Страж Зоны

Гауда Немого действительно оказалась редкостной дрянью. После первого же глотка Паша понял, что больше стакана ему не осилить. Хмель со странным привкусом мгновенно ударял в голову, а ноги через минуту становились ватными. — Что это? — Паша указал на свой опустевший стакан, обращаясь к Костенко. — Если ты смог как-то создать нормальное жильё, то почему не достал хорошего спиртного? — Здесь нет нормальной жизни, поэтому в нём нет надобности. — Не шути так. — Это не шутка, а констатация факта. Ну, ты можешь со мной поспорить, конечно, если есть желание, а я себе, пожалуй, ещё налью, — и Костенко плеснул себе в стакан всё той же подозрительной браги из глиняного сосуда, принесённого Немым. — Откуда он берёт эту гадость? — невольно поморщился Паша, откусывая бутерброд с колбасой, чтобы поскорее зажевать привкус гауды. «Какое счастье, что закуска из холодильника Костенко, а не из древних запасов, иначе сидеть бы мне сейчас голодным», — отметил Паша про себя. — Сам делает. По старинным отцовским рецептам. Спроси состав, если тебе интересно. Там вроде пальмовые листья, мёд… Или рис? Чёрт знает, не хочу вникать в подробности, а то пить расхочется. Но я ещё ни разу не отравился, не переживай. Похмелье, однако, страшное, если переборщить. Зато спиться не выйдет, ибо часто не повторишь. А если начать годной водкой и коньяком баловаться, боюсь, остановиться будет сложно. Сопьёмся все, причём сын арийской земли, — он кивнул на Немого, — нас опередит. Он к современному алкоголю иммунитета не имеет, ему наши алкогольные напитки внутрь принимать противопоказано. — Но почему будет сложно остановиться? — удивился Паша. — Почему сопьёмся? — Ох, Пашка… — Костенко откинулся на спинку стула и посмотрел в пространство перед собой с безнадёжностью. — Давай лучше прикончим этот сосуд греха, а вопросы твои оставим на завтра. Хотя понятие «завтра» тут весьма условное. Подай-ка свой стакан… — Нет, я — пас. Прости, Сергей, но это пойло трудно выдержать. Я один стакан с трудом осилил. Наверное, он впервые отважился назвать Костенко по имени и понял это, только когда сказанное уже слетело с языка. Паша напрягся, ожидая колкой отповеди или хотя бы язвительной усмешки, но ничего такого не последовало. Казалось, Костенко даже не заметил, как к нему обратились. Немой сидел, выпрямив спину, с бесстрастным лицом, никак не реагируя на застольную беседу и на выпады Паши по поводу гауды. Судя по всему, он просто не понимал ни слова. После пятого стакана Костенко тоже объявил, что он — пас, и, слегка качнувшись, встал из-за стола. Немой внимательно посмотрел на Пашу и на Сергея, затем, сообразив, что застолье окончено, поднял глиняный сосуд со стола и залпом осушил его. После этого как ни в чём не бывало поклонился Сергею, сложив руки перед грудью. Костенко ответил мечнику таким же странным поклоном, и Немой покинул помещение. — Даже не захмелел, — потрясённо вымолвил Паша, проводив его глазами. — Ага, закалён тысячелетними боями. Как-то мы пили на спор. Я свалился после первого сосуда и на другой день мучился похмельем. А он был, как стёклышко, опорожнив в одиночку оставшуюся нетронутой вторую ёмкость. Там, где он жил, пили немало, да и жизнь была, скажу тебе, — Костенко тяжело опустил ладонь на плечо Паши, прервав себя на полуслове. — Впрочем, не хуже, чем здесь, наверное… Но, знаешь, как я разозлился, когда ты собственное будущее своими же руками разрушил! У тебя ведь было всё, чтобы оставаться счастливым, радоваться каждому дню. Вот скажи начистоту, чего тебе не хватало? Приключений? Страданий? Юность ведь любит страдать! Как ответить? Мысли разбегались. То ли от выпитой гауды, то ли от волнения… Или от чьей-то невозможной близости, от запаха тела, который ощущался так, словно впитывался всей поверхностью кожи, проникал внутрь, забирался в каждую клетку, чтобы навеки остаться там… А, возможно, чувство, что кто-то