с тобой на выжженной земле

Он просыпается от назойливых звуков — какая-то полузнакомая мелодия, в которой Антон распознаёт сначала один из минусов с концертного «Это рэп», а потом понимает, что это, наверное, звонит телефон. Его собственный. Бит обрывается на середине; Антон слышит негромкое: — Стас, перезвоню, — а затем вес с его коленей куда-то исчезает; секунды три проходят в блаженной тишине. — Вот я дебил, блин. Антох? Антон разлепляет глаза не без труда, обнаруживая, что сидит почему-то на диване — так и заснул, что ли, не сдвинувшись, — и, помимо родной уже утренней головной боли, у него дико ломит шею, так, что стрёмно повернуть. Арсений стоит, уперевшись в диван коленом, смотрит на него с беспокойством и сожалением: — Давай тебя на кровать переложим? Рано ещё совсем. — Мм, — Антон прислушивается к себе и решает, что никуда он перекладываться не собирается. — Неа. Арс покусывает губу, задумчивый и недовольный, заметно помятый; проветриться же ходил вчера, точно. Проветриться, ага; Антон бы устроил угадайку насчёт того, виски там Арсу наливали, вино или водку, но глаза закрываются сами собой. Можно его не трогать просто? Около минуты ничего не происходит. Антон почти успевает задремать вновь, запрокинув голову на подголовник, но Арсений — в какой-то момент успевший бесшумно отойти — возвращается, осторожно берётся за его плечи, не менее осторожно надавливает, вынуждая Антона повернуться немного набок, улечься на диван, головой прямиком на откуда-то взявшуюся подушку. Сверху на него опускается одеяло, Антону очень лень что-либо спрашивать, поэтому он выдаёт новое: — Мм? — и получает в ответ тихий смешок. — Спи. * В следующий раз Антон просыпается с гораздо большим удовольствием. У него практически ничего не болит, затёкшие за ночь мышцы особенно не беспокоят, и он тянется за валяющимся у дивана телефоном, щурится на экран. Одиннадцать утра. Вздохнув, Антон зевает, поворачивается на спину, прикрывает ладонью глаза; ему опять снился десяток отборной чуши, которая в такие моменты — сразу после пробуждения — каким-то образом начинает раскладываться в его голове на сотню деталей и эпизодов, которые, в свою очередь, составляют в итоге его прошлое. И ничего там такого нет, в этом дурацком прошлом, раздражённо думает Антон. Несколько концертов, несколько съёмочных дней на разномастных площадках, поездки в Воронеж и в Питер, попойки с Позом и Макаром; ругань с Арсом, которая тогда, — в июле, если Антон сам себя понимает верно, — ещё была в какой-то мере полушутливой. Наверное. — Дерьмо, — изрекает Антон, уставившись в потолок с долей беспричинной ненависти во взгляде, и медленно поднимается с дивана. На кухне Арсений сидит, закинув ноги на соседний табурет, и пьёт кофе, обхватив обеими руками самую большую в квартире чашку; порция, как подозревает Антон, уже не первая, но Арс всё равно бесконечно угрюм, и первое, что он говорит, это: — Извини. Доброе утро. — Утро, — кивает Антон, падает на стул напротив, трёт глаза. — За что? — За то, что пришёл и лёг ночью, даже подняться тебе не дал. Шея не болит? — Вроде нет уже, — Антон на пробу крутит головой налево, затем направо. — Почти нет. Всё норм. — Ладно, — Арс не выглядит убеждённым; ставит локоть на стол, подпирает ладонью лоб, посматривает то на Антона, то на лежащий на столе айфон. — Чай будешь? — Сам, — отмахивается Антон, нехотя поднимаясь. — Там Стас звонил. Я перезванивал. Он говорит, мы немного шумихи навели. — В смысле? — Ну, с этой фоткой… Фанатки в магазине, — напоминает Арсений, когда Антон, нажав на кнопку чайника, оборачивается к нему. — Они, оказывается, чуть ли не в лицах эту встречу пересказали… в твиттере, ты понял, в общем. И там ещё кто-то остроглазый приметил, что кофта на мне была из твоего гардероба. Лицо Арсения не выражает по этому поводу, в целом, ничего; то ли Антон в какой-то момент разучился смотреть, то ли Арс — научился вдруг скрывать лучше. То ли его похмелье просто перекрывает всё остальное. — Так, — осторожно отвечает Антон, — и чего? — Ничего, — Арс пожимает плечами. — Стас говорит спасибо за ажиотаж. Мол, как раз вовремя. — Почему? — Новый год скоро, — говорит Арсений с непонятной горечью в голосе. — Камеди и всё остальное, вы там появитесь, Поз с Серёгой ещё в «Союзе» будут, и