с тобой на выжженной земле

Сибаритом — что за ебанутое слово-то такое — оказывается в итоге только Арсений, потому что сонливость, к сожалению или к счастью, временно покидает Антона именно в этот день. Жаль, никуда не делась головная боль; а ещё Антон опытным путём обнаружил, что если долго сидеть, а потом встать со скоростью чуть быстрее черепашьей, то в ушах ещё с минуту шумит. Логичнее всего, наверное, будет или весь день провести на ногах, или упасть куда-то и не вставать; Антон выбирает в конце концов нечто среднее. Бесцельно послонявшись по мертвецки тихой квартире, он наливает себе ещё одну чашку того чая с чабрецом и идёт на балкон, остановившись по пути, чтобы бросить взгляд на мирно спящего Арса. Он выглядит расслабленным, Антон не видел у него такого выражения лица с момента своего пробуждения в больнице. Последний раз, наверное, после питерского концерта и видел, несколько дней назад — то есть, блядь, совсем даже и не дней. Год с лишним. А может, и это — неправда; вид развалившегося на диване Арса, свесившего левую руку до пола, вызывает у Антона смутные ассоциации с каким-то гастрольным днём, но он не может толком определиться ни с датой, ни с городом, — только голова начинает болеть сильнее вдруг, едва он предпринимает попытки как-то напрячь мозг, и он помнит лишь заставленную каким-то хламом гримёрку, продавленные диваны, Стаса с Оксаной у стола с фруктами; Поза, небрежно укрывающего спящего Арса пледом. Свои собственные попытки записать традиционное видео в инстаграм, видео, выкладка, подпись, город номер… — Какой же, сука, номер? — бурчит себе под нос Антон, слишком тихо, чтобы потревожить Арсения, и выходит всё-таки на балкон. Пишет Стасу; жалуется, что ему рекомендовано много дышать свежим воздухом и не рекомендовано много курить, просит рассказать что-нибудь хорошее, и Шеминов тактично обходит все насущные темы в принципе, строчит сообщения про семью, их последний отпуск и планы навестить родителей Дарины, пока работа не позовёт обратно в Москву. Ну, по крайней мере, Стас остался на ТНТ; Антон думает об этом с редким для себя облегчением, как будто эта информация устаканивает что-то в голове, а на самом деле — попросту успокаивает, как ещё одна деталь в копилке вещей, с которыми не случилось ничего непоправимого. Да ни с кем не случилось. Только у них с Арсом какая-то хуйня. И без того увядающую переписку прерывает звонок от Паши; наконец закурив, Антон принимает вызов. — Шастунчик, дорогой, ты жив там? — Ты же знаешь, что жив, Оксана небось сказала. — Ага, и она, и Шеминов, в курс дела ввели, не боись. Но я же должен лично убедиться, что все ещё не единственный дрыщ на ТНТ. — Я тебя тоже рад слышать, Паш, — хмыкнув, Антон затягивается, щурится от лезущего в глаза дыма. Где-то с Пашиной стороны слышна музыка, ещё какие-то звуки, наверняка едет в машине; стоит в пробке, точнее, как обычно. — Ляся тут привет передаёт и всяческие пожелания. — И ей привет. — Передаю, передаю, — он отвлекается на пару секунд, отвечает Ляйсан на что-то, Антон не слышит, о чём речь. — Ну рассказывай, Антошка, как жизнь пост-травматичная? — Травматично, — вздыхает Антон. — Сильно тебя отделали? — Да хер его знает, Паш, — он вздыхает снова, ещё протяжнее. — Ну, синяки с рёбер не сошли ещё, а по башке… Окс наверняка сказала тоже. Вроде я почти целый, а вроде и хуйня полнейшая. — Ты молодой ещё, Тоха, всё заживёт, — весело обещает Паша, перебивает начавшего было возражать Антона, — и с амнезией твоей тоже всё срастётся. Даю тебе месяц на поправку. — Нихрена себе, а потом что? — Потом — ничего, — ржёт Паша, вынуждая Антона улыбнуться. — Но звучало сурово, а? — Ну да. — Ты