другой является неотъемлемой твоей частью, твоим продолжением уже было внутри с самого начала, просто сейчас память проснулась? «О чём это я думаю?» — встряхнулся Паша, но тут же замер, когда в мыслях пронеслось что-то чуждое, чего там быть не должно. «Ты меня слышишь?» Паша вздрогнул и поднял голову. Сергей буравил его взглядом, ожидая ответа. «Слышу», — мысленно ответил Паша. «Я знал: если вышло с Немым, с тобой тем более получится. Стражи могут общаться телепатически, как видишь». «Не удивил. Когда в моей башке „сидела“ Зона, я так же общался с Аней. В том Чернобыле, куда ты ездил с нами… Для меня это не новость». «Ну, а для меня в своё время стало новостью. Надо же, я думал, ты испугаешься, если я наяву в твоё сознание полезу, а ты был готов. Ну, хорошо». «У Костенко отлично получается передавать интонации». «Я тебя слышу, между прочим, — немедленно прилетело в ответ с оттенком усмешки. — Конечно, я не собираюсь поселяться внутри тебя и подслушивать все твои мысли, но… если уж начал меня Сергеем называть, то продолжай. К чему теперь церемонии разводить?» «А ты разве не против?» — Паша и сам не понял, чего было больше в его вопросе: удивления или радости. «С чего бы я стал возражать?» «Разница в возрасте… И всё такое…» «Да какой теперь здесь возраст? Тебе, к примеру, отныне всегда будет двадцать три. Немому вон перед приходом сюда исполнилось сорок семь, выглядит он на тридцать, а жил пять тысячелетий назад в давно загнувшемся государстве. Для всех нас время остановилось. Считай, что у Стражей нет возраста, они все ровесники. Тысячелетием больше, тысячелетием меньше, уже не важно». «Погоди… Откуда ты знаешь, сколько Немому лет? Как ты вообще с ним общаешься? Вот так же, как мы сейчас?» — напрягся Паша. «Именно. С ним по-другому нельзя. Я и прозвал его Немым лишь потому, что он очень скуп на слова, да и те, что говорит, я не понимал, когда мы встретились. Но если с ним общаться телепатически, языковой барьер исчезает. Не знаю, как это выходит, но если ты хочешь общаться с ним, то используй телепатию». «Не собираюсь я с ним никак разговаривать! — раздражённо отозвался Паша. — У меня от него мороз по коже. Он вырезал кучу народа в своём мире и даже не испытал сожалений по этому поводу. Он убийца». «Как и мы», — напомнил Костенко. «Но с ним никому из нас не сравниться! Судя по тому, что мне явилось в видении, он убивал людей пачками. Целое поле трупами завалил!» «Он сражался там не один. Просто все остальные погибли гораздо раньше. Но трупов действительно было много. Несколько миллионов». «Сколько?» «Это не важно. Три, десять. Может, шестьсот… Подумай сам, если хоть одна жизнь на твоей совести, ты уже убийца. И не имеет значения, была это самооборона, месть, смерть по неосторожности или что-то иное. Всего одна чья-то гибель от твоих рук, и ты становишься убийцей, поэтому между Немым и нами нет отличий». «Я никогда не испытывал удовольствия от чужой смерти». «Он тоже». — Я не понимаю, — разозлился Паша, начиная говорить вслух, — почему ты его защищаешь?! — Я просто объективен. Мы трое — убийцы. Каждый убивал по своим причинам. Кто-то больше, кто-то меньше. Но разве это имеет хоть какое-то значение? — Для меня очень даже имеет! — Тогда у тебя неплохие шансы уравнять счёт. Всё впереди. Ты ещё будешь участвовать в сражениях. Тебе придётся делать то же самое, что делал Немой и я вместе с ним — убивать тех, чьё сознание захватила аномалия, именуемая Зоной. Тебе придётся приносить избавление тем, чью душу никаким другим способом уже нельзя спасти. И тебя за это не будут любить, сам понимаешь. Тебя будут бояться и проклинать, называя жнецом смерти! Твои глаза постепенно станут такими же, как у Немого, когда ты перешагнёшь определённый рубеж… Так что не обольщайся по поводу того, кто убил больше. Ваше соревнование ещё не окончено. Паша подавленно молчал, а Сергей продолжал. — Ты подавил в себе