Страж Зоны

Паша подскочил к нему и обхватил за плечи, поддерживая. — Пап, погоди… Успокойся. Дыши. Вдох-выдох… Вот так. Я тоже буду дышать вместе с тобой. Ты молодец… Ты у меня молодчина… Ты, главное, не вырубайся. Послушай, я жив. Не утонул на Байкале. Прости, но я, правда, сам не знаю, что случилось. Я почти ничего не помню о своём прошлом. Кое-как, урывками… А последний год из памяти начисто стёрся. Пап, давай сейчас отложим мои объяснения, соберёмся с силами и вместе поможем маме, хорошо? Отец кивнул, шумно хватая воздух ртом. Вскоре ему удалось оправиться от шока. Он встал с пола, опираясь о плечо сына. Они вместе перенесли маму на кровать в спальню, открыли форточку. Отец принёс из аптечки кусок бинта, пропитав его нашатырём. Только после этого мама очнулась. — Паша… Пашенька… Ты живой? — едва открыв глаза, заплакала та, протягивая руки к Павлу. — Да, мам. Я вернулся вот… Прости за… Просто прости. — Но… Где ты был так долго?! — она отчаянно цеплялась за его рубашку. — Мы же с отцом думали, что ты погиб… Понимаешь, мы похоронили тебя! Крест на кладбище поставили и надгробие с фотографией. О Господи… А ты живой! Но почему ты так долго не возвращался?! Почему не давал о себе знать? Хоть бы позвонил из этой проклятущей Сибири! Я думала, сама умру… На работу ползала через силу, но если б не работала, то с ума бы сошла. Столько лекарств выпила! А отец… У него инсульт был, он еле оправился, он вообще умереть мог… Паша, как ты мог ничего не говорить нам так долго?! — Мам, прости… Я почти всё забыл, и я уже сказал об этом отцу. Не помню ничего, ни единой мелочи за весь тот год. Не помню даже, как вернулся в Москву. Наверное, мне кто-то помог, но я понятия не имею, кого благодарить… «Лицемер, — внезапно сам собой включился в голове чужой голос, полный сарказма. — Ты прекрасно знаешь, кто спас тебя. Правда, не от утопления, а от гораздо худшей судьбы… А ты предал его. Предпочёл сбежать в новую жизнь, сделав вид, будто так и надо. И действительно, как всё удачно сложилось! Здешний Вершинин погиб, а ты занял его место. Иначе кто бы тебя тут принял? Без денег, без документов… Твой двойник утонул очень „вовремя“. Радуйся, Паша, радуйся!» «Чему радоваться?! — чуть не заорал он в ответ собственным мыслям. — Но я не виноват! Я, правда, не виноват, что Костенко вошёл в этот чёртов реактор и сгинул там!» Но, как ни переубеждай себя, а чувство вины никуда не девается. Никуда, чёрт его возьми, не уходит. А теперь ещё приходится родителям лгать, уверяя, что их сын жив! Радуются вот, смеются. Счастливые оба. У матери здоровый румянец на щёки вернулся… Захлопотала у плиты: борщ греет, чайник поставила. За тортом в магазин собирается бежать. Шампанское открыли, которое наверняка к Новому году берегли… Да знай они, что их родной сын так и лежит хладным трупом на дне озера, а перед ними всего лишь кто-то очень на него похожий, сдали бы в полицию. Нет, чёрт, как тут это называется? В милицию. Не перепутать бы, чтобы не заподозрили однажды и не упекли куда-нибудь. Он же, по факту, самозванец! Нет, правду говорить никак нельзя. Никогда. Лучше вообще о ней забыть и держаться до конца версии с амнезией, поэтому Паша упрямо стоял на своём до последнего. «Ничего не помню» — и всё. «Где ты провёл весь этот год и как вернулся?» «Куда пропали твои документы?» «Почему на тебе не та одежда, в которой ты уехал на Байкал?» На все эти вопросы он твердил одно: «Не помню». Ничего внятного от него добиться не смогли ни консилиум врачей, ни сотрудники милиции. В конце концов, врачи предложили родителям отправить Павла на принудительное лечение, чтобы поскорее восстановить его память. Отец и мама сами с возмущением от этого отказались, Паше их даже уговаривать не пришлось. — Наш сын вернулся живым после того, как мы его год не видели и считали погибшим! Не смейте снова его куда-то забирать! Пусть он ничего не помнит, но мы-то знаем, что он — наш. Какая разница, откуда и как вернулся? Хоть с того света. Его личность установлена, он здесь, с нами. Анализы сданы, он полностью здоров. А мы не хотим больше разлучаться с ним! Им пошли навстречу. Оставили Павла в покое и не стали давить на него, но психотерапевта ему пришлось посещать в течение целого года. Разумеется, ничего не помогло, память так и не вернулась. Павел сначала опасался, что хитрый мозгоправ однажды принудит его к гипнотерапии или к приёму препаратов, развязывающих язык. В таком случае он мог бы проболтаться о своих приключениях в других мирах, а