Страж Зоны

После перемещения из Чикаго его выбросило в две тысячи двенадцатый и почему-то сразу в Москву. Его снова поглотил новый мир, и в первые несколько недель Павел с трудом привыкал к нему. Здесь не существовало понятий о ядерной энергии, об атомных станциях или катастрофах, связанных с радиоактивным загрязнением. Этот мир использовал альтернативные источники энергии. К сожалению, неэффективно. Военная, машиностроительная, нефтеперерабатывающая, химическая и компьютерная промышленность по своему уровню развития значительно уступали тем трём мирам, где Паша жил прежде. Вместо айфонов на полках торговых центров Паша обнаружил лишь не очень удачные модели переносных телефонов, которые и мобильными-то назвать неловко, настолько они были объёмны и тяжелы. На улицах наблюдалось на удивление мало легковых машин, а в магазинах — новых продуктов в ярких упаковках. Да и ассортимент всех супермаркетов выглядел весьма скромно. «Вот какова тихая, размеренная жизнь, где прогресс происходит крайне медленно, но это ничуть не беспокоит людей. Они даже не знают, что может быть иначе», — думал он. Только потом Паша догадался, в чём дело. Тепловые станции, ветряные и солнечные станции не могли выдать такой же мощности, как атомные, и это задерживало рост энергоёмких отраслей промышленности. Уйдя из этого мира, Зона, безусловно, унесла с собой массу удобств. Было ли это благом или злом? Паша не смог бы утверждать однозначно. Он привык жить в окружении современных вещей. Увидеть, что новый мир в двадцать первом веке отстаёт в своём развитии лет на тридцать, было странно. С другой стороны, от отставания темпов роста промышленности в мире, вне сомнений, выиграла планета в целом. Экологическую катастрофу пока ещё не предрекали ни в одной из стран мира. Включая по вечерам цветной телевизор с электронно-лучевой трубкой, считавшейся тут вполне современным достижением, Паша ни разу не наткнулся на истеричные передачи о том, что все, мол, скоро «отравимся и вымрем». Ресурсы никто не мешал использовать, но без дополнительной энергии не существовало и возможности наращивать производственные мощности. Этот мир находился в святом неведении об энергии «мирного атома». Более того, даже эксперименты по ядерному синтезу почему-то задвинули в архивы. Как Паша выяснил позже, их признали бесперспективными для реализации на практике. Для обороны государства существовали танки и самолёты, но они лишь незначительно усовершенствовались со времён победы во Второй Мировой войне. Никаких упоминаний о бомбах: ядерных, термоядерных, нейтронных… Такое впечатление, что на исследование элементарных частиц в любом их виде кто-то наложил незримое табу. Паша не знал поначалу, радоваться ему или огорчаться. В этом мире Советский Союз продолжал существовать, но он не являлся той же самой «великой державой», которую Паша увидел, впервые изменив прошлое. В этом другом СССР была разрешена частная собственность и малый бизнес, здесь имелись шансы разбогатеть или, получив солидный грант, заняться в одиночку научными исследованиями. Государство охотно поддерживало талантливых людей, новые идеи и разработки. Здесь Паша нашёл многое из того, чего так и не увидел во втором мире: нежелание коснеть в рамках, узко очерченных «политикой партии». Здешнему правительству была присуща разумная гибкость. И, насколько это позволял здешний мир, наука и техника всё же развивались, а не стояли на месте. Возможно, ради такого необычного сочетания черт советского и демократического общества, ради людей, которые стремились не только обогащаться, а, зарабатывая для себя, думали и о своей стране, стоило терпеть отсутствие современных машин, компьютеров и телефонов. Но, главное, и в этом мире, как и во втором, Аня была жива. «Соваэро» существовало и здесь, и Аня всё так же работала стюардессой. Павел нашёл её через несколько дней после того, как переместился из Чикаго, встретился с Лёхой и родителями. Это было удивительно, но Аня даже не задала ему вопросов. Например, о том, откуда он узнал о ней? Зачем подкараулил после смены, выведав, где она работает, и подарил цветы? Она приняла его внезапное появление в своей жизни естественно и легко, словно они всегда знали один другого… Она его понимала с полуслова, во всём и всегда поддерживала: весёлая, жизнерадостная и в то же время сообразительная и серьёзная, когда это необходимо. «Уже третья Аня на моей памяти. Третья… Интересно, где сейчас та, в которую я едва не выстрелил? И где та, которая погибла в моём мире? Они всё ещё существуют в некой иной реальности или исчезли совсем?» Иногда он задавал себе вопрос, а та ли перед ним Аня, которую он любил? Ведь всё-таки «та» была самой первой. «Ту» он спасал с заржавевшего колеса обозрения, с «той» он рисковал жизнью, а её смерть переживал, как удар в сердце. И была другая, с которой приземлялись в никем не управляемом самолёте, которую удалось вырвать из лап бандитов, которая дошла до саркофага… Но всё равно «другая» не была «той». Он полюбил её за сходство с первой, за смелость, за отчаянную решимость, за то, что помогала ему не сойти с ума в чуждом мире… Третья Аня из благополучного мира со светлой, милой улыбкой, не изведавшая страданий и смерти, ничего не знала о тех тёмных временах из его прошлого, и рассказать ей он не имел права. Да она бы и не поверила. Но если бы Аня спросила, что бы он ей сказал? Почему всё равно искал её, даже зная, что найдёт кого-то незнакомого? Горькая правда заключалась в том, что он не мог поступить иначе. Сколько бы миров Павел теперь ни прошёл, он бы продолжал делать то же самое. Придя в чужой мир так естественно искать тех, кого знал и любил прежде, даже если это просто двойники, даже если они ничего не знают о тебе, и вы совсем ничего не пережили вместе! Ибо эти двойники — единственная связующая нить. Звено, благодаря которому ты продолжаешь ощущать себя тем же самым человеком, сохраняя чувство непрерывности собственной личности, идентичности «я». А если звеньев нет, то рвётся вся цепочка, ты сам начинаешь распадаться, и ты падаешь, падаешь… В никуда. Как Костенко. В адской печи, куда он упал, у него уже не будет ничего, за что можно зацепиться. Ни друзей, ни близких, ни привычной реальности. Только Зона и остановившееся время. Паша инстинктивно вздрогнул и попытался забыть о нём. Тогда, в первые дни, проведённые в новом мире, ему это удалось. Видимо, потому что над ним довлела куча других факторов: адаптация, общение со своими и в то же время чужими родителями, необходимость вернуться к учёбе. И, наконец, спокойные, ничем не омрачённые отношения с Аней. Но потом, спустя месяц, изгонять из памяти засевшую в ней занозу стало сложнее. Жизнь вошла в колею, а воспоминания о том, что произошло в Чикаго, не поблёкли. Наоборот, стали сильнее. И за три с половиной года они истерзали его душу.