вирус Зоны в миг трансформации там, в чернобыльской лаборатории, за что получил от Силы знак Стража. И ты пришёл сюда. Ты отказался от спокойной жизни, открыл ящик Пандоры и встал плечом к плечу с нами. И не говори, будто не понимал, чем закончится дело, затеянное тобой! Я наблюдал много лет за твоими попытками повторить чикагский ядерный эксперимент. Ты подсознательно всегда стремился сюда… Ты сделал всё, чтобы угробить счастливую жизнь, которую тебе подарила судьба. Твои мотивы мне непонятны… Но теперь и моя злость на тебя, и мои упрёки, и желание всыпать тебе ремня — всё это уже, наверное, не важно. Хочу сказать одно: мы теперь команда, и Немого осуждать не смей! Таких людей, как он, один на миллион. Да, он жутко выглядит, у него мёртвый взгляд, и он почти всегда молчит. Да, его лицо изуродовано шрамом и рубцами от заживших язв, но это тот, кто всегда прикроет твою спину, рискуя собой, а взамен не попросит даже благодарности. Это тот, на кого ты можешь положиться больше, чем на себя, даже если ты трезв, а он залпом выпил пять литров гауды. Поверь, он пьяным из лука поражает цели лучше, чем я трезвым из винтовки или пистолета. На моих глазах он успешно выводил из строя современную боевую технику. Чёрт знает, в чём его секрет, этого он даже мне не сказал, как, впрочем, и своего настоящего имени. Однако я точно знаю, назвав кого-то своим другом, он потом ради этого человека вывернет душу и, не колеблясь, убьёт даже своего любимого бога с трезубцем. Паша молчал, чувствуя себя сильно задетым. То, что Костенко вдруг начал восхищаться благородством Немого и его воинской доблестью, почему-то причиняло острую боль, на грани физической. — Я пойду, наверное, — негромко произнёс Паша, резко отворачиваясь, чтобы не показать своего внутреннего состояния. — Мне пора. — И куда же ты собрался? — голос Сергея внезапно смягчился и потеплел. — Жилья своего нет, а чтобы создать, потребуются силы. Или ты будешь за стеной ночевать? Ну… за той раздвижной конструкцией из лазурита, которая отделяет здешнее измерение от остальных, — пояснил он в ответ на недоумённый взгляд Паши. — Поверь, ничего хорошего там нет. Ложись здесь, на диване. А мне надо душ принять. Постельное бельё из шкафа возьми, там есть пара свежих комплектов, недавно материализовал. Если переодеться надо, бери мою одежду, не стесняйся. Правда, смотрю, вырос ты за то время, пока мы не виделись. Мои вещи могут не подойти… Паша смущённо молчал. — Определённо, вымахал. И в плечах стал шире, — Костенко оглядел его с головы до ног, одобрительно хмыкнул и скрылся в ванной. Паша уселся на диван. В комнате почему-то вдруг стало невыносимо душно. Интересно, если открыть окно, ничего не случится? А, была — не была. Он встал и дёрнул створку на себя. Окно со скрипом открылось. Снаружи было темно, хоть глаз коли. Просто кусок бессмысленной реальности посреди пустоты… Откуда здесь вода и свет? Откуда еда и выпивка? Как они вообще могут здесь находиться, думать, дышать, что-то делать? С другой стороны, до этого он находился в точно таком же куске откопированной кем-то реальности посреди точно такой же мёртвой пустоты. Только кусок был побольше — размером со вселенную. В том месте все привыкли видеть каждый день над головой днём солнце, а ночью звёзды, прочли в умных книгах про Большой Взрыв, про устройство атома, про дьявола и Бога, и не задавали лишних вопросов, чтобы не пугать себя и других. Но, если вдуматься, была ли разница? Здесь или там? Если вдуматься, все реальности — настоящие и мнимые — бессмысленны… Самое обидное, Сергей сейчас обвинил его в том, будто он сознательно стремился к смерти, сам угробил свою жизнь. Но это было не так! Разве он мог сопротивляться необъяснимой силе, тянувшей его сюда? Если проанализировать случившееся, у него изначально не было выбора. Его словно кто-то толкал к тому, чтобы стать Стражем и попасть сюда. Зона не могла