с тобой на выжженной земле

Остаток дня проходит гораздо лучше. Всё так же мутно, на самом деле — Антон не так уж и хорошо себя чувствует, проваливается в сон каждые несколько часов и воротит нос от странной больничной еды, — но теперь всякий раз, как он открывает глаза после очередного не самого приятного пробуждения, первым делом он всегда может найти взглядом Арса. Антон уже понял, что бессмысленно спрашивать у него, что на самом деле происходит, где он был всю первую половину дня, почему смотрит — вот как сейчас — как будто встретил Антона после очень долгой разлуки. Насколько Антон помнит, с момента знакомства они расставались максимум недели на полторы. И да, да, он слышал уже: он проебал полтора года. Оксана сказала ему, и врач этот сказал, и даже Арс пытался что-то, хотя вот у Арса любая попытка поговорить получается как-то неубедительно, как будто он пытается подобрать слова, и таким Антон его видел разве что в самом начале — когда они ещё, все четверо, не особенно понимали, как друг с другом общаться и не зацепить ненароком словом или делом; да их и не четверо тогда было, больше. Притирались, разговаривали, задавали неудобные вопросы, отсеивали лишние импровизации и лишних людей. Сроднились в процессе. А теперь Антону кажется, что отмотал назад что-то в своей голове не он сам, а именно Арсений; с другой стороны, не каждый день Антона грабят на улице и прикладывают башкой об дом. Волноваться, наверное, закономерно. Потому что Арс волнуется — причины для этого Антон подстраивает сам, так, чтобы совсем не чокнуться в этой дурацкой больнице в поисках ответов на свою сотню вопросов, — но факт остаётся фактом, Арс волнуется, постоянно отводит взгляд, напрягает плечи, крутит пару колец на пальцах. — Это же моё кольцо? — удивляется в какой-то момент Антон, поняв, что кроме перстня на безымянном, Арсений таскает теперь ещё и кольцо на среднем, одно из самых простых, не один Антон такие носит, но он всё равно узнаёт — его же, точно его. — Стащил, да? Он ухмыляется, но Арс не возвращает ухмылку; опускает взгляд на руки, снова прокручивает это самое кольцо, медленно, словно впервые его увидел. — Ты мне подарил, — говорит он, уголки его губ дёргаются в так и не случившейся улыбке, будто он пытается, но что-то очень мешает; Антон очень хочет обнять его, но Арсений сидит слишком далеко, а как просить о таких вещах вслух, Антон как-то давно забыл уже — Арс же ловит его намерения обычно и так, проговаривать не надо, подходит сам, встречает движения Антона своими, всегда. Встречал. — Подарил? — Отдал. Не помню уже, что за повод, — Арс поднимает голову, — может, и не было его. Арсений врёт, это очевидно как белый день; Антон откуда-то знает, что и на этот вопрос ответа пока не получит, так что просто жмёт плечом, повернувшись на бок: — Да и нахер эти поводы. — Хочешь, могу вернуть? Оно тебе нравилось. — Дурак? Ещё чего, оставь, — Антон смотрит непонимающе, и Арсений почему-то отвечает ему тем же. Он другого, что ли, ответа ждал? — Тебе идёт. — Мне всё идёт, — хмыкнув, Арсений приосанивается, это получается у него машинально в такие моменты, как роль, которая намертво приросла, и Антон улыбается шире, потому что вот это наконец похоже на Арса. Хоть что-то, блин, похоже. * Когда он просыпается в следующий раз, на улице, похоже, сумерки, и в палате тоже темно, только свет фонаря откуда-то снаружи очерчивает профиль Арсения, замершего перед окном. Засунув руки в карманы, он стоит, закусив губу и не двигаясь, и Антон не хочет вырывать его из этого состояния почему-то. Хочет смотреть, хочет запомнить; раз он не помнит какие-то прошедшие дни, пора начинать лучше задерживать в памяти нынешние, так ведь? У Антона, на самом деле, хреново по жизни с интуицией, но сейчас он не может отделаться от ощущения, что очень скоро всё пойдёт по пизде. Как будто, блядь, уже не пошло. — Мне что-то странное снилось, — начинает