Страж Зоны

Сергей ласкает его губами трепетно и осторожно, как недавно поступал и он сам. Похоже, ему опасаются причинить боль или сделать что-то неверно, и Паша невольно задаётся вопросом, а много ли на самом деле опыта у этого мужчины, прожившего целую жизнь? Но спустя несколько мгновений ситуация меняется на глазах. Одним скользящим движением ему позволяют проникнуть дальше, и с долгим стоном он погружается в немыслимо прекрасную, тесную глубину, похожую на упругий шёлк. Сергей подстраивается под него, следит за его реакцией и отзывается на малейшие желания. Именно так, как нужно. Рваный ритм — сжатие, ровный ритм — расслабление. Движения постепенно ускоряются, и Паша не может больше дышать, потому что этого слишком много, и в то же время — до обидного мало. Он хочет отдавать в ответ, а не только принимать. К нему прикасаются, словно к величайшему сокровищу, нежно перекатывая в пальцах, слегка сжимая, но не позволяя лишнего. А так хочется, чтобы лишнее случилось! Немедленно, прямо сейчас. Внутри всё горит, и разливающийся жар можно погасить только одним способом. Паша слегка приподнимается, берёт руку Сергея и втягивает его пальцы в свой рот, увлажняя языком. Сергей вздрагивает и на мгновение замирает, но тут же возвращается к своему занятию, делая вид, будто ничего не происходит. Паша направляет его руку вниз, заставляя пальцы скользить меж собственных ягодиц, но они, непокорные его воле, слегка надавливая и дразня, не проникают внутрь ни на миллиметр, ни на кончик ногтя. А потом ладонь Сергея выскальзывает из руки Паши и начинает ласкать его бёдра и пах, игнорируя всё остальное. Язык творит невообразимое, отчего остатки мыслей улетучиваются, и всё тело прошивает дрожью сумасшедшего наслаждения. Его крепко прижимают к груди, позволяя содрогаться и кричать, разрешая быть собой, и Паша осознаёт, что искать где-то большего просто невозможно, да он и не собирается искать… Спустя пару минут они оба сидят на полу, не размыкая объятий и соприкасаясь обнажённой влажной кожей. Смятая одежда скомкана и небрежно брошена рядом. Голова Паши прижимается к плечу Сергея, а тот склоняется к нему и признаётся тихим шёпотом: — А ведь я просто смотрел на тебя… Но ты был таким горячим, что я не сдержался. Это ненормально в моём возрасте, знаешь ли. Паша не выдерживает и невольно начинает улыбаться, но вдруг вспоминает случившееся чуть раньше и поднимает голову, настороженно вглядываясь в лицо Сергея. — Почему ты отказался? — спрашивает Паша, не уточняя, о чём речь, но Сергей и так должен понять. Он и понимает, но не отвечает сразу. — Я хотел тебя до одури… Думал, ты не можешь… Или не хочешь. Но ты, оказывается, мог и хотел! Так почему нет? — Тебе было плохо сегодня со мной? — серьёзно спрашивает Сергей, явно пытаясь увести разговор в сторону. — Как ты можешь так думать? Наоборот, крышесносно и охрененно! Но я хотел, чтобы ты… — он приближает губы к уху Сергея и, пользуясь тем, что его лица сейчас не видно, говорит о своём желании настолько откровенно, насколько это вообще возможно. Сергей замирает, округлив глаза, и Паша с запоздалым раскаянием понимает, что надо было использовать не два, а четыре слова, пожертвовав краткостью ради изящества слога. — Нда, а я-то полагал, в вашей компании нецензурно выражаться умел один Горелов, — Сергей неодобрительно качает головой, однако по нему видно, что он доволен. — Ты ведь тоже этого хочешь? Скажешь, нет? — уточняет Паша, внимательно вглядываясь в лицо Сергея. — Я хочу доставить тебе удовольствие. — Разве моя просьба и твоё желание — не одно и то же? Почему ты отказываешься? Я ведь сам прошу! — Паша с недоумением смотрит на Сергея, но тот внезапно поднимается с пола и начинает одеваться. — Надо