толкать его к этому. Значит, Сила? Паша заволновался. Надо обязательно сказать Сергею… Похоже, Сила ничем не отличается от паразитирующей на ней Зоны. Они обе стоят друг друга. Зона превращает всех в пустышек, лишённых воли и эмоций, а Сила благородно оставляет «свободу» и разум. Но это лишь иллюзия! Через чувства, которые ты считаешь своими, она так же управляет тобой. Сила заманила его к себе, давя на его чувство вины по отношению к Костенко, и теперь ему не вырваться. Видимо, и Сергея Сила заполучила похожим путём. Да и Немого тоже. «Интересно, что она внушила им? Чем подцепила на крючок их души?» Если подумать, был ли у Костенко выбор, кого назвать другом? Между кем и кем ему было выбирать? В мире, где ты совсем один, согласишься протянуть руку первому встречному. От одиночества можно уверовать в доброту дьявола. Так что нет ничего удивительного, что он привязался к бессловесному странному мечнику из древних эпох. Для Сергея это был единственный способ не сойти с ума. Точно так же Паша пытался выжить в том мире, где очутился после исчезновения Костенко, внушая самому себе, что Аня — та же самая, не другая. Иначе он бы не пережил смерть первой. И никогда не простил бы ни того, прежнего Сергея, ни всех его двойников… «Как они там сейчас? Как Аришка? Они больше меня не увидят, как и я их. Проклятие, никогда!» Он стоял, уткнувшись лбом в холодное стекло, а из провала открытого окна тянуло сыростью и всё тем же запахом прелых листьев и плесневелой древесины. Чувства внутри напоминали слои луковицы, а под ними лежала истина. Стоило ли копаться в себе, чтобы понять, осталось или ещё у него хоть что-то, ради чего стоит продолжать жить? «Как долго будет длиться вечность до того, как рухнут все миры? Как долго мы будем вынуждены поддерживать жизнь загнивающего „бога“, чтобы придать собственному бесцельному существованию хоть малейший смысл?» Первый слой — чувство вины за то, что предал жену и дочь, но отнюдь не сожаление о содеянном. Второй слой — ощущение бессмысленности всего. Просто вот всего. И понимание, что даже смерть не решит эту проблему. Смысл так никогда и не появится. Третий слой — горечь от того, что его встретили совсем не так, как он хотел… Боль от того, что его действия вызвали раздражение и осуждение, в то время как чьей-то дружбой дорожили. Четвёртый слой — желание ощущать простое человеческое тепло. Физически ощутить. Смутное, не выразимое словами стремление снова почувствовать прикосновение к чужой руке и услышать ободряющие слова. И последний… Счастье? Абсолютно ненормальное, беспричинное, как все эти откопированные миры. Обнаружив в себе этот последний слой, Паша замер в изумлении. Он счастлив? Почему? С чем это связано? Шум воды стал слышен отчётливее. Паша обернулся. Похоже, от сквозняка сама собой распахнулась дверь в ванную. Костенко не захлопнул её, как следует, и не закрыл на шпингалет. Паша прошёл по коридору, взялся за металлическую ручку двери и остановился, забыв, что собирался сделать… Запрокинув голову, Сергей стоял под струями воды, смывая с себя мыльную пену. Татуировка отчётливо выделялась на коже, под которой явственно обозначились упругие, сильные мускулы. Этот Костенко находился в прекрасной физической форме, пожалуй, даже лучшей, чем его двойник в своём родном мире. «Сражения не прошли даром… Постоянная тренировка, мать её». Взгляд Паши скользнул по плечам и груди Сергея, по жилистым крепким рукам, плоскому животу… Извитые тонкие линии на правой стороне тела подчёркивали все достоинства фигуры, повторяя рельеф мышц. Казалось, они тоже струятся вместе с водой, но тут же возникают на коже снова, слегка меняя форму, играя, создавая странную иллюзию. Рисунок, которым Сергея наградила Сила, блестел чёрным опалом, вспыхивая множеством оттенков. Собственная татуировка на этом фоне казалась Паше блёклой, а эта, которая сейчас маячила перед глазами, невероятно