с тобой на выжженной земле

Ему, наверное, нужен перерыв, но перестать поглощать информацию — вот так вот скопом — Антон не может, пусть и головная боль настойчиво намекает, что, бля, чувак, заканчивай-ка ты уже. После истории сообщений с Арсом он открывает ещё несколько, но все переписки слишком обрывочны — как, в принципе, и должно быть, он же умеет общаться словами через рот, — и оставляют лишь неприятный осадок. Антон, в конце концов, чувствует себя какой-то компьютерной программой, написанной на коленке, ну или, по крайней мере, так он себе это представляет: из переписок он выхватывает какие-то ключевые слова, вбивает запросы по ним в гугл и иногда узнаёт что-то новое. Например, то, что последние съёмки «Импровизации» действительно были в начале сентября восемнадцатого, а последние смонтированные выпуски вышли в конце ноября того же года. Или то, что с тех пор он — лично он — успел поучаствовать как минимум в десятке программ на постоянной основе, со знакомыми названиями и не очень. В основном — один; иногда с Димой, ещё реже — с Серёжей; Антон не может заставить себя посмотреть хоть одно видео целиком. — Где Арс? — хмурится он, как-то уже привыкнув задавать идиотские вопросы себе-дебилу вслух. Антон думает, что, если озвучивать всю эту хрень, она покажется не такой раздражающе неправильной, но — увы — пока что выходит наоборот. Где Арс? В смысле — вот новогодний выпуск Камеди, вот ещё какой-то выпуск «Студии Союз», то ли тоже новогодний, то ли юбилейный, Арс там с Серёгой, а дальше — дальше Антон не может найти подтверждение его участию где бы то ни было ещё. Лезет в инстаграм, попутно обнаружив, что они взаимно отписаны друг от друга и там; пролистывает фотографии, количество которых тоже как-то напрягает. В период с сентября прошлого года по январь их было много, какие-то селфи практически каждый день, зубодробительные хэштеги, Антона мутит и он даже не пытается расшифровать. А потом, с начала две тысячи девятнадцатого — одна-две фотки раз в пару месяцев. Виды со смотровых площадок, афиши каких-то концертов и выступлений, одна фотосессия от Ермакова, снова анонсы выступлений и всё. В инстаграме Арсения теперь настолько мало личного, что Антону, и без того измученному, становится совсем уж неуютно, и в свой аккаунт он даже не заходит. Это что за отшельничество нахрен такое? Антон (03.10.2019; 19:15) Дим Чё я за дебил Поз (19:20) Давай наберу Дима долго не тянет, звонит сразу, и Антон хватается за телефон, принимает вызов, выпаливает первым: — Дим, бля, ну что за хуйня-то? — Во-первых, как самочувствие? — тон у Позова намеренно занудный, такой, чтобы Антон побесился, но не проигнорировал, потому что себе дороже. — В пределах нормы. Если это, сука, можно так назвать. Пью таблетки. Жду, пока соображать начну. Привет тебе из прошлого, Поз. — В смысле? Антон с горечью думает, что Арс бы понял; подхватил бы немудрёную шутку сразу. — В смысле, привет, я Антон Шастун сроком давности полтора года. Меня как раз в то время, походу, подменили, Поз. Я, блядь, не знаю, как ещё объяснить. — Жизнь — странная херня, — без вопросов соглашается Дима, спасибо ему большое. — Ты там что делаешь? — Пытаюсь заполнить пробелы, — сообщает Антон тоном замученного домашкой школьника. — Интернетом. Нихуя не получается. Вот ты мне лучше скажи, я с кем-то ещё успел посраться? — Ещё? — Кроме Арса, Поз, не тупи. — Блин, секунду подожди… Кать, — Антон слышит, как Дима, явно прикрыв динамик, говорит что-то жене; как хлопает одна дверь, потом вторая. — Я чего-то совсем загнался, извини, у тебя-то дела как? — У меня зашибись, — спокойно отвечает вернувший ему своё внимание Дима. — На улицу пошёл, покурю заодно, так, ща, — звуки меняются там, на фоне, и Антон соображает наконец, что Поз ведь в Воронеже. Поз дома. — Короче, Тош, нет, ни с кем больше. Всё нормально. — Нихуя себе нормально! — Антон с размаху бьёт ладонью об диван; если бы Дима был здесь, он бы его уже наверняка встряхнул, чтобы привести в чувство. — Какое нормально? Он себя вёл два дня как не родной, потом говорит — мы, типа, расстались. И уехал. И «Импровизации» нет больше. Это нормально, да? Ну прикольно, чё. — Так, — Дима вздыхает, щёлкает зажигалкой; задумывается, судя по всему, что же такого сказать. Антон вот тоже не знает, что тут скажешь, но Дима же умный, вот пусть и