один там кукуешь? — Нет, я… — Антон косится в сторону балконной двери; с его места на подушке не видно комнаты, но любые заметные движения он бы услышал. — Арс с утра вернулся. — Вернулся? — Ну в смысле, бля, приехал. Опять. — А, — в голосе оживившегося было Воли убавляется немного энтузиазма. — И как у вас? — Давай посплетничаем, Паш, да, — ворчит Антон, неожиданно для себя раздражаясь; ему кажется, что все, с кем он успел хоть немного поговорить на эту тему, относятся к их ситуации с Арсением как-то слишком просто. Типа, ну ничего страшного, ну бывает, а может и сойдётесь ещё. А может, и нет. Ты, главное, не унывай, Шастун, у тебя и без Арса полно всяких друзей, работы, проблем и дел, ёбаная ты звезда ТНТ. — Это просто вопрос, Тоха, — спокойно напоминает ему Паша. — На него даже можно не отвечать. — Да я бы ответил, — выпаливает Антон с прежним раздражением, не на Пашу уже, на себя самого; парой быстрых затяжек приканчивает сигарету, — если б мог. Короче, он тут, это же вроде к лучшему? — Если ты так считаешь, то конечно. — Это вот что должно значить, блядь? — Ничего, — фыркает Паша, — не кипятись. К лучшему, конечно, вы ж два длинных дебила. Может, и по голове тебя не зря стукнули, как-то в чувство вас обоих приведёт. — Спасибо, Паш, ты добрый очень. — Матвиеныч тоже так считает, можешь на него тоже поругаться. — Это в смысле как, — невольно усмехнувшись, Антон качает головой, закуривает ещё одну сигарету, — вы там тайно обсуждаете, как круто, что Шаста гопари обокрали? — Много чести, Шастун, — смеётся Паша. — О, пробка сдвинулась, неужели! Он мне фотки из своей гейропы вчера кидал, мы же не могли о тебе не поговорить, мы беспокоимся. — Я вот прям слышу, как вы беспокоитесь. — Ничто человеческое нам не чуждо, Шаст, ты уж прости. — Да хрен с вами, обсуждайте сколько влезет. И ничего мы не дебилы. — Дебилы, дебилы, ещё какие, — голос Паши звучит насмешливым уговором, словно он практически требует согласиться; Антон, в общем-то, от этого согласия совсем не далёк. — Я вам говорил, что так будет, между прочим. Чего-чего? — Чего-чего-чего? — Антон садится прямее, сгибает в коленях вытянутые было ноги, морщится от накатившей заново головной боли. — Чего ты говорил? — Ну, может, тебе и не говорил. Арсюхе точно говорил, давно ещё. — А я об этом почему не в курсе? — Потому что я ему сказал, что либо вам надо будет быть охренительно мудрыми, либо всё шоу в итоге пойдёт по пизде, я такое сто раз видел. Он мне тогда сказал, что он дохуя мудрый и умный, и вообще ничего такого не происходит, и я поверил, вы же взрослые мальчики, Шастун, мне незачем дальше лезть… сука, куда он прёт? — сбивается вдруг Паша, бормочет что-то явно не для антоновых ушей. — Козлы всякие пытаются поперёк светофора пролезть, извини, хорошо — не я за рулём. Короче, это давно было, правда. Я, вообще, это к тому, что есть шанс, что удар по башке отнял немного памяти, но добавил немного ума хотя бы тебе. Вот прямо надеюсь на это. У меня эгоистичный интерес абсолютно. — Это какой? — Мне «Импровизация» нравится, Антоха. Не только компании, мне лично, — не меняя добродушно-насмешливого тона, отвечает Паша. — Предпочитаю верить, что у шоу сейчас затянувшийся перерыв. — Ты хотя бы знаешь, что этот перерыв вообще был… есть, — кривится Антон, вновь удобнее облокачиваясь о стену, — блядь, есть. — Вспомнишь ещё. Все свои подвиги, Шаст. Не гони только, я и так тебя зря, по-моему, взбудоражил. — Да не, нормально всё. — Ну и супер. На самом деле, мне сказали уже, у тебя типа отпуск до начала декабря, там съёмки Нового года. Вот если к тому моменту ничего не изменится, тогда поволнуемся. — Паш, — он внезапно соображает