он, откашлявшись, и Арсений вздрагивает, но не оборачивается. — Как будто на меня напали, двое, уроды какие-то. И вот, бля, это может быть воспоминанием? Ну, как всё случилось? Или нет? — А помнишь что-нибудь? — Арсений поворачивается всё-таки, упирается ладонями в подоконник позади себя. — Подробности какие-то? — Да нет, — Антон с неудовольствием морщится; ему просто стрёмно было и всё. — Темнота, вывески какие-то, двор. Вроде. И кулак в солнечное сплетение, я согнулся. Что-то такое. Дышать сложно, рёбра заболели. — Тогда, может, и правда воспоминание, — кивает Арсений; Антон плохо видит его лицо. — Было бы неплохо. Такое ощущение, как будто я упускаю что-то. А я же и правда упускаю, получается. Дохера всего, — Арсений вздыхает так тяжело, что Антон не выдерживает: — Иди сюда? Арс, надо же, подходит, пусть и помедлив; то ли забыв про стул, то ли забив, опускается на колени перед кроватью, складывает скрещенные руки на ней, не касаясь Антона, смотрит внимательно, почти изучающе — так, что Антону на короткое мгновение становится неуютно. — Болит что-нибудь сейчас? — Да вроде бы нет, — прислушавшись к себе, понимает Антон; приподняв голову с подушки, тут же опускает обратно, — башка кружится. Вытянув руку, Арсений прикладывает ладонь к его лбу, без нужды проверяя температуру; кивнув самому себе, он явно собирается убрать руку, но Антон удерживает его за запястье, поглаживает большим пальцем выступающую косточку, удерживает, и Арсений рвано выдыхает, смеётся — очень коротко и очень нервно, без капли веселья. — Расскажешь, может? — просит Антон; он просто хочет не чувствовать себя грёбаным ёжиком в тумане постоянно, вот и всё, чего такого сложного? — Что? — Что я упускаю. Арс молчит. Возможно, молчит долго, но Антон не особо замечает, занятый тем, что разглядывает его лицо, приноровившись к темноте; пытается самостоятельно понять, насколько всё изменилось на самом деле, и не может. Он, блин, не может. — Тебя выписывают завтра, — отвечает Арсений, когда Антон уже почти перестал чего-то ожидать. — Вот выпишут — поговорим. Сказали тебя не волновать. — Настолько, что ли, волнительно всё? — усмехается Антон; Арсений смотрит куда-то на их сцепленные всё ещё руки, опускает ладонь так, чтобы легла Антону на шею. Все эти движения — любые такие вещи, привычные и понятные Антону, — выходят у Арса какими-то напряжёнными и надрывными, как если бы он взаимодействовал то ли с незнакомцем, то ли с кем-то недосягаемым, и где-то существовала шкала оценки, согласно которой у него могло бы что-то не получиться; как будто кто-то ведёт счёт, и если Арс лишний раз коснётся Антона — или коснётся как-то не так, — с потолка молния ударит или что-то в таком духе, Антон не знает уже, что и думать. Что, сука, такого произошло? — На самом деле, да. Поговорить… есть о чём, — мягко высвободив руку, Арсений вскидывает голову, всматривается в частично освещённые фонарным светом настенные часы. — Мне ехать пора, пока кто-то из дежурных пинками не выгнал, — Антон недовольно мычит, не способный облечь своё несогласие в конкретные какие-то слова, и Арсений снова почти улыбается. — Приеду на выписку. Отдыхай пока. Кстати, не помню, говорила ли Оксана, но если ты переживал на этот счёт — она часть твоих звонков переадресовывает пока на себя. А Димке с Серым и Илье она сказала, чтобы до завтрашнего дня тебе не звонили, дождались, пока до квартиры доберёшься. А то они хотели. Антона это всё не волновало, на самом деле, вообще. То есть — может, конечно, и да, весь прошедший день в его голове выглядит таким же смазанным, как и гипотетические полтора года до; переживает — именно переживает — он совсем за другое. За Арса, который плавно поднимается на ноги, рассеянно поправляет Антону одеяло, а себе — волосы. — Спокойной ночи, Шаст, — тихо говорит он и выходит, бесшумно прикрыв за собой дверь; не оставляет возможности сказать ещё хоть