придумывает. — Я не врубаюсь вообще. — Он тебе рассказывал хоть что-нибудь? — Да нихрена, Поз, — вскочив с дивана в который раз за день, Антон бесцельно принимается расхаживать по квартире, заглядывая то в ящики тумбочек, то на подоконники в поисках хоть одной пачки сигарет. — Ничего такого, чтобы я понял. Я спросил, почему, и он мне вывалил список каких-то тупых причин. И говорит такой, типа, сам выбирай, какая правильная. Охуеть не встать. И такое ощущение, понимаешь… ага! — запустив руку в карман парки, он выуживает оттуда сигареты; курить ему не рекомендовано. А не пошли бы они все? — Бля, такое чувство просто, что это я виноват. Вот ты где был, когда я херню творил? — Ты вот меня не впутывай, — фыркает Дима. — Мы все старались не попадаться под перекрёстный огонь. — Какой нахуй… — Тош, я тебе подробно ничего сказать не смогу. Ну нет у меня подробностей, это ваше личное дело. — Хоть как-нибудь давай, Дим, — выйдя на балкон, Антон обнаруживает на перилах зажигалку, закуривает тут же, с облегчением выдыхает дым. — Сука, ну хоть курить не бросил. — Ты бы не курил лучше. — Дим. — Ну вы как-то… мы даже не заметили сначала. Но как-то хреново стало, я уж не знаю, почему, вы ж партизаны, блядь, оба. Прошлым летом как-то поплыли совсем, скандалить стали даже при нас, не скрывались. И потом как-то на импровизации это перекинулось, — Дима медлит, — контакт куда-то делся. Мы идём тренироваться перед съёмками, а у вас коннект нулевой, Стас ругался очень, где профессионализм ваш. А потом перестал, потому что бесполезная фигня. Вы не слушали, и не получалось ничего. И на съёмках пиздец, моторы на час больше, чтобы с запасом отснять и в выпуски хоть что-то нормальное влезло. Вместе вас ставить перестали. Антон слушает и всё ещё не врубается. — Мы же всегда могли… ну, — щелчком стряхнув пепел в стоящую тут же банку из-под кофе, Антон опускается на корточки, съезжает совсем на брошенную на полу подушку, заменяющую сиденье; её когда-то положили здесь они с Димой, чтобы не было слишком холодно. — У нас же не было всё до этого прям так сахарно, радугой не срали, всякое бывало. Но на работе не отражалось. Мне же не приснилось такое? — Ну не отражалось, — Дима снова вздыхает, — а потом стало отражаться. Короче, дошло до того, что все поняли — это уже не катит. И было принято решение заморозить шоу на неопределённый срок. Типа, новых сезонов не ждите, пока не объявим. Мы всё ещё на контракте, если что, если соберёмся заново — то вполне… — Соберёмся заново, — угрюмо передразнивает Антон; ему кажется, он заскулит сейчас. — Поз, да ты оптимист теперь? — Кто-то же должен, — ржёт Дима, и Антону вообще не смешно. — В общем, тебя тогда как раз продолжали звать в кучу разных передач, ты и шёл. Ты у нас новая восходящая звезда ТНТ, Шастун. — Звезда-пизда. — Это как тебе угодно. — А что хоть за передачи?.. Хотя не, — обрывает себя Антон, уставившись на тлеющую сигарету, — нахуй. Потом расскажешь как-нибудь. Ты сам-то снимаешься? — Иногда, да. Мне хватает. И Серый тоже, но он пореже. Решил воспользоваться моментом, катается в путешествия всякие. — А?.. — А Арс в театр с головой нырнул. Импровизационный, конечно, в основном. — Я ничего с его участием после нового года найти не смог. — Он совсем с телека свалил, Тох. — В смысле, блядь, совсем? Дима молчит и правильно делает; это, наверное, риторический вопрос, как и все прочие в голове Антона. В смысле — совсем? Какого хрена? Это из-за него? — Поз, — несчастно тянет Антон, не зная, куда себя деть, — он из-за меня? — Ты же понимаешь, что не у меня надо это спрашивать? — Дима опять щёлкает зажигалкой. — Да и без разницы, что я отвечу. Тебе всё равно не понравится. — Ну как он мог-то, — после очередной затяжки голова опять кружится, и Антон приваливается к прохладной стене позади себя, одёргивает на голове капюшон. — Он же не собирался никогда, он… Он и расставаться с Антоном вроде как не собирался, ага. — Тох, не забивай себе голову, ладно? Постарайся хотя бы. Всё на круги своя вернётся, не торопи только процесс. — Легко сказать, — мрачно отзывается Антон. — Что-нибудь ещё, о чём мне нужно знать? Я мать продал в рабство? Убил Пашку? Стал ведущим «Пусть говорят»? Дима смеётся: — Не, можешь расслабиться. — Ага, Дим, — вдавив бычок в дно банки, Антон осторожно поднимается на ноги, распахивает балконную