда найдется повод тебя опустить. Примерно так я и рассуждал, и потому заранее анализировал, прикидывал, когда я сам смогу прорваться на пьедестал, когда более известные и старшие покинут любительский спорт и освободят мне место. О том, чтобы начать их переигрывать, я и не мечтал. Но еще немного, думал я. Еще несколько лет. И тогда я, может быть, выиграю. Что-то потрясающе серьезное. Может быть…***
А пока я по-прежнему был начинающим «четвертым номером» в России. Потому и на чемпионат мира не поехал, Урманов к тому времени выздоровел. Зато в группе у Мишина жить стало несладко — там-то я однозначно выбился в лидеры, это при том, что был чуть ли не младше всех, с кем Алексей Николаевич работал лично. «Коллеги» же при каждом удобном случае давали понять, что путь к славе отнюдь не усыпан розами. Я, правда, в армии не служил, но, вроде бы, это как раз то, что называют дедовщиной, этого я успел нахлебаться по самое не могу. Один раз меня вообще заперли в раздевалке в шкафчике и «забыли» на несколько часов. — Ты прям, как Иосиф в колодце, — вздохнул Урманов когда, наконец, меня там обнаружил. Причем здесь колодец я не понял, но решил не заострять. И вообще это была не главная моя проблема на тот момент. А главная оставалось все той же — мой основной тренер на удивление мало со мной работал. Да, он ставил мне летом программы на тот сезон, но по-прежнему был поглощен Урмановым. На тот момент уже не только Урмановым, как позже выяснилось, но тогда я своим потенциальным соперником видел только Алексея, ни о ком другом и не подозревал. Мне казалось, обойди я его хоть раз на соревнованиях, и все изменится. Мишин поймет, что я тоже кое-чего стою! Это все же случилось на неком юбилейном турнире в Санкт-Петербурге, кажется, приуроченном к столетию первого чемпионата мира по фигурному катанию или что-то в этом роде. Там меня, наконец, поставили выше Урманова, вторым сразу после Ильи! Но это ровным счетом ничего не изменило, Мишин все так же занимался исключительно Алексеем. И при таком раскладе мне все тревожнее становилось за мое будущее на международной арене. А будущее это, тем не менее, придвинулось вплотную, не считаясь с обстоятельствами. На очередном чемпионате России я, наконец, занял третье место и вошел в сборную. Мишин это, кажется, не особо заметил, он больше переживал из-за того, что Урманов уступил Кулику первое место. Зато Леша отыгрался на Европе в Париже, правда, по моему сугубо личному и глубоко секретному мнению, золото он там не заслуживал — после короткой был всего шестым. Один судья чего-то там перемудрил, как всегда, логику мне их все равно никогда не постичь. Кого-то там, скорее всего, тащили таким образом на пьедестал, кого, уже не помню. Илья стал четвертым в итоге, а я — снова пятым. Затем я отправился в Канаду на финал «Чемпионской серии» — так в то время называли этапы Гран-При. Элвис Стойко и Тодд Элдридж бились за золото, это была все та же бесконечная американо-канадская дуэль, в которую никто, казалось бы, не смел вмешиваться, да к тому же на их территории. На этот раз первым стал Элвис, Тодд получил серебро. Алексей и Илья бились за бронзу — Алексей победил. Я же бился с самим собой и со всеми остальными за пятое место после четырех недосягаемых лидеров — и тоже победил. О том, что я могу превзойти кого-то из четырех «королей» речи вообще не шло, да я и сам на такое не претендовал. Тем не менее, нервничал, но выложился на тех соревнованиях полностью и от того, что снова вошел в пятерку сильнейших, испытывал не меньшую эйфорию, чем после европейского первенства. Эти незаметные стороннему наблюдателю мини-победы были для меня гораздо ярче, чем четвертое место на юниорском чемпионате, это было уже оно, НАСТОЯЩЕЕ! Не случайность, как в Софии, мое, законное! Я был полноправным членом сборной, и, несмотря на юный возраст, начинал ощущать, что меня воспринимают всерьез. Сколько было на тех соревнованиях участников опытнее и даже известнее меня, но в пятерку они не попадали, а я попадал! И эта стабильность внушала уверенность в будущем и давала место для разбега на самом главном старте после олимпийского. На моем первом взрослом чемпионате мира.***