перекусить и сходить посмотреть, не сдвинулась ли аномалия с места. А тебе предстоит пойти на тренировку с Немым. Вскочив на ноги, Паша хватает Сергея за руку. — Не уходи от темы! Я только хочу понять, в чём причина… Или… Погоди! — внезапно осеняет его. — Это, случайно, не та же самая причина, по которой ты никогда не кричишь? — Ты сейчас мои мысли прочитал? — спрашивает Сергей отстранённым голосом. — И не думал. — Не читай. Дай мне время. Я должен рассказать тебе сам, не то ты всё опять неправильно поймёшь, и станет только хуже! — Я подожду, — обещает Паша, но в глубине души его уже зарождается липкий, безотчётный страх, что по доброй воле Сергей никогда не захочет поделиться с ним своим прошлым. *** Чёрный лук стал естественным продолжением его руки практически без усилий. Паша искренне не понимал, как такое могло произойти за столь короткий срок. Советы и тренировки Немого, безусловно, помогли улучшить и отточить до блеска технику, но основное умение шло откуда-то из глубины сердца, из той части, живущей внутри, которую он не мог ни контролировать, ни объяснить себе. «Атма Лучника», — удовлетворённо усмехался Немой, наблюдая за Пашей. Уже на второй день занятий он подарил своему ученику нефритовое кольцо, украшенное золотыми насечками и изумрудами. То самое, о потере которого сокрушался некто невидимый в подсознании Паши. Теперь кольцо снова было на месте — защита для руки, чтобы не натирать тетивой большой палец при стрельбе. «Это кольцо принадлежало раньше Лучнику?» — спросил Паша. «Нет, другое. Похожее. Настоящее кольцо сожгли вместе с телом, а это я сделал по памяти для тебя. Хорошая копия». «А подлинник Лучнику некогда подарил принц?» «Да». «Знаешь, мне кажется, я имею право знать больше об этом чуваке, засевшем в моей голове!» «Незачем». «Вот, значит, как? Тогда я сломаю эту двухметровую деревяшку с тетивой и назло тебе начну тренироваться только с дротиками, секирой или металлическими чакрами». Его инфантильный протест вызвал у мечника кривую усмешку. «Попробуй. Если в тебе атма Лучника, она тебе спать не позволит, пока ты не пойдёшь и не сделаешь новый лук взамен сломанного. Лучник должен защищать Воина, это его дхарма*. Не пытайся избежать её». «Расскажи, кем он был! Я должен знать». Немой подумал немного и неторопливо заговорил. «Он был не из нашего сословия, но очень талантливым и красивым юношей. Мы с принцем встретили его впервые, когда он пришёл к моему отцу учиться мастерству стрельбы из лука. Некоторое время он обучался вместе с нами, но мой отец предвзято относился к нему из-за его происхождения, потому и отказался дать все свои знания. Отец считал, что тот, кто не является принцем или сыном жреца, не достоин знания о брахмастре — оружии, стиравшим целые государства с лица земли. Это знание было беспрепятственно дано лишь Серебряноволосому — младшему брату Праведника — и мне. Исполнившись гневом и обидой, Лучник покинул моего отца и ушёл обучаться к другому великому воину — Убийце с Топором. В былые времена последний прославился тем, что заполнил кровью своих врагов пять озёр. Убийца с Топором владел в совершенстве всеми видами оружия, и он прекрасно обучил Лучника мастерству, включая владение брахмастрой. Спустя несколько лет, став непревзойдённым воином, Лучник вернулся в столицу и снова отыскал принца. С того дня они стали неразлучны, поклявшись друг другу в верности». «Лучник стал избранником принца?» «Не стал, а всегда был. С самого начала». «Но ты же находился рядом с принцем несколько лет, пока Лучник обучался где-то далеко у другого воина. Ты мог за это время обратить внимание принца на себя! Почему не сделал этого?» Немой улыбнулся. Самым поразительным было то, что на этом жестоком лице