дверь, — заебись. Конечно. * В десятый раз попытавшись вчитаться в листок с рекомендациями по приёму лекарств, Антон не выдерживает и просто забивает себе напоминания о таблетках в телефон на пару недель вперёд. Он же, сука, ответственный взрослый человек и способен о себе позаботиться. Должен, наверное, даже; только не хочется ничего. Хочется тупо валяться на диване, замотаться в одеяло и торчать в коконе до тех пор, пока всё вокруг как-нибудь само не нормализуется. Это желание для Антона непривычно и странно, но поделать он с собой ничего не может, так что, ну да — ложится, заматывается в одеяло; есть вариант прожить таким образом пару месяцев с перерывами на еду, разве нет? Перед сном он всё-таки созванивается с Макаром, довольно успешно свернув разговор в нейтральное русло, не касающееся волнующих его тем; у Илюхи всё равно никаких ответов тоже не имеется, зато хоть поржать можно, слушая, как Макар матерится на слишком горячую ручку сковороды. Потом — рано утром, лёжа в кровати без малейшей надежды заснуть снова, — набирает Оксану и зачем-то пытается выяснить, не нужно ли ему где-то сниматься или что-то вести, потому что он пока не готов изображать адекватного человека. Оксана заверяет его, что обо всём уже позаботилась, обещает рассказать обо всех его новых передачах в голосовых сообщениях как-нибудь попозже, потому что всё равно Антон столько новой информации на слух в режиме онлайн не воспримет; спрашивает опять, не нужно ли ей приехать, и Антон выдумывает целый монолог на тему того, как охуенно ему здесь одному. В стендап, что ли, пора возвращаться. Он, кстати, не вернулся ещё, нет? — Вообще бы нихрена удивительного, — уже положив трубку, раздражённо выговаривает себе Антон, с трудом поднимаясь с кровати. — Небось там Белого сместил уже. Всех нахуй сместил. С ТНТ выгнал, — притащившись в ванную, он уныло смотрит на своё отражение в зеркале над раковиной; очень хочется вмазать по этой морде, но всё закончится только разбитым стеклом, до этого он способен додуматься. Очень жаль. — Хули ты смотришь? — бросает Антон отражению и отворачивается. Нет, он не сошёл с ума, это у него такой способ справляться с пиздецом. Очень помогает. * Два дня проходят в каком-то ебучем тумане. Это как в больнице, только ещё хуже, потому что сейчас Антон в квартире, и имеет теоретическую возможность её покинуть, проветриться хотя бы выйти, но хватает его разве что на прогулку до балкона. Ему кажется, что, стоит только шагнуть за порог, реальность совсем погребёт его под собой, и это дико бесит — Антон никогда себя ссыклом не считал. Вот он чего сейчас боится? Жизни? По всему выходит, что так и есть; Антон продолжает шариться по социальным сетям в поисках обрывков новой информации, много спит, пытается готовить что-то похожее на сносную еду и мучается, с каждым часом всё яснее понимая, что у него в голове — вроде как карта. А на ней — белые пятна, и хер тебе, а не заполнить их чем-то. Антон боится, что сейчас начнёт выдумывать себе что-то несуществующее. А ещё он сомневается, и это тоже бесит; сомневается едва ли не во всём, и он верит, конечно, Позу насчёт своей общей неконфликтности, но всё равно перезванивает Серёже по фейстайму, когда тот пишет с вопросом о самочувствии. — Сергуль, скажи мне, что мы друг друга не игнорим, — просит он, по-детски уже почти, не может даже шутить, блядь, шутить не может; Матвиенко, умница, ловит его тон на лету: — Да всё окей, Шаст, не трясись. — Мало ли, — бурчит Антон; собственные опасения вдруг кажутся идиотскими. — Может, и с тобой разругался, а все партизанят просто. Расстраивать не хотят. — Ты меня знаешь, я бы честно сказал. — Вот тогда честно мне ещё скажи… — Оба виноваты, — перебивает его Серёжа, ясновидящим, что ли, стал. — Я подробностей не знаю, но виноваты оба, дебилы. — Да как не знаешь, он тебе всегда рассказывал всё. — Неа. Ну, в смысле, да, но тут не стал. Кстати, Антох, нормально выглядишь, тебя точно по башке били? — Точно, — корчит рожу Антон, машинально касается затылка. — Прям болит. Ты где вообще? — В Париже, — довольно скалится Серёжа, и Антон усмехается: — Опять его увидел и опять не умер? — Типа того, — ещё более довольно подтверждает Серёжа; всматривается во что-то на экране. А, ну да, в Антона. — Чего? — поднимает брови Антон, когда Серёжа очень красноречиво хмурится. — На