вопрос, который как-то не приходил до этого в голову, — а в качестве кого я там вообще? С каким шоу представляют? — Ты как отдельная единица, пока по проектам кочуешь. Но представляем «Импровизацией» всё равно, с перечислением прочих заслуг. Сидите вы вместе, у Димки и хвостатого та же история. — Арсений?.. — Место под него есть, — помедлив секунду, откликается Паша. — Насчёт присутствия — тут я тебе не помощник. Мне он лично сказал месяц назад, что никуда не собирается. Если тебя это успокоит, я ему уже рассказал, что он тупичка, возможности лишний раз упускать. — Очень успокоит, — вытянув обратно ноги, по диагонали через практически весь балкон, вяло тянет Антон, — я прям в дзене. — Кстати, я в фильме каком-то видел, тебе, может, помедитировать? Что-то там вытаскивать можно из глубин сознания, — они смеются одновременно, Антон очень старается быть потише. — Мне Окс уже объясняла, типа, иногда гипноз советуют. Но после сеансов можно всё забыть обратно. Гипноз, прикинь? Пиздец. — Обожаю тебя, Шастун, вот с кем ещё такая херня случится? Да уж, действительно. * В три часа дня заняться всё ещё нечем: Арс спит, никаких дел у Антона нет, соображать получается всё так же хуёво, а в очередной раз лезть в социальные сети и переписки ради повторных попыток закрасить чем-нибудь эти ебучие белые пятна в памяти он не хочет пока что. Не сейчас, не сегодня, не в этот раз; при кажущемся отсутствии реальных улучшений, у Антона как будто информационный передоз наступает, это бесит — но не меньше, чем его бесит само наличие этой ебучей амнезии. Вот, кстати, ещё одна вещь, о которой он забыл: — Бля, точно, — бормочет Антон, сфокусировав взгляд на тумбочке у кровати, где уже несколько дней лежат его кольца, он о них и не думал даже всё это время, положил, когда Оксана отдала, и всё. И ведь чего-то не хватало, он понимал, но не соображал, чего именно; знакомые ощущения утихомиривают новую волну раздражения, стоит ему начать надевать украшения на пальцы. Тут же валяются и браслеты — всего парочка осталась, те, что не металлические, не соблазнившие грабителей. Надо, наверное, купить потом новые, или порыться в ящиках и найти те, что Антон редко надевал; ну, а впрочем, хрен с ними. Всё потом. Арсений судорожно вздыхает, начинает ворочаться на диване, Антон прекрасно это слышит и тут же возвращается в гостиную. — Антон?.. — Арс резко садится, трёт ладонью лицо, озирается и замирает, стоит Антону показаться в поле его зрения. — Доброе утро? — Доброе. День, — Антон указывает большим пальцем на настенные часы над выключенным телевизором. — Ты как? — Это я должен спрашивать. — Вот же придурок упрямый, — ухмыляется Антон. — Нормально я. Таблетку пойду выпью, голова опять трещит. — Солидарен, — помассировав виски, медленно отвечает Арсений, сбрасывает ноги с дивана, упирается локтями в колени и смотрит исподлобья; сонно, но внимательно, едва ли не печально, он годами так странно на Антона не смотрел, только в первое время, когда всё было совершенно по-другому ещё. Помедлив, Антон кивает, уходит на кухню; Арсений за ним не идёт. * Остаток дня вновь напоминает Антону что-то, и он опять не может понять, что конкретно; возможно, никакой конкретики и нет, просто в его память врывается череда вечеров, проведённых не вместе, но рядом, по соседству на диване перед телевизором, в ебучем неловком молчании. Арсений мнётся и мается, беспрестанно вертит в руках телефон, делает вид, что очень увлечён повтором «Интернов» на экране телека, каждые минут двадцать меняет позу — то вытягивает ноги, то подгибает одну под себя, — и Антону до смерти надоела эта иллюстрация из книжек про нервозность, но он боится