улыбка казалась по-детски беззащитной. «Это было бы так же бесполезно, как если бы я сейчас вздумал бороться за твоего Воина. Они стали шивой и шакти** с момента первой встречи. Ради счастья принца Лучник оставил приёмную семью, где воспитывался с рождения, а потом отрёкся и от родной семьи, пытавшейся переманить его к себе незадолго до битвы. Он встал с оружием в руках против родных братьев, защищая принца. „Божественная аватара“ много раз старалась, но так и не смогла проникнуть в его сердце, даже когда Лучник ещё не стал Стражем. Но он уже тогда любил Воина, и эта любовь уберегла его от заражения тьмой. Такую связь разбивать невозможно и бессмысленно. Для меня это сразу стало очевидным. Кроме того, Лучник был и моим другом тоже. Как я мог омрачать счастье двух своих друзей?» Что-то дрогнуло у Паши внутри, и он с невольным уважением посмотрел на мечника. Тот уже не казался ему воплощением смертного ужаса. И его глаза вдруг перестали выглядеть чёрными провалами. Это был просто человек, чью душу истерзали и рассекли на части всеми возможными способами, но он ещё как-то жил, дышал, боролся и держался. Во имя тех, кого любил и не мог предать. Во имя тех, рядом с кем готов был забыть даже о личном счастье. «Но как часть души Лучника могла попасть в меня?» — спросил Паша уже совершенно иным тоном, без тени недоброжелательности. «Иногда новые Стражи привлекают души давно погибших, если между ними есть сходство. По закону подобия твой Воин мог бы привлечь душу принца, и я очень ждал этого, но подобного не случилось. Видимо, Каустубха стала препятствием. Я почти отчаялся, но вдруг заметил, что в тебе — атма Лучника. И тогда возликовало сердце моё, и я познал радость надежды». «Ты, может, и возликовал, — недовольно буркнул Паша. — Но я теперь вроде как одержимый? Я в итоге сольюсь с чужой душой, а от меня самого ничего не останется?» «Оставь эти дурные мысли. Его душа всего лишь поделится с тобой знаниями, а за эту помощь, оказанную тебе, божественное дерево даст ей шанс на перерождение в одном из миров. А если хоть где-то пробудится душа Лучника, недалёк тот час, когда и принц явится следом. По-другому быть не может, потому что шакти не может жить без шивы». «Но принц, пробудившись, будет снова искать Лучника, а не тебя. Чему же ты радуешься?» — недоумевал Паша. «Знаю, — ничуть не смутившись, промолвил Немой. — Они опять будут вместе, а я просто хочу ещё раз увидеть их счастливыми, как в те дни, когда моя Бхарата ещё не погрязла в безумии. Я просто хочу, чтобы оба моих друга были рядом снова». И надежда Немого была такой искренней и светлой, что Паша не нашёл слов, чтобы что-то возразить ему. *** Прожив около трёх месяцев за пределами миров, Паша наконец понял, почему в день их встречи в этом измерении Сергей с такой злостью и отчаянием говорил о своей смертельной усталости от викингов, тамплиеров, атомных электростанций и падающих метеоритов. Сергей тогда отнюдь не шутил и не преувеличивал. Это была горькая правда. В каждый из миров Зона упорно пыталась пролезть через одни и те же ворота. Больше всего она любила местности, подвергшиеся радиоактивному заражению. Атомные электростанции, пострадавшие от аварии, и места падения крупных метеоритов, содержащих радиоактивные элементы, были её лакомым куском. Почётное второе место занимали места, где происходили крупные военные столкновения или приговаривались к смерти потенциальные Стражи, в чьё заполненное паникой сознание было легко проникнуть. Именно поэтому им с Сергеем и Немым чаще всего приходилось вторгаться и производить зачистки во времена набегов викингов, крестовых походов или различных войн… Всё и всегда происходило по одной «заевшей» схеме: Зона находила слабое место и