с тобой на выжженной земле

Оксана появляется за его спиной почти неслышно, почти ни на что не намекая, очень много в ней сейчас всяких «почти», заставляющих Арсения чувствовать себя ещё большим идиотом. — Уже совсем поздно, — вполголоса говорит она, опустив ладонь Арсению на плечо; скосив глаза, он рассматривает её наручные часы, новые, стильные, наверняка подарок самой себе. — Я, конечно, волшебница, но сейчас точно отсюда выгонят. К нам поедешь? Оксана уже давно в настолько крепких счастливых отношениях, что Арсений привык воспринимать её как человека без двух минут замужем, и нарушать чужой покой ему абсолютно не хочется, потому что собственный он, видимо, не скоро теперь найдёт. Серёжи не будет в Москве ещё недели три, не меньше; все остальные варианты Арсений, пусть и имея их, не собирается даже рассматривать, это как подделку выбирать вместо подлинной ценности; да и его московские товарищи, хоть и понимающие люди в большинстве своём, вряд ли обрадуются тому, как Арсений будет всю ночь мерить шагами комнату. Да, вот такие у него классные планы на вечер; он уже всё продумал. — Номер сниму, — в конце концов отвечает он, не отрывая взгляда от спящего Антона. Сколько он так просидел тут?.. — Я же ненадолго. — Пойдём тогда, — Оксана — самое понимающее существо на планете, честное слово, иногда Арсений завидует её вовремя просыпающейся тактичности. — За ночь ничего уже не изменится. — А если он проснётся, и никого рядом не будет? — совсем понизив голос, переспрашивает Арсений; не может удержаться, пусть даже весь идиотизм вопроса прекрасно отражается в том, как Оксана стучит его кулачком по плечу. — Дежурная медсестра придёт, — говорит она, склоняется над Арсением, хватает его за предплечья и решительно тянет на себя, вверх. — Он даже не в реанимации. Его выпишут через сутки. «Даже» не в реанимации. Как у людей, оказывается, всё просто. — Ну да, — кивает Арсений, не заботясь о том, чтобы изменить выражение лица на более приятное, и Оксана, вытянув его за двери палаты в коридор, вздыхает, всматривается, пытаясь поймать взгляд: — Арс, тебе самому бы поспать. Ты там ничего важного не бросил? — Да вроде бы ничего. Выступление послезавтра, — равнодушно выговаривает Арсений, выступление волнует его прямо сейчас меньше всего, и, чёрт. Это плохо. Это очень, очень плохо; так не должно быть. Он не может заново начать возвращаться в это состояние, когда перед глазами — один сплошной Антон Шастун, в голове и в сердце, ему нельзя просто, потому что Арсений прекрасно знает, чем это заканчивается. Он, в отличие от Антона, нихрена не забывал. С другой стороны, когда-то он уже решал, что собственная жизнь должна быть важнее, должна быть в приоритете — решал категорично и зло, обрубая концы, расставляя точки на затяжных конфликтах, не пытаясь толком уже искать компромиссы, — и что? И что? Прошёл год, и он купил первые попавшиеся билеты на экспресс до Москвы, не задумавшись ни на грёбаную секунду. Арсений — не чёрствый кусок дерьма, никогда им не был, вряд ли когда-либо станет; он не считает, что пребывание близкого — блядь, близкого всё ещё, сколько лет со дня знакомства прошло, навсегда теперь, что ли — человека в больнице несущественно. Он не думает, что смог бы спокойно гулять по столице и морально готовиться к предстоящему выступлению в Театре импровизаций в такой ситуации, в каких бы они с Антоном отношениях ни находились, в любом, блин, случае. Но Антон заполняет абсолютно всю его голову, абсолютно все мысли, и это не нравится Арсению, это пугает в той же степени, как раздражало — год тому назад; ему не нравится чувствовать себя зависимым и ещё больше не нравится осознавать, что зависимость он так и не преодолел. Арсений всё ещё не собирается ни с кем об этом говорить, хотя чудом выжившее за годы его жизни здравомыслие — наверняка приобретённое — иногда