слово. Антон засыпает снова, и голова у него болит очень сильно. * Антона, в принципе, всё очень радует. Его, наконец, выписывают, и они едут в такси — Арсений на переднем пассажирском, Антон с Оксаной на заднем, — и, судя по видам за окнами тачки, если что-то настолько и изменилось за полтора года, то точно не место жительства Антона, потому что по знакомым улицам они выруливают к вполне себе знакомому дому. Кроме того, впервые оказавшись на улице, приходится убедиться, что на дворе всё-таки осень, а не весна. Круто. Очень круто. Они поднимаются в лифте, который, к счастью, Антону тоже знаком; он кожей чувствует напряжение, исходящее от Арса, вытянувшегося прямо, как палка, и буравящего взглядом кнопки с номерами этажей. Первым шагнув из лифта на лестничную площадку, Арсений оборачивается: — Ключи? Или они у тебя, Оксан? — А твои где? — хмурится Антон и опять — который уже раз за последние пару суток — чувствует, будто спросил что-то не то. — А моих нет, — коротко отвечает Арс, меняя выражение лица с каменного на ещё более каменное, настолько непроницаемое, что очень хочется расшевелить его. Хоть что-нибудь сделать. — У меня, — кивает Оксана, ни капли не разрядив обстановку; отпирает дверь, заходит в квартиру последней. — Я пойду на обед тебе что-нибудь соображу, — коснувшись плеча Антона, она перехватывает поудобнее какие-то свои пакеты и, сбросив кеды, скрывается на кухне. — А я, — решительно подхватывает Арсений, подпирающий дверь спиной, и Антон, стащив куртку, бросает её куда-то на пол и оборачивается; они стоят почти вплотную, — поеду, пожалуй. Тебя выписали, ты дома, всё в порядке, вроде бы, — торопливо продолжает он, не обращая внимания на безмолвные протесты Антона, уцепившегося пальцами за его рукав, — я тут больше не нужен. Они стоят почти вплотную, и Антону в целом похер, что там Арс говорит, потому что он два дня уже хотел это сделать, а теперь и не мешает ничего, так что он подаётся вперёд, целует Арсения, и тот замирает — на пару секунд всего, снова напряжённый и снова недвижимый, — но Антон настаивает, жмётся губами к его, и Арс сдаётся, отвечает, и это так хорошо; так, сука, хорошо. Давно так не было, почему-то думает Антон, хотя это звучит даже в его голове странно. Давно. Закрыв глаза, он прижимается к Арсу всем телом, углубляет поцелуй, поднимает руку, касаясь его щеки, и именно в этот момент Арс отстраняется — подаётся назад, как может, стукнувшись затылком об дверь, делает глубокий, судорожный вдох, не даёт Антону продолжить; накрывает его ладонь, обхватывающую лицо, своей и смотрит прямо в глаза — растерянно и напуганно. — Мы расстались, Шаст. Антон это тоже уже слышал. От Оксаны слышал, от Арса слышал, но только теперь — только в этот момент — слова наконец начинают доходить по-настоящему до его головы; Арсений выглядит так, будто сейчас нахрен разрыдается, и Антон мотает головой: — Нет. — Мы расстались, Шаст, — повторяет Арсений, — извини, — он тут же кривит губы, закатывает глаза. — Как-то по-идиотски извиняться. Я не знаю, за что я извиняюсь, Антох. Но мы расстались, и расстались давно, и это… Неправильно это. Арсений опускает его руку со своей щеки, отпускает совсем, сильнее вжимается в дверь, как в угол загнанное животное; в его взгляде — незнакомая Антону тоска. Незнакомая, но как будто — как будто заставляющая молоточки в его висках усилить головную боль, к которой Антон за последние пару дней успел почти привыкнуть, — как будто побуждающая его вспомнить что-то важное, но — глухо. Антон всё ещё уверен, что никогда такого взгляда у Арса не видел; не в свою сторону, да и вообще. Оксана гремит какой-то посудой на кухне, и Антону похуй на это. — Почему? — только и может спросить он, и теперь качает головой уже Арсений. — Я не знаю, — он отводит взгляд Антону за плечо, — не знаю. Много всего. Мы устали друг от друга, как тебе причина? — Не убедительная, Арс, — цедит