красивой. Забыв о самоконтроле, он перешагнул через порог ванной комнаты и приблизился к Сергею. Любуясь красотой мрачных линий, потянулся рукой… Голос Сергея вырвал его из оцепенения за мгновение до того, как пальцы коснулись его тела. — Тебе тоже сюда? Погоди минуту, я выхожу. Сергей выключил воду, снял с крючка на стене полотенце и стал вытираться. Опомнившись, Паша в ужасе уставился на свою собственную протянутую вперёд руку, не зная, как теперь оправдаться. — Я… Я просто… Извини, что вот так ворвался… Там дверь открылась, потому что был сквозняк и… — Да залезай уже, хватит оправдываться! Надо в душ, значит, надо. Можно подумать, мне ванную для тебя жалко! Почему так колотится сердце? Почему всего несколько мгновений назад хотелось схватить его, прижать спиной к холодному кафелю, приникнуть губами к его шее, провести обеими ладонями по этим линиям, мерцающим опалом, которые, к сожалению, угасли, как только перестала течь вода … — Паш, я всё. Мойся, а я — спать. Где постельное бельё, ты знаешь. Проголодаешься — в холодильнике есть колбаса. Прости, на большее моего воображения уже давно не хватает. Мясо и картошку материализовать не получается, а овощи я не люблю. Ну, если уж совсем по нормальной еде соскучишься, вытянем что-нибудь вкусное из ближайшего мира. Это я умею. Ну всё, спокойной ночи, новобранец! Сергей выбрался из ванной и босыми ногами прошлёпал к выходу. Паша стоял всё на том же месте, глядя на влажные следы, оставшиеся на полу. Он поймал себя на том, что желание прикоснуться к Сергею не только не пропало, но почему-то усилилось. «Со мной что-то не так… Это не мои желания. Они просто не могут быть моими! Кто-то пытается мной манипулировать. Но почему это происходит, если я уже здесь? Кто заставляет меня совершать такие поступки? Сила уже получила всё, что хотела. Так значит теперь не она управляет моим сознанием? А кто? Зона?» От этих мыслей стало ещё хуже. Ванна была ещё тёплой, и от неё поднимался лёгкий пар, хранивший в себе пряно-солёный запах чужого тела. Паша явственно чувствовал его даже сквозь парфюмерные отдушки так же ясно, как верный пёс чует хозяина за много километров от дома. Это не было нормальным, он знал это, но не понимал, что теперь со всем этим делать. *** Кое-как ополоснувшись, Паша выбрался из ванны и вернулся в зал. Постелил себе на диване, достав бельё из шкафа, а потом долго ворочался с боку на бок и пялился в темноту. В потолок. Почему-то его не отпускало ощущение, что и Костенко не спит, а вот так же лежит и смотрит в пустоту. Наконец, не выдержав пытки бессонницей, Паша поднялся с места и двинулся вперёд на ощупь, не зажигая свет. — Сергей, — тихо позвал он Костенко, остановившись в дверях его спальни. — Ты спишь? — Чего тебе? — невнятно пробурчали ему в ответ. — Когда уже будет утро? Уснуть не могу. — Утра тут не бывает. Как выспишься, тогда и утро. Если скучно, почитай книгу. Там в шкафу есть с десяток. Накопировал себе, что смог вспомнить из прошлой жизни. Кое-где, правда, страницы пустые, не обессудь. Сила иногда сбои даёт. — Не до чтения. Слушай, ты обещал показать «божественное дерево». То, которое мы вроде как охраняем. — Что, прямо сейчас? — тяжёлый вздох. — Если утра не бывает, то какая разница? Или, прости… Я поспать не дал? — Не дал, конечно, — ворчливо ответили ему. — И зачем я тебя тут ночевать оставил? На свою голову… Ладно, идём. Вспыхнул ночник, работающий от неизвестного источника энергии. Сергей, зевая, устроился, скрестив ноги, на краю кровати. Линии от татуировки на его коже сейчас были совершенно не видны, но несмотря на это, Паша поймал себя на том, что прикоснуться к правому плечу Костенко хочется не меньше, чем пару часов тому назад в ванной. Просто нестерпимо. И, самое страшное, мысль об этом теперь вызывала уже не страх и тревожные вопросы о собственной вменяемости, а сладкое тепло в груди, которое не хотелось терять.