очень настойчиво подсказывает, что это бы помогло. Арсений не хочет, чтобы ему помогали; он отлично справляется сам, а даже если кто-то попытался бы поставить этот факт под сомнение, доказательств всё равно не получится найти. Не получилось бы, блядь, до сегодняшнего дня. — Поехали, — опять просит Оксана, накидывает на макушку широкий капюшон яркой толстовки. — Будильник тебе сейчас поставим, если хочешь, приедешь обратно пораньше. — Мне кажется, ты не человек, — озвучивает Арсений сразу концовку своего нехитрого умозаключения о бесконечной идеальности Фроловой. — Тебя на Землю кто-то подослал, ты слишком хорошая. Оксана лишь фыркает, вновь легонько бьёт его в плечо. — Я по тебе тоже соскучилась. Ну, дорогой, пойдём, или силком тебя вытаскивать? У чужих доброты и понимания, особенно со стороны бравых работников медицинской сферы, есть свои пределы, и злоупотреблять всем этим, наверное, в самом деле не стоит; отстранённо покивав, Арсений следует за Оксаной, отставая на полшага. В конце коридора он, обернувшись, бросает взгляд на прикрытую дверь палаты. * Пока они ждут такси, Оксана успевает не забыть сумку Арсения, найти все подходящие отели в относительной близости к больнице и даже в срочном порядке забронировать ему номер, пообещав, что постоялец подъедет в течение пятнадцати минут. — Почему ты не мой менеджер? — слабо шутит Арсений, наблюдая за всем этим процессом потрясающей продуктивности. — Я всегда твой менеджер, — улыбается Оксана, и Арсений не может не улыбнуться в ответ. — Это уже не лечится. — Откуда ты знаешь? Мы около больницы стоим, посмотри. Вдруг там есть подходящие врачи? Оксана, подарив ему ещё одну улыбку, роется в своём маленьком рюкзаке, вытаскивает оттуда сигареты; закуривает и, едва взглянув на Арсения, протягивает ему пачку. — Я больше не курю, — сообщает он очевидную неправду, потому что зажигалку вынимает из собственного кармана, и Оксана смотрит так, будто ей есть, что сказать. Арсений всегда рад, когда люди в неподходящий момент держат свои комментарии в его адрес при себе; закатив глаза, он всё-таки берёт сигарету. Упрямство — та черта в нём, что всегда имела свои лимиты. * Весь следующий день превращается в некий перформанс, где все люди делают то, что и должны делать, как нормальные, взрослые и адекватные — как будто абсолютно каждый человек точно знает свою роль и выполняет её беспрекословно, без запинки, — и только Арсений слоняется туда-сюда, обязательно задевая кого-то плечом, говорит невпопад и мешается под ногами, вызывая закономерные вопросы о том, что он вообще тут забыл. В его защиту, поспать так и не удалось толком, как он и предсказывал сам себе; промаявшись до самого утра, Арсений — ведомый нервами и вынужденным бездействием — успел подробнейшим образом изучить не только свою ленту инстаграма, но и твиттер, куда давным-давно даже не пытался заглядывать. Он вбивает в окошко поиска то слово «импровизация», то своё имя, то своё имя в сочетании с именем Антона, листает далеко назад и с удовлетворением подлинного мазохиста выясняет, что за прошедший без съёмок год интерес к их жизням — не только по отдельности, но и вместе — не то чтобы грандиозно спал. Фотографии продолжают выкладываться, новые выпуски продолжают с надеждой ожидаться, а теории — насчёт всего, что произошло — продолжают строиться. Судя по беглой аналитике общественного мнения, проведённой невыспавшимся Арсением в неуютном номере неплохого, в общем-то, отеля, на данный момент общий консенсус сводится к тому, что в тормозе «Импровизации» виноват Шастун. Ничего, наверное, удивительного, учитывая, что постоянно присутствует на экранах телевизоров именно он — а на самом деле, периодически снимаются и Дима с Серёжей, — только Арсений последний раз мелькал на ТНТ лишь в новогоднем выпуске Камеди, и фанатки в твиттере, где им, слава