Антон; он не знает, на кого сейчас злиться. — Хуёвая какая-то причина. — Какая есть, — Арсений вдруг смеётся — как накануне вечером, нервно и невесело. — Я не знаю. Мы устали, в целом, вообще. Мы хотели разных вещей от жизни. Мы ругались каждый ёбаный день, — он ускоряет речь, повышает голос, смотрит наконец опять на Антона, шарит взглядом по его лицу, беспокойно и безнадёжно, — каждый, Тох! Мы, блядь, два мужика, которым вздумалось в нашей стране поиграться в любовь. Выбери любой ответ, мы их тогда… Много накидали, на всю жизнь, блядь, хватит, — он видит, кажется, часть вопросов на лице Антона, разглядывает всё-таки, потому что поясняет раньше озвученного вопроса, — год назад. Даже чуть больше, да? В сентябре. — Я не понимаю, — тупо говорит Антон, бессильно опустив руки; сжимает кулаки. — Что за хуйня, Арс. — Если не вспомнишь подробностей — это к лучшему, — говорит ему Арсений, как будто врач, дающий рекомендации пациенту, почти равнодушно, но отстранённый тон ничего не значит, потому что Антон видит его глаза, и это больно. — Не самое приятное из того, что можно держать в голове. Это очень, сука, больно. — Я не знаю, что я там говорил, — упрямо продолжает Антон; он соображает, что, по-хорошему, не за один же день это произошло, и говорил наверняка не он один, и вообще, но — блядь, ну как? Как? — Что я там такого нёс, но, блядь, Арс. Я же не мог за это время, блин, я… — он встречается с Арсением взглядом, не отступает, не даёт отстраниться, отчаянно пытается выискать хоть что-то, что исправило бы ситуацию, не понимая даже, что именно исправлять. — Я люблю тебя, уж это я нихуя не забыл. Арс сдувается — как херов воздушный шарик, — и вместо нервозности остаётся только та самая безнадёга, что так сильно режет Антону уши и глаза; он сгибает колени, присаживаясь, чтобы подхватить на плечо свою сумку, и выпрямляется вновь, перестав смотреть на Антона совсем. — Ты не так говорил, — бормочет он, совсем тихо и неожиданно зло, почти выплёвывает слова куда-то в пол; вскинув голову, бросает взгляд в сторону кухни и нащупывает ручку двери за спиной. — Я не знаю, Тох, я не могу… Я не могу. Я поеду, у меня выступление завтра. — Какое?.. — Театр импровизаций немного обновили с ребятами, — кривовато улыбается Арсений, всё ещё не глядя ему в глаза. — У себя на площадке выступаем, и через два дня, а через три — пригласили… Так что. Тебе же лучше будет здесь без меня, выше нос. Выздоравливай, ладно? — Арс, — зовёт Антон, не уверенный, что попытки удержать его как-то сработают, и не успевает в любом случае; на ощупь распахнув дверь, Арсений отступает назад, мнётся секунду и пожимает плечами, как будто хотел подобрать слова, но не смог; в следующее мгновение он разворачивается к лестнице, спускаться начинает почти бегом, и Антону остаётся только смотреть ему вслед до тех пор, пока где-то далеко внизу не хлопает громко металлическая дверь подъезда. — Пиздец, — сообщает Антон в пространство и закрывается в квартире только тогда, когда слышит шаги Оксаны за спиной. * Окс уезжает достаточно быстро — насильно кормит его обедом, показывает, что оставила в холодильнике, раскладывает на столе упаковки лекарств и выписанные рекомендации врачей, — требует звонить по малейшему поводу, объясняет что-то про отменившиеся съёмки и уточняет, не хочет ли Антон провести своё нежданное подобие отпуска в Воронеже. Нет, нихуя он не хочет. С родителями они давно уже не созваниваются настолько часто, чтобы отслеживать какие-то не слишком важные изменения в жизнях друг друга, и Антон не думает, что волновать их было бы правильно, тем более, что сказать ему пока ещё нечего. Привет, мам, я тут полтора года запамятовал? Ага, конечно. Проще притвориться, что очень занят, если позвонят; что ничего не происходит, потому что Антон нихрена не понимает, что происходит. — Оксан, — произносит он почти умоляюще, когда подруга уже обувается, — я не