Чемпионат того года проходил в Лозанне и, по моему непоколебимому убеждению, должен был стать поворотной вехой в моей карьере. Фигуристы во время такого уровня соревнований стараются держаться подальше от соперников, с ними не разговаривают, и уж точно стараются не видеть их выступлений, я же, наоборот, все свободное время безвылазно сидел на трибунах среди зрителей и во все глаза смотрел, как катаются лидеры. Я, наконец, видел на льду всех действующих звезд в полном составе, вживую наблюдал за их стилем и техникой, мне было интересно буквально все, что происходило на арене. Так что с трибун меня за уши было не утащить, несмотря на нескрываемое неодобрение тренера подобным поведением. В прямое общение с грандами я пока не вступал, но очень хотелось. Однако стоило все же сконцентрироваться на выступлении, чтобы сохранить за собой уже ставшее традиционным пятое место. На мировом первенстве это было в разы труднее, но я никому не собирался его уступать. Все потом говорили, что было заметно невооруженным глазом, как я на том чемпионате нервничал — да ничего подобного. Конечно, я был возбужден, но и только. Хотя вообще я понимаю, почему все считали, что я должен был безумно нервничать. Ну, во-первых, дебютант чемпионат мира все же… положено ж психовать, да и обстановка располагает. Хотя стадион в Лозанне по меркам американских казался мне совсем крошечным, зато от обилия журналистов и телекамер голова шла кругом. Они были буквально повсюду, фигуристов подлавливали на каждом шагу с микрофонами и разными каверзными вопросами. Та еще обстановочка для соревнований. Меня, правда, пока особо не трогали, но все же… Во-вторых, по жеребьевке катался я самый последним, выходил на лед уже после одиннадцати вечера, даже бывалые спортсмены в такой ситуации, бывает, перегорают. Но мне было норм. В-третьих, я ОПЯТЬ катался фактически без тренера! Леша Урманов, главная надежда Мишина, лидирующий после короткой, внезапно получил травму, и Алексей Николаевич не отходил от него. Появился у бортика, только когда я уже выходил на старт произвольной.***
Пожалуй, если что и могло вывести меня из равновесия в тот день, так это именно травма Алексея. Я бы даже не возражал и против его победы надо мной. Хоть и основные соперники, но ведь мы были учениками одного тренера и друзьями, жили всегда в одном номере на соревнованиях… И он всегда относился ко мне как настоящий старший товарищ. Он казался мне очень взрослым, почти старым, во всяком случае, человеком другого поколения. И хотя разница в семь лет не так уж велика, но в определенном возрасте вполне ощутима. Алексей даже занимался со мной первое время — ассистировал Мишину. Собственно, первое время нашей подгруппой больше всего он и занимался, учил различным техническим элементам, отрабатывал прыжки… Я старался во всем подражать Алексею, копировать его движения, хотя зря, конечно, мы же абсолютно разные и по физическим данным, и по темпераменту. Со временем в моем катании не осталось ничего от его стиля, но все же те тренировки очень много мне дали. К тому же я восхищался им и как личностью. Он был таким приятным парнем, ни грубости, ни пренебрежения, даром, что олимпийский чемпион… После той победы на Олимпиаде его, правда, уже не заставляли со мной возиться как с начинающим фигуристом, но он всегда был рад помочь или дать совет, если что… Впоследствии Алексей стал неплохим тренером, мне ли не знать, мы и сейчас дружим. А тогда он стал для меня в некотором роде покровителем. Да, пожалуй, из всего времени, проведенного под руководством Мишина, Алексей остался для меня самыми светлым воспоминанием. И потому весть о том, что он потянул мышцу и снимается с соревнований стала для меня настоящим шоком. Я был огорчен, правда, но что я мог сделать? Помочь-то уже все равно было нельзя ничем… И вдруг эта горечь, которая, в сущности, могла сбить весь мой настрой, дала совершенно противоположный результат. Как будто дверь, которая до этого был приоткрыта передо мной лишь на щелку, внезапно распахнулась настежь. Да, впереди лидеры, Элвис с Тоддом, которых не обойти. А среди прочих Кулик, которого, наверно, обойти можно… Ну, а вдруг?! Просто выйти, показать все, что я умею! В конце концов, Илья не признанный ветеран. Он совсем еще недавно, как и я, был юниором, да и сезон у него складывался коряво, а вдруг, а вдруг?.. И хотя я почти не верил в реальную возможность подняться на одну из ступеней пьедестала, но испытать эту возможность считал себя просто обязанным. Однако никаких сомнений или тревог при выходе на лед у меня не было, терять-то мне было особо нечего. Катался я в свое удовольствие, немного