богу, общаться удобнее, чем в комментариях инстаграма, пишут что-то странно сформулированное о том, что Антон с Арсением наверняка сильно разругались. Арсений по привычке злится на всю эту херню до тех пор, пока не натыкается на строчку с фантастическим предположением о том, что Шаст как-то злодейски выпер его с телевидения; ровно в этот момент его отпускает. Антон когда-то говорил, что ничего такого странного в этом нет, и если люди видят только часть чего-то целого, то это нормально — пытаться докопаться до сути, так работает мозг, и вообще, Арс, пускай им всем любопытно, мы на это подписывались; Антон в некоторых неожиданных вещах был самым мудрым из них четверых, и эта мысль — после долгого перерыва — кажется откровением. В больнице Арсений, поменявшись привычными ролями с Оксаной, становится как бы её тенью: садится рядом с ней на старенький некрасивый диван, уныло пялится в стаканчик кофе из автомата и вслушивается в то, как она звонит то одному человеку, то другому, освобождая график Антона на ближайшее время. — На два месяца получилось, — наконец объявляет Оксана. — До конца ноября пусть лучше отдохнёт нормально, чтобы точно в себя прийти, ну и, — резко повернувшись к Арсению, она смотрит на него с сочувствием, и он безотчётно морщится, — всё равно без толку отправлять его на съёмки в те передачи, о которых он теперь и понятия не имеет. — Он импровизатор, — вздыхает Арсений. — Придумал бы что-нибудь. — А ты бы придумал? — поднимает брови Оксана; Арсений не отвечает, потому что они оба знают, что, конечно же, да. — Ему вообще не до того сейчас будет, сам посуди. Лучше как-то постепенно всё делать. — Родителям его надо, наверное, сказать? — Нет, — закусив губу, Оксана явно задумывается, но затем мотает головой, повторяет увереннее, — нет. Если захочет, то пусть сам, это же мама с папой. А вот ребят надо ввести в курс дела на всякий случай, — не откладывая ничего в долгий ящик, Оксана записывает одно голосовое сообщение, которое пересылает Диме, Серёже и Макару как тем друзьям Антона, которые с наибольшей вероятностью позвонят лично ему в ближайшее время и быстро всё поймут; она проговаривает суть приключившейся истории так, словно это вообще её толком не касается, прямая спина, ровный тон, и Арсений может лишь поражаться её спокойствию. Он бы, пожалуй, так не смог. — А Кузнецовой? — Что? — Отправить, — поясняет Арсений. Оксана смотрит на него странно: — Зачем? Если надо будет, я ей объясню, а может — и не понадобится уже. При чём тут Ира, они не виделись месяца два, по-моему, Антон в Воронеже давно не был. — До этого зато виделись, — бессильный перед самим собой, Арсений мрачнеет; ему не хочется ревновать к Ире, ему вообще не хочется ревновать, он никогда этого чувства не любил ни в себе, ни в других, всегда считал глупостью; ты либо доверяешь человеку, либо нет, какие тут ещё варианты? Но когда он, проклиная собственную тупую голову, открывал ноутбук и искал фотографии то с открытия очередного сезона Камеди, то с премьеры какого-то фильма Реввы, то с какой-то их локальной премии, картина почти всегда была одна и та же — красная дорожка или пресс-волл на фоне, Антон в рубашке и каком-нибудь пиджаке, Ира с ним под руку; раз в несколько месяцев, ровным счётом одно и то же. — Арс, ну это глупо, — терпеливо обращается к нему Оксана, и когда она говорит таким тоном, то, действительно, всё кажется немного глупым. — Он её на мероприятия стал чаще таскать. Как будто доказать кому-то что-то, то ли мне, то ли всем вокруг, какой он натуральный молодец. — Вот по этому я не скучала, — Оксана не кривит душой, смотрит с укоризной. — Ты раньше всё прекрасно понимал, не мог же вдруг перестать? Как не было у них с Иркой ничего, так и нет, если вдруг тебя именно это интересовало. Раз ты не можешь просто спросить. — Зайка, ну мне-то откуда это было