ты тоже… где-то должен быть. Надо напоминать о себе заранее, не одними же праздничными заставками. А тут как раз и повод, получается. — Обожаю Стаса, — хмыкнув, Антон отворачивается, чтобы закинуть пакетик в кружку; ну, ничего в этом нет такого, обычное дело, часть их жизни в разное время становится обсуждаемой в социальных сетях, это просто данность, с которой каждый давным-давно свыкся, но Антону всё равно отчего-то некомфортно. Неприятно, что ли; ему хочется, чтобы эти дни, проведённые с Арсом в Москве, оставались на сто процентов чем-то его — их — личным. Так же, как хотелось примерно того же раньше, им обоим хотелось, только выражалось это по-разному: Арсений громогласно возмущался на публику при каждом удобном случае, стоило только речи зайти об их предполагаемых близких отношениях, а Антон перекрывался от всех и вся, изобретая способы провести с Арсом какие-нибудь выходные или праздники так, чтобы об этом вообще никто никогда не узнал. Круто получается, недовольно думает Антон, и с некоторой заминкой ловит себя на этой мысли — дурацкой, полной какой-то странной обиды, знакомой; по этому поводу они ссорились тоже, точно, Антон помнит уже отлично. Но сейчас ему хочется ладонью лоб себе пробить вместо того, чтобы лить в кружку кипяток; если бы он мог, он бы вернулся в прошлое и надавал себе-идиоту первоклассных тумаков. Арсу тоже, для верности. Потому что — это же, блядь, мелочи. Мелочи, которые решить вообще не сложно, наверное, было; решить, а не упираться бараном и скандалить в итоге на пустом месте. Чего уж там, Антон вообще никогда за собой не подозревал такой идиотской абсолютно, ядовитой конфликтности, какую Арсений в нём разбудил в какой-то момент. А может, это и не Арсений был вообще; может, у Антона с годами портится характер. Надо спросить у кого-нибудь более объективного. Вернувшись за стол, он с минуту изучает взглядом притихшего Арса, понимает, что так и не спросил, ещё с тех пор, как от Паши услышал: — А ты появишься? — А? — Новый год. Ты сказал — «вы появитесь». А ты? — Не собирался. — Может, передумаешь? — в лоб уже спрашивает Антон, и Арс пожимает плечами опять, листает что-то в своём телефоне, не поднимая глаз. — Ты же не собирался только затем, чтобы меня не видеть. — Много чести, Тош, — криво улыбается Арсений, Антон закатывает глаза: — Ой, давай не начинай. Ты эти съёмки обожаешь. Арсений упрямо молчит — или не упрямо, просто говорить лишний раз не хочет; в таком состоянии он обычно не готов ни к длинным тирадам, ни к завтраку, ни к ещё чему-нибудь настолько же тривиальному, прячется за тёмными очками и с опозданием реагирует на внешние раздражители. Ну, значит, не повезло ему, что раздражитель сейчас — Антон, который хоть один разговор мечтает довести до логического конца: — Ты меня уже увидел. И ничего, мир не рухнул, — короткая трель из гостиной напоминает о таблетках, и Антон поднимается, подходит к подоконнику, заваленному лекарствами. — Приходи, а? Когда он оборачивается, Арсений уже смотрит на него; на его лице отражается такая внутренняя борьба, что Антону почти смешно. В который раз за годы их знакомства он порывается спросить, действительно ли Арс думает, что умеет быть непроницаемым хоть где-то вне сцены, но — в который раз — сдерживается. — Посмотрим, — тянет Арс. — В Питер съезжу, потом посмотрим. Настроение Антона тут же падает, очень резко и неприятно; ему интересно, вернётся ли к нему уже когда-нибудь способность как-то адекватнее реагировать на самые простые вещи, или тот удар по голове навсегда сбил какие-то внутренние радары. В любом случае, он переспрашивает непонимающе: — В Питер? — Выступления в театре, — объясняет Арсений, прикрывает глаза, вдыхая аромат своего кофе, кружку поднимает к самому носу; Антон ухмыляется против воли. — С двадцатого начинаются, до конца месяца, а нам разогреться ещё перед этим нужно. Так что я билет сейчас взял уже, на послезавтра. Это странное ощущение — понимать вдруг, что права расстраиваться у тебя вообще никакого нет. — Окей. — Ну, — продолжает Арс гораздо мягче, — ты чего скуксился? — Ничего. — Шаст, — улыбка Арса едва ли видна на лице, но прекрасно слышна в его голосе, — ты насупился. Несчастное дитя. — Отвали, — ржёт Антон; смех его обрывается быстро. — Вернёшься