скосячив лишь на втором тройном акселе. Просто поддался чувствам, да и музыка захватывала. Говорят, кто-то подсчитал, что «Кармен» фигуристы и гимнасты берут чаще всего для выступлений, ну и что? И понятно, почему берут, такая музыка зашибенная… Я катал ее расковано, со всей страстью, какую ощущал в себе… И костюм у меня, кстати, был самый шикарный, весь от шеи до пяток расшитый золотом, настоящий тореадор обзавидовался бы. Тут уж Мишин не поскупился. А потом я сидел в «кисс-энд-край» в ожидании оценок, и это было совсем иное ожидание, совсем не похожее ни на что испытанное мною прежде. Слишком много от этого сейчас зависело, никогда раньше ставки не были так высоки. И дело было не просто в бронзовой медали, о которой я даже в тот момент не решался и мечтать, а в самом факте, что судьи вообще допустили меня до такой возможности — получить здесь медаль. Эта была та граница, за которой лежало официальное признание, и которую я так стремился переступить. В оценках был полный разброс, кто-то ставил меня на четвертое место, кто-то на пятое, кто-то на восьмое… И все же те несколько судей, чьи голоса только и были необходимы для этого решения — ставили меня на третье. Всего один судейский голос в итоге склонил чаши весов в мою пользу… Вне себя от радости я бросился на шею Алексею Николаевичу. А я-то ехал сюда в надежде занять всего лишь пятое место! «Всего лишь» пятое место занял как раз Кулик, и даже на показательные в после этого не остался, сразу улетел домой. Сделал вид, что его все эти Европы и миры не очень-то и волнуют, впереди Олимпиада! К ней и надо готовиться. Ну, а мне, мальчишке, Олимпиада на тот момент не светила, тогда мы имели представительство всего в два одиночника и вторым, конечно, был Урманов. Зато в тот вечер я стоял на пьедестале чемпионата мира. Мира! И после кого! Элвис и Тодд тогда были не просто ветеранами, а уже признанными легендами, королями фигурного катания — американским и канадским. Новый прилив безудержной радости и неиспытанной доселе гордости я ощутил, когда мы втроем позировали для традиционного фото. Теперь я мог причислить себя к лучшим фигуристам мира!***
Но, разумеется, на тех соревнованиях тоже не обошлось без приключений. Как же без них-то. И чем старше становился я, тем экстремальнее — происходящие со мной неожиданности. Кое о чем я вообще никому не рассказывал. Даже маме. Например, как в счастливой для меня Лозанне я позаимствовал ненадолго машину у Леши Урманова. Да просто ужасно муторно было сидеть в номере уже после соревнований, официальной вечеринки в тот вечер не случилось, да и Лозанна это такая дыра на самом деле… Мы с болгарином Ваней Диневым решили прокатиться в Женеву. А Леша мне свою машину и раньше давал, так что я решил, что разрешения у него можно не спрашивать, тем более он с травмой и без медали, че к человеку в такой ситуации зря приставать?.. В общем, мы съездили. Ну и там где-то на обратной дороге я немного не справился с управлением. Ничего серьезного, так, перед машины немного покарябал… Но я как-то не привык тогда еще, что в Европе про такое как-то быстро узнают, и копы пришли к Урманову той же ночью. По идее повязать должны были меня, но мне еще не было восемнадцати, так что разбираться пришлось всем вместе. Сумму штрафа и ремонт я ему потом долго еще выплачивал по частям, снимал потихоньку от мамы деньги со своего счета. Тогда это для меня были ощутимые бабки. Хорошо еще, что Алексей ничего никому не рассказал — особенно Мишину, а то плохо бы мне пришлось…***
Очень огорчительно было, конечно, что Алексей не выиграл тогда Чемпионат мира, но в тот момент это не воспринималось как трагедия. Да, обидно, да, травма… Но кто из нас без травм. Тем более, в его-то возрасте. Алексей по-прежнему оставался нашей главной звездой и безоговорочным фаворитом, ведь как же — олимпийский чемпион! Наш первый, единственный… Такие надежды на него возлагались. Только почему-то этим надеждам не суждено было сбыться… У Урманова уже две олимпиады были за плечами, на своей первой он стал пятым, на второй — чемпионом. И больше никаких серьезных титулов, никаких побед, все мимо, мимо, мимо, хотя Мишин был с ним неотрывно, все внимание было сосредоточено исключительно на нем. Столько труда, нервов и сил, столько крови, пота и слез в него было вложено, все ради одного, ну пусть мимо, пусть сейчас мимо, сегодня, завтра… но Олимпиаду он должен