знать? — Арсений не то чтобы не верит ей сейчас, просто… Просто. Ничего он уже не знает. — Боже, — отобрав у Арсения позабытый им кофе, Оксана осушает стаканчик до дна и быстро слизывает остатки пены с верхней губы, — не может же быть, чтобы вы всё это время вообще не общались. — Общались, — очень медленно выговаривает Арсений, упорно глядя на случайную точку на стене напротив, — как-то к слову не пришлось личной жизнью интересоваться, представь. Он чувствует взгляд Оксаны на себе, чувствует так хорошо, что не выдерживает, поворачивает к ней голову; видит по лицу, что до неё — ну наконец-то, с не туда направленным раздражением думает Арсений — дошло. — И правда не общались?.. — она едва ли не шепчет, словно говорит с самой собой, а может, так и есть в этот момент; в любом случае, искренняя растерянность Оксаны сбивает Арсения с толку, и неужели, постоянно находясь рядом с Шастуном, она этого не поняла? Ему настолько, что ли, похуй было? — Поздравлялись мы, — если возможно было скиснуть ещё больше, то Арсений сделал это с успехом только что, — ну, с днём рождения. Я его, он меня. Держимся, можно сказать, на уровне приятелей. Оксана тянется к нему, обхватывает руками за плечи, мимолётно целует в щёку; они так и замирают в этом немного странном объятии, ничего больше не говоря. В той же позе их застаёт Иван Борисович. Он пространно объясняет результаты наблюдений, перечисляет названия лекарств и все прочие рекомендации; Оксана записывает всё к себе в телефон, косится на потянувшегося за собственным айфоном Арсения и без всяких вопросов скидывает ему получившуюся заметку; он не знает, благодарить её или нет. — Никакого алкоголя, курить тоже не стоит. И волноваться ему очень нежелательно, — говорит врач, останавливает взгляд на Арсении и почему-то добавляет, глядя исключительно на него: — Хотя бы в ближайшее время. Арсений не в первый раз задумывается, насколько явно у него всегда всё написано на лице; что именно там, блин, написано. Подумать об этом дольше секунды ему не даёт звук пришедшего сообщения, следом за ним — ещё один; в своём голосовом Оксана не упоминала Арсения в принципе, но, очевидно, его друзья не тупые, смогли довести логическую цепочку от того, что у Антона из памяти выпало больше года, до необходимости уточнить у Арсения, как там вообще дела. Он, пару раз набрав и стерев разные вариации ответа, останавливается на сообщении о том, что дела у него, как обычно, лучше всех, отправляет и тому и другому; Дима отвечает серией эмодзи-фейспалмов, и Арсений даже не в силах спорить. Серёжа идёт дальше и просто звонит. — Извините, — бросает Арсений Оксане и Ивану Борисовичу, принимает вызов и отходит в сторону, к выходу на лестницы. — Да, Серёг? — Ты же знаешь уже? — И тебе привет, — закатывает глаза Арсений, мученически пялится в выбеленный потолок пару секунд. — Да. Он меня первым делом стал искать, как очнулся. — Пиздец, — верно резюмирует Серёжа и замолкает; Арсений представляет, как он задумчиво трёт нахмуренные брови, и испытывает внезапное и срочное желание увидеться, но Серёга укатил в очередной импровизированный евротур и возвращаться пока не собирается. — Ты вот позвонил, чтобы это сказать? Я и сам знаю. — Позвонил, чтобы узнать, как ты там на самом деле. Его ж и так по башке долбанули, кошелёк сняли, с памятью ещё эта лажа, а нам теперь маяться, переживать. — Завтра уже выписывают, так что не всё так плохо, — не думая, отвечает Арсений и тут же об этом жалеет. — Ты откуда знаешь? Собирался съездить проведать? — Я как бы, — боком прислонившись к стене у окна, Арсений бросает взгляд на закрытые двери ставшей знакомой палаты, — ну, уже. — Твою-то бабушку, Попов! — Бабулю не трожь. — Арс, ёб твою мать, — не обращает на него внимания Серёжа. — Вот я чувствовал, что у тебя в заднице что-то заиграет. — Давай ещё поругай меня. — Да