сказать хоть одно лишнее слово. Он, блядь, боится, что Арс встанет и уйдёт — уедет — опять. Потому что Арс без понятия вообще, почему подорвался и приехал на самом деле, это очевидно, Антон и не ждал ответа на свой утренний вопрос; в принципе, наверное, и не стоит ждать, пускай даже Арсений о таких вещах всегда умел говорить чуть лучше, чем он сам. Проговаривал как-то, выбирал достаточно подходящие слова, без этого его умения они расстались бы окончательно давным-давно уже, было много возможностей это сделать, и… — Да нахуй, — стонет Антон, спрятав лицо в ладонях, как только ловит себя на том, что опять мыслит, не принимая в расчёт полуторагодовалую пропасть; неизвестно, что там с красноречием Арса случилось, потому что они же, сука, расстались. Давным, сука, давно. С умениями или без. — Ты чего? — встревоженно спрашивает Арсений. Антон чувствует, как он придвигается чуть ближе, всё ещё не касается, и Антон не умеет выпрашивать прикосновения, потому что никогда в жизни не чувствовал их недостаток, с Арсом в том числе, они в какой-то момент просто начали появляться, их просто хватало, они ловили эту нужду друг в друге молниеносно и бессловесно; а сейчас он сидит, не поднимая головы, как дебил полный, и чувствует себя жалким. Сука, хоть обними меня, думает он, но мотает головой, говорит: — Ничего. Блядь, бесит, — Арс молчит, будто побуждая продолжить, а Антон устал уже кругами ходить. — Всё заебись. — У тебя болит что-то? Это звучит так смешно, что Антон в самом деле смеётся; отнимает ладони от лица, забирается на диван с ногами, руку перекидывает через подголовник. — Душа, блядь, болит, — тупой ответ, больше для сцены подходит, чем для реальности, и ничего умнее он всё равно придумать не может, а молчать не получается, молчать неприятно; Арс смотрит на него, не отрываясь, пожимает вдруг плечами, поджимает губы — как будто безмолвно извиняется, Антон знает его жесты. Антон вообще его знает; он, оказывается, не вполне знает себя, раз поступки себя-прошлого не особо доступны его логике, но — он знает Арсения, что бы тот когда-либо ни говорил. Стоп. — Ты когда-нибудь говорил, — пробует Антон, нахмурившись, — что мы с тобой нихуя друг друга не знаем? — Арсений вздрагивает, и это даёт повод не съехать с темы. — Что мы пиздец какие разные? Было? Он понимает раньше, чем Арс отвечает, просто по лицу: было. Не глюки, уже хорошо. Хорошо, ага, супер. — Да, я… Да, было. Ты помнишь это? — Неа. То есть, да, но я нихрена не помню, что было до, — Антон чешет затылок, едва не задев пальцами шов; Арсений отводит взгляд, — и после — тоже. Глаза твои помню. — Глаза? — Ага. Глаза, лицо, и прямо, не знаю, — Антон ищет его взгляд, но Арс упорно смотрит куда-то в сторону. — С ненавистью такой. Как будто я тебе что-то сделал такое, что всё, пиздец. — Никакой ненависти, — качает головой Арсений, — я не… — он запинается, ладонью проводит по лбу, как если бы смахивал что-то, медленно вдыхает. — Я так думал в какой-то момент. Если начистоту. Был неправ. — Был неправ, — машинальным эхом отзывается Антон; круто, его снова тошнит. — Я злился, а ты меня не слушал. Ничего ты такого не сделал. — Но не просто же так злился. — Мы тогда техничку запороли, — Арс вздыхает, переводит взгляд себе на колени, как будто, сука, такие интересные. — Мы вообще тогда уже много чего запарывали, конец августа был, прошлого. Ты потом за кулисами таскался, как сыч, весь из себя, а потом в трансе у Серого решил засветиться и рассказать, что мы так отвратно отвыступали в тот день по моей вине исключительно, — Антон уже не уверен, что хочет это всё слышать, но сам напросился — вот и получай, угрюмо думает он. — И как-то там