потенциального носителя, вторгалась в его сознание, провоцировала события, активирующие вирус аномалии, и начиналось распространение одновременно с военным конфликтом, усиливающим скорость разнесения заразы по планете. А Сила взывала к Стражам о помощи, заставляя проявляться линии меток и отправляя своих защитников на бой. Однажды они угодили в самый разгар Бородинского сражения. В том покорёженном мире деревня носила название Уваровки, а сражение под ней назвали Уваровским, но суть происходящего от смены наименования не поменялась. Паше пришлось уничтожить из мушкетона несколько сотен французов и не меньшее количество русских. Убивать обычных носителей было физически проще, чем сражаться с одержимыми Зоной тамплиерами, но психологически стрелять в соотечественников было намного труднее. Паша понимал, что сейчас уничтожает не врагов, а, возможно, двойников своих собственных предков, но приходилось, как обычно, не чувствовать, не думать, не колебаться… Здесь не было французов и русских, врагов или «своих». Здесь была только Зона и Стражи, пришедшие выполнить работу. Однако конец его выдержке настал в тот миг, когда он увидел перед собой юную девушку, чьё тело было поражено Зоной от головы до пят. И Паша заколебался. Оружие дрогнуло в его руках. Девушка, утратившая человеческие черты, шла прямо к нему и хищно улыбалась, предчувствуя лёгкую добычу. Страж растерялся, Страж открылся для неё. Сейчас он был так же беззащитен, как не прошедшие трансформацию… Она могла захватить его сознание! Но Паша не видел опасности. Перед ним стояла невинная девушка с огромными синими глазами и волосами цвета спелой пшеницы — такая, какой она была прежде, до заражения. Как убить? Как хотя бы поднять руку? А потом он услышал рядом с собой суровый окрик Сергея: «Стреляй! Быстро!» и понял, что медлить нельзя. Одна ошибка — и Зона будет распространена благодаря его нерасторопности. Он уничтожит не только себя, а положит конец всем мирам. Он вытащил из кобуры на поясе кавалерийский пистолет и выстрелил. Девушка упала на спину, раскинув руки, волосы разметались по траве, а синие глаза остались навсегда распахнутыми. Губы беспомощно раскрылись в детском удивлении. Ей было не больше шестнадцати, возможно, даже меньше. И только после того случая Паша в полной мере осознал, что имел в виду Сергей, убеждая не осуждать Немого и не подсчитывать жертвы… В тот день он выпил гауды больше, чем мог выдержать, не почувствовав даже мерзкого привкуса. Никто не останавливал его, а Сергей потом молча дотащил на своей спине до их общей постели. Сквозь тяжёлые кошмары Паша ощущал только, как его гладят по голове и повторяют: — Держись… Заживёт. Затянется. Не будет так болеть… Хотя вру… Будет всегда. Прости, Пашка… Не умею я врать! Он слушал Сергея сквозь туман опьянения и просто хотел забыть остекленевшие синие глаза юной девочки без малейшего проблеска сознания. Когда он проснулся утром от жесточайшего похмелья, к его губам последовательно приложили стакан с водой, стопку с остатками «Вардзии», а потом без малейшего промедления рот приласкали жарким поцелуем. — Не позволю тебе пройти через всю ту адскую боль и отчаяние, которые пережил сам, — решительно сказал Сергей. — Через ощущение, что каждое убийство ломает на части душу. Разбивает на куски снова и снова, и ты превращаешься в зверя. Не для других — для себя, ибо для других ты уже давно — зверь. Я был один, и наутро ничья рука не утешала меня, помогая забыть ночные кошмары, а мне это было нужно до сумасшествия, до остервенения, до боли. Хочешь, сделаю так, что утонешь и забудешься? А хочешь, обними меня и побудем просто вот так, рядом… Но я никому и ничему не позволю разбить тебя на части. Никогда, хороший мой.