толку-то, — бурчит Серёжа. — Лишь бы у тебя потом крышечка набок не уехала, чайничек ты мой ебанутый. — Вчера ещё уехала, — честно признаётся Арсений, решив, что нужно перестать скрывать этот факт хотя бы от кого-то одного, такой непроверенный способ сделать происходящее чуть реальнее, услышать со стороны всё, что с этой ситуацией не так. — Я сразу сорвался. Услышал его по телефону — и, блядь, всё. Понимаешь? Да нихрена ты не понимаешь. — Куда уж мне, смертному. — Я вот думаю, — торопится сказать Арсений, пока не передумал валить всякую свою хрень на несчастного Матвиенко, — может, не рассказывать ему? Про нас. Раз не помнит. Он пока не верит всё равно. — Ага, а потом, когда он вспомнит, он, конечно, скажет, типа, ой, Арсюша, спасибо за спектакль. Блин, Арс… — Как там путешествия твои? — перебивает его Арсений, приваливается к стене спиной. — Арс… — Серый, блин, рассказывай давай, — он не добавляет «пожалуйста», но голос, вроде, и так неестественно умоляющий, Серёжа понимает его прекрасно всегда, пускай делает это и сейчас. — Ладно. Охуенно, и слушай, бля, точно, я тебе фотки сто лет не скидывал, — послушно оживляется Серёжа. — Вечером сегодня займусь, подберу классные. — Мне только, будь добр, без туристических. Пизанские башни на ладошке и вот это вот всё, — Арсений прикрывает глаза и готовится слушать; Серёжа фыркает: — Обижаешь. * Незримой тенью присутствуя в больнице, Арсений проходит вместе с Оксаной и Антоном всё, что необходимо пройти. Мается в коридоре, пока Антон в очередной раз забывается тяжёлым сном; выслушивает рядом с Оксаной не особенно оптимистичные заключения сотрудников полиции, которые, конечно, изучат всё, что надо, и опросят всех, кого только можно, вот только Антон не может дать им ничего; он же не помнит. Арсений понимает это с лёгким удивлением: держа в голове, что Антон забыл их год друг без друга, он как-то не сосредотачивался на том, что в эти месяцы вошло и дохрена всего прочего. Такого, как даже сам момент атаки в той чёртовой подворотне; Антон смог только сказать, что налетели на него со спины, но тут же угрюмо уточнил, что, вообще, это не факт, и вместо памяти у него теперь абсолютный ноль, и хер с ними, с этими мелкими бандитами, всё равно ж не поймают. — Ты зайдёшь уже туда или нет? — с почти искренним интересом спрашивает Оксана после обеда. Это фигура речи — обедать Арсений не ходил. Да никуда он толком-то не ходил, коридоры разве что больничные изучил во всех подробностях, познакомился с парой врачей и пятью медсестричками; он не знает, куда себя деть, и не может уехать. И в другую сторону — тоже не может двинуться. — Может, не надо? — он старается походить на очень грустного ребёнка, потому что, ну, может быть, это вызовет сочувствие и понимание, но Оксану такими штучками не проймёшь. — Он весь день спрашивает, невозможно уже. Я не знаю, что отвечать. Я же не могу сказать, что ты за дверью, но заходить боишься. — Я не боюсь, с чего ты взяла? У меня, может, суперспособности: могу лечить черепно-мозговые травмы, если между мной и пациентом расположена стена. — Арсений. — Что сразу «Арсений»? Чуть что — и всегда Арсений. — Я же не заставляю, — Оксана становится серьёзнее, прячет руки в кармане толстовки и оглядывает Арсения слишком уж красноречиво. — Просто предлагаю сделать что-нибудь полезное. Он нервничает, и я его не успокаиваю, ему другой человек нужен, это же, — дёрнув плечом, Оксана явно старается подобрать слова. — Арс, он же не специально. В этом-то, очень хочется ответить Арсению, и проблема; совершенно непонятно, как вести себя с Антоном, который не то что не поймал с ним одну волну — он вообще отстаёт на полтора года, и пережитое между ними как будто бы и не существует, подтёрли ластиком, смыли волной; это сбой в программе, несовместимость алгоритмов. Арсений может придумывать очень много аналогий, лишь