потом? — Да, — быстро отвечает Арсений, будто не даёт им обоим возможности переиграть разговор, — не знаю, какого числа, но да. Не в характере Антона довольствоваться малым, но он принимает то, что имеет; так, вроде бы, должны всегда делать взрослые люди. Пора бы учиться. * Остаток времени до отъезда Арсения они проводят примерно так же, как и все дни до этого, занимаются приблизительно ничем полезным и доходят даже до того, чтобы устроить соревнование — кто больше вспомнит самых бородатых анекдотов. Арс всякий раз смотрит на него выжидающе, ловит взгляд и смех, и Антон в который раз понимает, что это поведение — откуда-то издавна, с первых месяцев знакомства, когда они все ещё не уверены были, насколько вообще могут сработаться, да не то что сработаться, рассмешить по-настоящему для начала, чтобы не друг над другом, а вместе. Он смеётся, потому что ему смешно, правда, и Арсений светится всё больше с каждым разом и каждой минутой, становится опять похожим на себя — гораздо больше, чем в любой другой день октября. Расслабляется, что ли, наконец по-нормальному, а не играет свой несчастный релакс, как будто квартира Антона — это сцена, с которой никого не выпускают. Антон до странности воодушевлён этим обычным, в общем-то, эпизодом; настолько, что ещё раз соглашается сходить в тот злополучный магазин, не встретив даже на этот раз никаких поклонниц, а наутро перед отъездом Арса просит, чтобы на осмотр в больницу его отвёз именно Попов. Объясняя Оксане по телефону, что ему не нужна помощь ни её, ни Стаса, ни ещё кого-либо, Антон чувствует себя капризным младенцем, которому зачем-то впёрлось что-то определённое, и из животного упрямства он не отступится; но, на самом деле, он просто с трудом свыкается с мыслью, что Арс опять уедет, пусть даже в этот раз и прозвучало намерение вернуться. Ему хочется — да блин, много чего ему хочется, и он хватается за Арса любыми способами, хоть совместным просмотром очередного идиотского сериала, хоть вот поездкой к врачам, — и Антон не помнит, чтобы когда-либо ему настолько сильно хотелось цепляться за Арса; в любом смысле, вцепиться и никуда нахрен не отпускать. Возможно, раньше такой необходимости не возникало — Арсений был рядом и так, без всяких условностей. Он был рядом, даже если физически — нет; а теперь Арс может сидеть на расстоянии вытянутой руки, на соседнем стуле, и до него всё равно будет не достучаться, и Антон даже не чувствует в себе сил стыдиться того, насколько отчаянно держится за его присутствие. Любое. Какое угодно. Одним из докторов оказывается уже знакомый Иван Борисович; Антон таскается по кабинетам, послушно подставляет голову, даёт ощупать рёбра, выслушивает поток разнообразной информации и наотрез отказывается от повторного совета записаться к психотерапевту. — Если говорить серьёзно, — произносит Арсений, когда они уже едут в такси, медленно пробираясь по московским пробкам до Ленинградского, — ты же понимаешь, что психотерапевт — это не затем, чтобы тебя сумасшедшим объявили? — Ну это же не обязаловка, — Антон вздыхает, морщит лоб. — Так, просто, типа помочь. Но у меня же и так память вроде восстанавливается. Каждый день, блин, сюрпризы одни. Зачем мне терапевты ещё? — Чтобы проще было? — предлагает Арс; Антон дёргает плечом, и тему они не развивают. Помощь ему никакая не нужна, вообще, Антон только ждёт, когда уже наконец сможет вспомнить достаточно, чтобы прошлое увязалось с настоящим; логики какой-то ждёт, пока что её всё равно не хватает. Озарения ждёт. На площади трёх вокзалов, как обычно, непонятная толкучка и бесконечные людские потоки, так что Антон решительно хватает Арсения за запястье, затаскивает за угол здания, снимает свои солнечные очки и смотрит. Он не знает, блин, что сказать-то. — Всё будет нормально, — говорит Арсений, первым отводит взгляд; он повторяет это дурацкое своё «всё нормально», как кажется Антону, раз в тысячный, и всякий раз это звучит всё более неправдоподобно, потому что они оба не слишком-то понимают, что вообще нужно вкладывать в это понятие. — Глядишь, я приеду, а ты уже всё вспомнишь. Вернёшься на работу, к родителям съездишь. Я тоже… вернусь на работу, и к семье, — запнувшись, он поднимает взгляд к мутновато-серому небу, морщит нос, продолжает кисло, — ну, или нет. Даже