если бы такое произошло, то неминуемо бы оказался в закрытой лечебнице до конца жизни. К счастью, ничего подобного с ним не случилось. В здешнем СССР существовал очень строгий запрет на применение гипноза или сильнодействующих препаратов без согласия опекунов или родителей пациента. По здешним законам Паше грозила бы подобная процедура лишь в том случае, если бы он являлся подозреваемым или важным свидетелем уголовного преступления. Но поскольку в этом мире его ни в чём не обвиняли, наоборот, считали потерпевшим, а родители не согласились на гипноз, то психотерапевт ограничился лишь беседами и тестами Роршаха. На тестах Паша бессовестно лгал. На каждой картинке с бесформенным чёрным пятном он видел лишь ядерный реактор и Костенко, уходящего в разлом между реальностями, но доктору с приятной улыбкой сообщал, будто видит девушек в купальниках и берег моря. Психотерапевт с сомнением косился на него и что-то молча строчил в блокноте. Через год это изощрённое истязание закончилось, а одновременно с ним завершилась и школа. Удивительно, но Паша сумел получить аттестат почти со всеми пятёрками, не считая русского и алгебры. Пришла пора подавать документы в университет. Практически без колебаний он выбрал направление «Нетрадиционные и возобновляемые источники энергии» в московском Национальном исследовательском университете. — Собрался стать энергетиком? — удивился отец. — Ты ж раньше вроде, кроме гребли, ещё оружием увлекался? Я думал, инженером-конструктором по этой части захочешь быть. Впрочем, я не против энергетики, если она тебе вдруг стала по душе.  — Да, я очень ею заинтересовался, — торопливо отозвался Паша, чтобы быстрее свернуть опасную тему. — Спасибо за понимание, пап. Он тогда сам не знал толком, зачем ему сдалась эта специальность? Но к ней тянуло так, что выбрать другое направление обучения казалось немыслимым. Пробегая по спискам разных университетов, он каждый раз возвращался к этой специальности. Словно магнитом тянуло… И он поступил туда, стараясь не задумываться, какая сила его туда толкает. Ещё через год они с Аней поженились, а через семь с половиной месяцев у них родилась Аришка. — Что-то ты рано в ярмо влез, чувак, — таким странным образом поздравил его с рождением дочери Лёша, придя к нему в гости вместе с Настей, пока Аня ещё оставалась в роддоме. — Сочувствую. Я, к примеру, раньше тридцати точно не женюсь, а детей не заведу раньше сорока. — Офонарел?! — рассвирепела Настя. — Я в сорок рожать буду? И не мечтай! — А кто сказал, что я с тобой в ЗАГС собираюсь идти? Когда мне стукнет тридцать, я уже заработаю себе на квартиру и дорогую машину, найду шикарную блондинку или брюнетку. А то от одной настырной рыжей устал уже. Паша сразу понял, что Лёша шутит. Неудачно и грубо, как всегда, но это была просто шутка. Однако Настя не оценила такой юмор. Слёзы навернулись ей на глаза. — Дурак ты, Горелов! — с горечью вырвалось у неё. — Прости, Паш, я пойду. Настроение праздновать что-то пропало, — и, развернувшись, ушла, захлопнув за собой дверь. — Слушай, Лёх, догони её и извинись, а? Нехорошо же вышло, — попросил Павел. — А за что извиняться? — удивился Лёша. — Она вечно меня обзывает дураком, а мне уже и пошутить нельзя! — Но она потому и нагрубила, что её обидела твоя шутка! — Пусть чувство юмора тренирует. Если собирается за меня замуж, оно ей понадобится, потому что я всегда буду шутить, как мне нравится. — Лёх, пойми… Она обиделась, потому что любит тебя. Давайте не будем ссориться в такой хороший день? Догони её, приведи обратно. Я прошу. А потом все вместе будем праздновать. — Ну, если только ради тебя… Лёша хлопнул друга по плечу и отправился за Настей. Паша невольно улыбнулся, глядя ему вслед. Лёха, ни разу не стрелявший из пистолета, Настя, которой не доводилось бывать в Чернобыле, Гоша, никогда не державший в руках оружия и успешно учившийся теперь в университете имени Баумана, все они стали ему к тому времени почти такими же близкими, как и прежние, навсегда потерянные друзья. Но в центре этой с виду благополучной картины мира зияла огромная чёрная дыра, которую он изо всех сил старался не замечать, мысленно отодвигать в сторону, ибо там не на что было смотреть. Просто пустота. Отсутствие. Однако не замечать с каждым годом почему-то становилось всё сложнее. Сколько бы он ни пытался узнать через местный чудовищно медленный рунет, жил ли когда-либо в Чернобыле или Москве некий Костенко Сергей Александрович, сеть неизменно выдавала кучу незнакомых