слово за слово. Я тебе что-то про твои замашки высказал, ты мне про мои. Ребята сразу слились. Глупо вышло. Антон подтягивает колени к груди, укладывает на них сцепленные руки, подбородком упирается в кулаки. Рассказ Арса не отзывается в нём какими-то новыми, более чёткими воспоминаниями, но ему так плохо, что он не может разобрать даже толком, физически это или морально. — Ты имел это в виду? — спрашивает он первое, что приходит в голову. — Что именно? — Что мы нихуя друг друга не знаем. Арсений молчит долго. Поднимается рывком на ноги, как будто порывается уйти, но не решил ещё, куда именно; скрещивает руки на груди, оглядывается так же потерянно, как делал это утром на кухне. — Я не знаю, — говорит он в конце концов. — Шаст, честно, я не знаю. Этот ответ неприятнее любого другого, на самом деле, и Антон отторгает его всем своим существом; он хотел бы спорить, но не может представить, какие аргументы тут вообще приводить. — Окей. — Я совсем никакой, — явно что-то решив, резко меняет тему Арсений, — пойду в душ, — помолчав секунду, он спохватывается, — блин, в магазин придётся съездить. Антон поднимает голову: — Зачем? — Я ж без вещей. — В шкафу поищи что-нибудь, — махнув рукой в сторону спальни, Антон решает, что способен поспорить хотя бы в этом, и выразительно смотрит на открывшего было рот Арса. — Не дури и поищи, ну, — Арсений медлит, но кивает в итоге, скрывается за дверью спальни; сообщает уже оттуда: — Я в принципе могу и поехать, наверное? — Бля, да куда? — В гостиницу. Там и душ, и за одеждой заодно заеду. И тебя напрягать перестану. — Как ты меня бесишь, — беззлобно бормочет себе под нос Антон, прикрывает глаза, роняя голову на руки; повышает голос. — Какая нахуй гостиница? Я тебе врежу. — Антон… — Врежу, прям вмажу, Арс! Ты не смотри, что я только из больнички, будет больно. Он поворачивает голову, когда Арсений выходит из спальни со стопкой вещей в руках — чёрные джоггеры, какая-то футболка, вроде бы, что-то ещё, — и старается вложить в свой взгляд максимум убедительности. Видимо, получается, потому что Арс вдруг ухмыляется, легко и знакомо: — Ладно, ладно, гроза района. — Король улиц, — сощурив один глаз, торжественно соглашается Антон. Тошнота отступает.

***

Антон утверждает, что не голоден, и Арсению приходится поржать на тему того, что он слышит такое кощунство от Шастуна впервые в жизни, уговорить его на доставку чего-нибудь относительно полезного, чтобы хватило на странный приём пищи где-то между поздним обедом и ранним ужином. Они возвращаются к бездумному просмотру ТНТ, но «Интерны» сменяются повтором какого-то старого выпуска Камеди Баттл, и Антон переключает каналы до тех пор, пока не попадает на какую-то чушь по Муз-ТВ. Это всё так же неловко, как и днём, но Антон больше не пытается ничего спросить и ничего не вспоминает; Арсений, наверное, благодарен ему за это — то, что можно назвать передышкой, — хотя неправильно вообще жаловаться на нечто им обоим неподконтрольное. Арсений всё равно благодарен. Уже почти стемнело, когда Антон объявляет, что попробует всё-таки заснуть. Оставив на диване подушку и одеяло, он закрывает за собой дверь, но Арсений, минут через пятнадцать решивший всё же не откладывать мучительную борьбу с пододеяльником, всё равно слышит редкие тяжёлые вздохи и кашель. Когда-то давно он бы уже пошёл туда, но сейчас — застилает себе постель, идёт на кухню за водой, натыкается взглядом на пачки лекарств на подоконнике; тут же понимает, что напоминания на телефоне Антона срабатывали сегодня чаще, чем он на самом деле что-то принимал. Ты же за этим и приехал, — то ли напоминает, то ли убеждает себя Арсений, нажимая кнопку на