бы не делать то, что его просят, но Оксана — блин, Оксана всегда права. — Ты так молода и так мудра, — заявляет он ей, приложив руку к груди в наигранном восхищении. — Ну, я пошёл? — Иди уже. * Антон смотрит на него так же, как смотрел вчера — с облегчением, с усталой нежностью, с немым обожанием; Арсений настолько отвык от этих взглядов, некогда само собой разумеющихся почти, что бессильно замирает на пороге, будто что-то в глазах Шаста заставило его окаменеть. Впрочем, надо уже себе признаться: всегда заставляло. То окаменеть, то ожить. — Вот угадай, сколько я тебя ждал, — говорит ему Антон, и Арсений не знает, как отвечать, поэтому выбирает шутливый тон: — Шастун, это что у тебя там из-под бинтов сочится? Ой, посмотри, — отмерев всё-таки, он делает шаг к кровати, — это же твоё самомнение. — Пошёл ты, — весело фыркает Антон, явно довольный. — Ты дойдёшь до меня сегодня, или мне ещё подождать? Я не тороплюсь тут, в принципе. — Я тебе фрукты покупать ходил. Антон смеётся: — И где они? Блин, и чего они все твердят, что у пациента заторможено сознание? — Забыл на кассе, — неубедительно врёт Арсений и соображает, что, наверное, надо всё же сдвинуться опять с места; подойдя ближе, он опускается на стул, старательно игнорируя непонимающий взгляд Антона. — Ты как? — Хуёво, — пожимает плечами Антон. — Ну хер знает. Вообще нормально вроде, но всё время спать хочу, и менты эти ещё… Сказали же им, я не помню нихера, а они так спрашивали. Как будто я наврал. — Твоя милиция тебя бережёт, — ухмыляется Арсений; Антон снова смеётся. Смеётся. Арсений не видел его таким беспричинно довольным — не с экрана телевизора, а по-настоящему, чтобы свет в глазах — многие месяцы; Арсений вообще, если подумать, так давно не видел Шаста вживую, вблизи, на расстоянии вытянутой руки буквально. — Слушай, ну, серьёзно, — Антон складывает руки на груди, хмурится немного, становится похожим на обиженного всем миром ребёнка; Арсений готов поклясться, что такой взгляд у дочери видел. — Сегодня что, правда первое октября? — Даже второе уже. — Девятнадцатого года. — Девятнадцатого, — сочувственно кивает Арсений; сейчас, когда он смотрит прямо на Антона, настолько явно потерянного, происходящее доходит до него как-то по-другому, принимает наконец иной ракурс. Он невольно представляет, как это вообще может ощущаться — когда тебе говорят, что ты как-то упустил полтора года, но ты лежишь при этом в палате и никак не можешь соотнести непонятные слова с реальностью? — Пиздец, — провозглашает Антон, откидывается на подушки и прижимает ладони ко лбу. — И чего делать теперь? — Вспомнишь ещё, — обещает Арсений то, что нельзя обещать, — или наверстаешь. Всё в порядке будет, Тоха. Или-или. В голове не впервые уже проскальзывает потрясающая идея — не объяснять Антону ничего из того, что касается их двоих; вообще не рассказывать, ни завтра, ни послезавтра, никогда, и хрен с ним, и будь что будет; в самом лучшем случае, Антон никогда не вспомнит того, что Арсений упустит из рассказов о прошедших месяцах, и все сделают вид, что ничего такого и не было. А самое худшее — уже случалось. Но Антон смотрит. Смотрит так, будто соскучиться успел, и ведь в его-то голове это не так, соображает Арсений, вспоминая апрель прошлого года, — концерты, перерыв между концертами, Антон мыслями наверняка ещё где-то в тех выходных, когда он приехал из Воронежа раньше остальных перед очередным самолётом, чтобы провести вместе с Арсением в Москве лишний день. Арсений бросает свои тупые идеи, мысленно отпинывает подальше, так, чтобы вообще больше не трогать; Антон смотрит, и Арсений просто не смог бы так с ним поступить. Он, правда, не знает, как долго — следуя просьбе лечащего врача не тревожить пациента хотя бы сегодня — сможет продержаться, пока его, после очередной сонной улыбки Антона, всё-таки не прорвёт.