рожу твою унылую смотрю, чего. За что мне ваши голубые драмы? — Да бля, — стонет Антон, прикрывает ладонью лицо. — Я просто не пойму, что такого могло случиться? Мы завели котёночка и я его убил? Или Арс? Что такого охуенно непоправимого? — Котёночка, — бегло усмехается Серёжа, вздыхает сочувственно; Антон не отнимает руки от лица, только пальцы раздвигает пошире, чтобы экран видеть. — Шаст, ты, конечно, дитя, но не совсем же. Ничего такого не было, я думаю. Мало ли почему люди расстаются. Меня вот один раз девчонка бросила, потому что я одежду после стирки не аккуратно развешивал. — Арс аккуратный, — машинально спорит Антон, прежде чем до него доходит, что речь вообще не об этом; Серёжа смотрит на него, кажется, с жалостью. — Ладно, и что делать-то? Сука, что? У Серёжи, не то чтобы неожиданно, не находится рациональных предложений. * Оксана всё-таки заезжает, просто проведать, проконтролировать, и Антон дождаться не может, когда она наконец уйдёт; он любит Оксану, очень, но она — не тот человек, который должен быть здесь. А тот, который должен — он в Питере, — где-то там ходит, что-то там делает, и в квартире не осталось ни единой его вещи, вот ни одной. — Хоть бы носок, что ли, забыл, — вздыхает Антон в который уже раз, оглядывая спальню. — Я бы себя таким ебанутым не чувствовал. Комнаты кажутся совершенно пустыми, даже балкон каким-то совсем уж одиноким; Окс отказывается покупать ему новые сигареты взамен опустевшей пачки, и Антон не может себя заставить сходить в магазин. Один раз уже вышел вот за сигаретами, ага, очень классно получилось. Антон (06.10.2019; 17:11) Давай поговорим? Хоть что-нибудь сделаем? Пиздец, я не могу так Он не выдерживает и звонит, вечером, позже; напряжённо прижимает телефон к уху и слушает длинные гудки, закончившиеся ровным счётом ничем. Антон не знает, что чувствовать по этому поводу, потому что, если бы Арсений ответил, что бы он вообще мог сказать? Приезжай, мне тут хуёво? Вряд ли сработало бы. А ещё он мог не выдержать — мог наорать на Арса за то, что он вообще рассказал ему, что, блядь, смотрел так тогда, в коридоре, и не проще ли было бы оставить Антона в блаженном неведении? Придумать какую-нибудь левую отмазку, или, может, вообще ничего не придумывать, потому что, ну, сука, Антону же не привиделось; он видел Арса, он чувствовал Арса, он, блядь, целовался с ним, и помнит его взгляды, и никто не убедит его, что Арсу теперь с какой-то стати стало всё равно. Отличный же повод начать всё заново, если кто-то один забыл всё плохое, разве нет? Наверное, нет. Антон звонит ещё раз, и гудки снова обрываются; отбросив телефон в сторону, он закрывает руками лицо, с силой прижимает ладони к щекам, и не хватало ещё сейчас разрыдаться, вот была бы картина. Антон (06.10.2019; 23:42) Курить хочется пиздец, сигареты кончились Даже заначку не могу найти Сорри, надеюсь не разбудил * Звонок в дверь раздаётся в десять утра. Антон не сразу соображает, что это именно звонок; сон, вновь мутный и тяжелый, с трудом выпускает его из хватки, так что принимает сидячее положение Антон на автомате, первые попавшиеся штаны с толстовкой натягивает в том же состоянии, тупо пялится в пол. Ещё звонок. — Кому неймётся? — Антон медленно выходит из спальни, держась на всякий случай за стены, спросонья всерьёз боится споткнуться и упасть, совсем был бы пиздец. Он правда не знает, кто к нему мог бы прийти сейчас — ребят он просил пока не навещать, у Оксаны есть запасные ключи. Добравшись до прихожей, Антон распахивает дверь, не глядя в глазок, и глупо открывает рот, потому что на пороге — Арс, и видок у него занятный. Никакой сумки при нём, вообще ничего, всё та же незнакомая куртка обтягивает плечи, шапка съехала на затылок, синяки под глазами стали уже достаточно устрашающими, и взгляд — загнанный, нерешительный; Арсению такой не идёт, это вот прям не его. На пороге — Арс, и Антон пялится. А потом Арсений вдруг улыбается — так медленно и неловко, что Антон может всю мельчайшую мимику словно проследить, весь этот процесс, как растягиваются губы, как Арс расправляет плечи, как щурится слегка. — Пустишь? — спрашивает он, поспешно и чересчур громко для тихого подъезда, и Антону хочется обозвать его идиотом, но он только отступает в сторону, кивая. Кивает для верности ещё несколько раз, и только тогда Арс переступает порог.