понимаю. — Разберёмся, Антош, — она поправляет на плечах куртку, быстро обнимает Антона, — вы разберётесь, ты разберёшься. Если никакого прогресса не будет, пойдём по врачам, уже всех посоветовали ведь. — Или не пойдём, — ворчит Антон, которому не хочется таскаться ни к каким терапевтам. Спасибо, он как-нибудь сам справится. Наверное. — Или не пойдём, — покладисто кивает Оксана. — Если будет тяжело одному — сразу звони, понял? Героя не изображай. — Понял, понял, — ухмыляется Антон. — Ну давай, улыбнись мне хоть ты. Оксана улыбается — спокойно и тепло, как она умеет; обнимает его на прощание снова и покидает квартиру, оставляя Антона в долгожданном одиночестве. Он хочет разобраться. Охренеть как хочет, поэтому начинает с первого, что приходит ему в голову — устраивает обыск в собственной съёмной квартире, надеясь найти хоть какое-то подтверждение тому, что Арс всё это наврал. — Большего бреда не слышал, — бормочет Антон, когда разрывающие голову мысли требуют хоть какого-то выхода. Почему бы с самим собой не поговорить в этой ебучей тишине? Его ж по голове треснули, в конце концов, имеет право. — Расстались, блядь. Конечно, блядь. Вот я сейчас… Открою шкаф и увижу его вещи, хочет продолжить Антон, но вещей там нет. Его собственной одежды — полно, висит себе, как и висела, джинсы неаккуратно свисают с полок, толстовки разбросаны какими-то комками, рубашки на вешалках, окей, и — и слишком много свободного места. Того места, что заполняла собой одежда Арсения, заставляя этот хренов шкаф ломиться ещё каких-то три дня назад. — Не три дня, дебил, — раздражённо выпаливает Антон, с чувством захлопывая ни в чём не повинные дверцы. — Год. Год, блядь. В ванной — одна зубная щётка и одна бритва; любые намёки на туалетную воду Арса, его странные какие-то шампуни и огромные цветные полотенца исчезли тоже, как будто и не было ничего. В прихожей — никаких лишних курток, на тумбочке там же не валяются очки с цветными стёклами, а на полке для обуви очень не хватает как минимум шести знакомых пар. — Не врал, — растерянно подытоживает Антон и гадает, как же теперь выглядит квартира Арса в Питере; там что — тоже вот так? Сука, одиноко? Простояв истуканом в прихожей минут пять, Антон соображает, что его забытый к этому времени телефон может помочь чуть лучше, чем всё остальное; первым делом он переименовывает набор безликих цифр в привычное «Арс», отказываясь даже пытаться понимать, какого хера он вообще удалял когда-либо его контакт. — Истеричка ты что ли ёбаная, Шастун, — обращаться на «ты» к себе-прошлогоднему, к тому парню, прожившему полтора года с явными сдвигами по фазе, оказывается как-то попроще. Как будто это вовсе и не Антон был, а другой совсем человек, творивший всякую хуйню, а Антону вот теперь разгребать. Вздохнув, он доходит до гостиной, падает на диван и открывает мессенджеры; решив пока пропустить всех остальных, находит историю сообщений с Арсом, и первое, что он видит, заставляет его взвыть. Арс (19.04.2019; 16:22) С днем рождения Антон (22:35) Спасибо — Охуенно. Антон (20.03.2019; 08:15) С днем рождения, братан Арс (10:21) Спасибо! — Братан, — бессмысленно повторяет Антон, неверяще глядя на этот идиотский набор букв. — Братан. Блядь, ты что, тупой? А чё он не ответил «спасибо, бро»? Мы же, сука, братаны. Пиздец. Арс (01.01.2019; 00:15) С Новым годом, с новым счастьем) Антон (00:32) И тебя. — Ну заебись теперь, — выдохнув, Антон откидывается на спинку дивана, запрокидывает голову и таращится в потолок, будто хотя бы штукатурка расскажет ему, какого, собственно, хуя. — Хоть братаном не назвал. Странно, а чё не назвал? Он начинает пересматривать разумность этой затеи; судя по всему, за прошедший год они с Арсением решили, что будет прикольно иногда поздравлять друг друга с праздниками, как едва знакомые люди, и мозг Антона абсолютно не желает принимать этот факт как нечто логичное. Думать, впрочем, ему