чайнике, — чтобы проследить, что с ним всё в порядке, а не мозги ебать, так бери и делай. Ну, и правда. Постучав для верности, Арсений осторожно приоткрывает дверь в спальню, проскальзывает внутрь; Антон, как и ожидалось, не спит. Не лежит даже — замер у окна, обхватив себя руками, напряжённый и молчаливый, не реагирует на появление Арсения никак. — Я тебе чай принёс, — говорит Арсений, чтобы что-то сказать. — И таблетки две оставшиеся, ты без них ушёл. Антон мычит что-то согласное, кивает; в комнате темно, но из окна льётся достаточно искусственного света, чтобы можно было без проблем добраться до тумбочки, оставить там какие-то эти витамины и чашку. Можно, в принципе, и сваливать — даже, наверное, нужно, — но что-то удерживает Арсения в спальне, и он выспался недостаточно, чтобы анализировать свои тупые порывы прямо сейчас, поэтому просто подходит к Антону, останавливается рядом, чуть позади; впервые с того момента, как сбежал отсюда несколько дней назад, оказывается с ним настолько близко, и от этой близости, от почти-касания, разъедающие весь мозг сомнения улетают куда-то в трубу, Арсений больше не думает. Просто стоит. — В детстве сидел на подоконнике, — заговаривает Антон, негромко и хрипло, уставившись через окно на дом напротив, — я тебе не рассказывал. Ну, наверное. Сидел и разглядывал другие окна, у меня там двор же большой, помнишь, домов полно рядом. И везде окна, а за ними — ну, квартиры, значит, и люди другие, свет у них горит. И я вообще не мог толком в голове уложить, что вот совсем рядом — столько людей, и я не знаю про них вообще ничего. Только то, что они есть, а как живут там, чем, что делают, ничего не знаю. Я думал, это прям, блин, чудо, — он чуть усмехается, сутулится, Арсений почти опускает руку ему на плечо, но. — А когда свет у кого-то гас, я в расследование игрался, — Антон фыркает, — типа, придумывал, почему он погас. Может, спать пошли, или уехали, или вообще умер кто-то. И вот знаешь, я на эти все месяцы, — голос его становится ещё тише, ещё жёстче; он сглатывает, — на все эти ебучие полтора года смотрю, как на те окна. Смотрю и вообще не знаю нихуя, только то, что свет, сука, погасил. Арсений кладёт всё-таки ладонь ему на плечо, слегка сжимает, не зная ещё, как выразить то, что хочется сказать; что именно, собственно, хочется. Антон немного расслабляется под его рукой, всё ещё смотрит прямо перед собой: — И вот это больше всего бесит. Что я прям совсем как тогда, как ребёнок, когда ещё не стрёмно было ждать, если чего-то боишься, что мамка придёт и всё как-то разрулит. Типа само собой. Только в детстве это не напрягало, ну, в сторонке постоять, подождать, пока оно само, — он резко разворачивается, уперевшись копчиком в подоконник и скинув ненароком руку Арсения с себя, морщится отчего-то, смотрит открыто, у Арсения дух перехватывает. — А щас — я не ебу, Арс, как я это всё вообще должен… Арсений не выдерживает — протягивает руку, обхватывая предплечье Антона, и тот тянется вперёд тут же, обхватывает Арсения руками за плечи, поспешно и крепко, щекой прижимается к виску, судорожно вздыхает; Арсений не медлит в этот раз, обнимая в ответ. — Не уезжай, — совсем тихо просит Антон. — Сука, каким идиотом себя чувствую… Никаких ёбаных гостиниц твоих, ладно? Арс? — Хорошо, — выдавливает Арсений, закрывает глаза, поглаживает Антона раскрытой ладонью по спине, машинально, привычно выводя неровные круги; он всё ещё не смог бы сказать, зачем приехал, но знает сейчас почти наверняка, что сделал это не зря. Антон тёплый в его руках, открытый, притихший, дыхание выравнивает медленно, и не плевать ли, если рядом с ним невозможно не быть? — Хорошо. Я здесь.