был выиграть! Вторую! Добыть эту медаль не только себе, но и тренеру, ведь у Мишина, величайшего из тренеров, она до сих пор была одна-единственная! И вот эта травма, ставшая роковой. И все рухнуло практически в одночасье. Алексей так и не восстановился полностью после нее. Стало ясно, что ему придется пропустить весь сезон. Хоть и оставались смутные надежды на то, что он вернется в следующем, но это было уже малосущественно. Потому что он не попадал на Олимпиаду. Третью и для него последнюю… …Туда поехал я, на кого до этого Мишин вообще не так уж много обращал внимания. И вдруг неожиданно я стал его единственной надеждой. Теперь меня называли «коронованным принцем» фигурного катания в России. Признанным королем был тогда Кулик, но очень уж он был нестабилен, да и по титулам я его уже почти догнал… На своем единственном призовом Чемпионате мира он взял серебро, так что шансы у нас были практически равные. Мишину поневоле пришлось сконцентрироваться на мне — других вариантов у него все равно не было.***
Странное вообще это дело — Олимпиада. Так редко ее чемпионами становятся те, кто, казалось бы, безоговорочно этого заслуживает. И наоборот, большинство олимпийских чемпионов — это типичные короли на час, вроде того же Кулика, который один-единственный раз выиграл европейское первенство и один раз серебро чемпионата мира, больше ничего и нигде, да, если честно, и сам он мне казался ни о чем… И только на Олимпиаде в Нагано, прыгнув, наверно, единственный в своей карьере чистый четверной, он стал первым… А Урманов? Другая крайность… Я до сих пор, как и многие, не понимаю, почему такой выдающийся во всех отношениях фигурист оказался так обделен титулами. Кроме олимпийского золота он всего лишь один раз был чемпионом Европы. Да это еще не самые клинические случаи. Вспомните Тару Липински, самую юную из олимпийских чемпионок. Какой бы прикольной девчонкой она ни была по жизни, но катание ее выдающимся не назовешь. Будучи легким изящным подростком, она скакала по льду, как кузнечик, по-детски радуясь своим прыжкам, но, кроме них, никакими талантами не обладая. На пьедестал ее, конечно, протолкнули, а после Олимпиады она тут же исчезла из любительского спорта. Но она хотя бы была веселой, славной и озорной, на нее было приятно посмотреть, а вот следующая, так называемая олимпийская чемпионка, Сара Хьюз, которую протащили на золото, уже откровенно и нагло засудив двух других претенденток, Ирину Слуцкую и Мишель Кван? Вот та уж точно была полностью ни о чем: в свои шестнадцать еще кое-как тянувшая тройные прыжки и каскады, она сдулась уже на следующем Чемпионате мира, слегка заматерев, смотрелась, как корова на льду… А потом, много лет спустя, похожий сценарий повторили уже наши Липницкая и Сотникова, тоже кроме олимпийских медалей не обладающие другим титулами. Так что ж это за соревнования такие, на которых выигрыш выпадает, как в лотерею? Почему те, подлинно великие, которые пашут годами, выигрывают не по разу чемпионаты мира, двигают фигурное катание вперед семимильными шагами, все те талантища, красавцы: Элдридж, Канделоро, Слуцкая, Бутырская, Саша Коэн, Сурия Бонели — почему же им олимпийское золото так и не досталось? Ведь именно они его были подлинно достойны? А Курт Браунинг, Брайан Орсер, Элвис Стойко, Мишель Кван? Да бросьте, им олимпийское золото было с рождения предназначено, идеальные спортсмены, живые легенды, почти боги… Так почему самое главное, абсолютно заслуженное им так и не было дано? Что же с этим не так?.. Уже тогда я начал задумываться над этим. Не потому, что прям так уж возмечтал после первой же бронзы стать олимпийским чемпионом… Но было в этом все же что-то смущающее меня, не дающее покоя, что-то почти роковое, как будто выбор мне предлагали: или ты сияешь долго, ровно и ярко, но самое главное останется для тебя недосягаемо, или сверкнешь коротко и ослепительно, как вспышка сверхновой, но это будет все, что у тебя вообще будет… Тогда у меня появился именно этот шанс — сверкнуть. Выступить на Играх семнадцатилетним дебютантиком, запасным вариантом, еще совсем сырым и неопытным, но это все было неважно — я ехал на Олимпиаду, на Олимпиаду! Пару лет назад я и вообразить такого не мог! Попасть на Олимпийские игры, показаться там, уже только это — одно из наивысших достижений в карьере любого спортсмена… Просто прорваться туда, засветиться… А там, чем черт не шутит…