лиц. Паша пытался обнаружить среди них того самого Костенко, но каждый раз терпел неудачу. В конце концов, он понял, что ни бывшего сотрудника КГБ, ни просто человека без наград и званий здесь не существует. Именно тогда, похоже, начались бесконечные сны-воспоминания, сны-занозы, сны-боль. Попытки оправдать себя, не думать, не замечать. Но невидимая рана, от которой он намеренно отворачивался, разрасталась всё глубже. «Зачем менять идеальный мир, где нет той заразы, которую он с друзьями пытался преодолеть? Ведь всё и так хорошо». А хорошо ли, если своим бездействием ты забрал чужую жизнь? Где сейчас Костенко? О чём думает? Жив ли ещё? Помнит ли, что он человек, или давно слился с Зоной? А если жив и по-прежнему человек, то что? Можно продолжать сидеть и бездействовать дальше, оставив его там платить за всех? «Если Костенко сумел вытащить Зону из этого мира и изолировать где-то, значит, и я смогу сделать то же самое. Я мог бы контролировать аномалию не хуже него. А, может, даже лучше. Однажды я не поддался Зоне, не выстрелил в Аню, сумел вернуть себе сознательность, когда от меня этого потребовал Сергей, значит, сумею снова. Охранять Зону, по справедливости, должен я, ведь изначально эта аномалия избрала меня своим обиталищем. Я выберусь сам и вытащу его. И тем самым верну долг. А если не получится выбраться самому, останусь там вместо него». Ибо это невыносимо — ощущать, что живёшь взаймы. Невыносимо почти от каждого встречного мужчины, похожего на него, ждать негромкого, чуть насмешливого приветствия: «Ну, здравствуй, Пашка»… Ждать и с тоской понимать — бесполезно. Не он. С одной стороны на чаше весов — семья, друзья, любимая дочка, и не такой уж отсталый, если подумать, мир, а с другой — вот это иррациональное чувство, не поддающее здравой логике, что никакого счастья всё равно не будет, пока он там, а ты здесь. Пока за твоё счастье он заплатил всем, а ты ему взамен не отдал ничего. Но именно той ночью, когда Паша снова перебрал с начала все свои мучительные воспоминания, его осенило. Путь был перед ним всегда, ведь по некоему наитию будущей профессией своей он давно выбрал не то, что нравилось, а то, что болело… Теперь эта специальность поможет ему осуществить задуманное. Защита диплома предстояла лишь через полтора года, но уже сегодня он решил начать изыскания, которые теперь будут доведены до конца, несмотря ни на что. Даже если придётся заниматься этим до смерти. «Ты только дождись, — мысленно говорил Паша, обращаясь к невидимому Костенко. — Обещаю, у тебя ещё будет счастливая жизнь. Я верну тебя в этот мир». *** На следующий день Павел сообщил своему научному руководителю, что будет писать диплом о возможностях применения атомной энергии, для чего ему необходима вся возможная информация по проваленному некогда чикагскому эксперименту. — Какая необычная тема! — удивился пожилой преподаватель, глядя на Пашу поверх огромных очков в роговой оправе. — Вы, правда, хотите заняться такой непопулярной работой? Кроме того, я бы сказал, это невероятно сложное исследование для студента. Если вы не знаете английский на должном уровне, то придётся обратиться к переводчику, ведь все подлинники и копии материалов по эксперименту — только на английском. — Да, знаю. И мне понадобится также ваша помощь. В первую очереди, чтобы понять, в чём заключалась суть тех исследований и почему они вдруг были признаны бесперспективными. Без вас я не справлюсь, профессор! Вы поможете? — Ох, Павел… Вы в самом деле выбрали очень странное направление для своих исследований. Тему продолжения ядерных исследований не поднимали много десятков лет, и вдруг вы решили защищать свой диплом именно по ней. Я бы хотел отговорить вас, хотя нам, старикам, рекомендуют никогда не ограничивать вас, студентов, потому что за молодыми умами будущее. Однако я не вижу, как эта тема поможет вам двигаться дальше? — Нет, профессор! Только не отговаривайте! — Паша в волнении вскочил со стула. — Вы даже не представляете, насколько мне близка эта тема! Я не хотел бы заниматься ничем другим. Я собираюсь продолжить эти исследования и непременно займусь диссертацией по этой же теме. — Ну, если вы полны энтузиазма, что ж… В некоторой степени вам удалось заинтриговать и меня. Попробую запросить для вас в архивах своих зарубежных коллег те материалы. — Спасибо, профессор! — горячо воскликнул Паша. Впервые за истекшие годы он ощутил внутри радость вместо чувства вины. Кажется, ему удалось сделать шаг в верном направлении.