сейчас вообще тяжеловато. Антон (05.12.2018; 19:59) Ты где? К нам обратно сядешь? Арс (20:01) Нет Пятое декабря, пытается прикинуть Антон, и что там такого было пятого декабря? Судя по дате, в такое время у них либо концерты раньше бывали, либо съёмки новогодних выпусков для Камеди или чего-то ещё; побарабанив пальцами по колену, он хватает брошенный рядом на диване ноутбук и закапывается в поисковиках, собираясь восстановить хотя бы этот пробел. Гугл каким-то чудом доводит Антона до чужих фотографий, сделанных явно издалека, и сохранённых видео из инстаграма; пятого, действительно, были съёмки новогоднего Камеди, даже сам выпуск — вот он, на сайте, — и Антон прокручивает всё, что может, чтобы в конце концов убедиться, что эта странная короткая переписка имела всё-таки смысл. Вот они сидят за одним столом: на некоторых фото, и в самом начале выпуска, и Паша представляет их как звёзд канала ТНТ, которые в его — Пашином — сердце навсегда останутся актёрами шоу «Импровизация», несмотря на все прочие успехи; фраза звучит странно, но они всё равно сидят там все вместе — Поз, Арсений, Серёжа и сам Антон. А вот их остаётся трое: в какой-то момент Арс пересел, оказавшись на несколько рядов позади, и, судя по всему, так и не вернулся. — Ну окей, — пожимает плечами Антон; это ничего ему не даёт, кроме понимания, что Арс сбежал социализироваться при первой же возможности, а к ним за стол пересели несколько ребят из «Универа». — Допустим. Бля. Он жалеет, что не остановил всё-таки Арса раньше, в коридоре, не добился хоть каких-то адекватных подробностей, потому что он, отложив ноутбук, листает их историю сообщений выше, а понятнее ничего не становится. После декабрьских сообщений сразу следуют октябрьские; в них, в основном, они с Арсом договариваются о каком-то времени, и Антон уныло представляет, что они решали, когда и как забирать оставшиеся вещи. Затем — сентябрь; сообщений не так уж и много, практически все — голосовые. Антон включает каждое по очереди, и ему хочется закопаться нахуй в этот диван, слиться с ним и никогда носа наружу не высовывать; он слушает собственный злой голос, красочно посылающий Арса к хуям, и это оказывается неожиданно страшно. Страшнее, чем всё остальное. — Может, ещё разок по дворам прогуляться, — рассуждает он, стукнув кулаком по подлокотнику. — Чтоб ещё раз по башке долбанули, и всё нормально станет. Ему хочется позвонить Арсению; нормальной, естественной реакцией — просто хочется, — набрать его, сказать, вот, Арс, прикинь, какую хуйню только что узнал, вот как это возможно вообще, — и он останавливает себя в последнюю секунду, когда контакт уже маячит на экране, ожидая лишь одного движения пальца. Арс эту хуйню уже знает. Знает, помнит и явно не в восторге; ну, Антон теперь как бы тоже. Арс (14.09.2018; 11:03) Я звонил Стасу и Паше ещё раз, это уже точно Доснимать ничего не будут, склеят выпуски из того, что есть. И всё. Поздравляю, Шаст Антон (11:19) Нихуя себе Типа я один виноват? Круто ты придумал Арс (11:25) Я в Питер сегодня Антон (11:27) Удачи Антон не понимает, не понимает, не понимает; с трудом продирается через череду сообщений, даже через чёртов экран пропитанных тихой агрессией, какой-то взаимной обидой, источник которой он никак не может уловить и — только теперь понимает — не уловит, наверное, через переписки. Они никогда не были людьми, выясняющими что-то важное вот так, это всегда были звонки и личные разговоры, что-то куда более личное, чем тупые эти символы, через которые никак не уловить тон. К тому же, в какой-то момент агрессия пропадает — из сообщений, датированных июлем, июнем и раньше; Антон долистывает уже до тех, которые прекрасно помнит даже сейчас, и окончательно убеждается, что всё это лишь запутывает ещё больше. — Какого хера ты натворил? — устало спрашивает он у самого себя, потому что не у кого больше, сука, спросить. — Какого ж хера.