не заметишь, всё на круги своя встанет. — Это не «на круги своя», Арс, — не выдерживает Антон. — Это херня какая-то полная. — Что я не так сказал? — Как бы тебе, — Антон вскидывает руку вверх рваным, непродуманным жестом, проводит ладонью по лицу от лба к подбородку, — как бы тебе, сука, объяснить. Я тебя люблю, дебил ты эдакий, хочет сказать Антон, начать ну хотя бы с этого; но Арс вытаскивает из кармана своих выстиранных джинсов телефон, смотрит на время, и время — неподходящее. — Мне на посадку пора. — Ну иди, — Антон пожимает плечами, смотрит на Арсения снова, наскоро обнимает его; Арс собирается отстраниться, но Антон прижимает его к себе на лишнюю секунду или две, и Арс ведёт ладонью по его спине от лопаток вверх, задерживает на шее под капюшоном толстовки. — Иди уже, ладно. — Сам точно нормально доберёшься? Может, Оксану вызвонить? — Чтобы она меня в такси за ручку подержала? — хмыкнув, Антон наблюдает, как Арс без нужды поправляет куртку, сдвигает шапку на затылок и оглядывается. — Справлюсь как-нибудь. — Тогда я пошёл, — кивает Арсений, на его лице снова это выражение, как будто он хочет что-то ещё добавить, но передумывает в процессе. — Спишемся, — говорит Антон; Арс, махнув ему рукой в качестве, должно быть, согласия, разворачивается и спешит к главному входу на вокзал. Тоска приветливо напоминает о себе, стоит только Арсу завернуть за угол. * К Антону заезжает вернувшийся на время в Москву Дима, затем — Стас, а в конце концов — они оба; в один из вечеров к ним присоединяется Оксана, они созваниваются по скайпу с Макаром и Журавлёвым, и Антон выдерживает около часа таких посиделок, прежде чем не слишком заметно свалить на балкон. Конец октября в этом году выдался даже теплее предыдущих, так что Антону вполне комфортно в толстовке; в любом случае — комфортнее здесь, чем в стенах квартиры, где его друзья, как ему кажется, стараются лишний раз рядом с ним не дышать. Обращаются с ним как с больным — не то чтобы про лекарства постоянно напоминают или интересуются самочувствием, но осторожничают, слова подбирают, следят за речью, как будто он, блядь, помешанный, — и так не должно быть, в этой компании никто из них никогда в жизни не старался себя вот настолько контролировать. Вообще как-то контролировать. — Задолбали мы тебя, да, Тоха? — на балкон заглядывает Поз; приоткрыв дверь шире, он присоединяется к Антону, встаёт рядом, закуривает тоже. — Да нет. Ну, в смысле — я не устал, если ты про это, — Антон стряхивает пепел, сильнее опирается о перила. — Но вы себя охренеть как странно ведёте. — Мы, наверное, просто не знаем, как, — Дима, спасибо ему, быстро догоняет, о чём речь. — Понимаешь? Как-то не приходилось ещё сталкиваться, чтобы у друга память на год жизни отшибло. — На полтора. — Вот тем более. — Да как обычно себя ведите, и всё, я ж не хрустальный. — Некоторые подписчицы моего инстаграма могли бы с тобой поспорить, — с напускной серьёзностью заявляет Дима, и Антон смеётся. — Они считают, что ты очень хрупкий. Что-то там про изящные запястья. — Изящные… — Антон фыркает. — Ага. — И длинные пальцы. — Ты все комменты про меня читаешь? — Только про тебя и пишут, — Дима посмеивается, — до сих пор. Ну и про вас с Арсом. Я стоически отмалчиваюсь. Это Антон и так знает. — Он тебе не звонил? Или писал? — Нет, — Дима затягивается, косится на него недоумённо, — должен был? — Без понятия. Мне не писал просто, с тех пор как уехал. Ну, один раз было, про самочувствие. — Тош, я совет дам, ладно? Можешь его не слушать, конечно, я не эксперт в этих ваших… — Поз, не включай Матвиенко, — усмехается Антон. — Какой совет? Зачем совет? Позов отмалчивается недолго, делает ещё пару затяжек, поворачивается к Антону, боком опираясь о перила: — Ты о нём только и думаешь, — говорит он, и Антон не врубается, зачем озвучивать очевидные вещи. — Постоянно, если я не совсем слепой, — он очевидным жестом поправляет очки. — Так может, переключиться на что-нибудь? А то ты по дому слоняешься и себя изводишь, и больше ничего. Это, конечно, звучит разумно. Звучит, наверное, даже правильно в какой-то мере. — А я так уже делал, Поз, — под скептическим взглядом Димы Антон не пасует, распаляется только, — не сейчас, ну, не в этом году. В прошлом. Я помню. Так охуенно я переключался, знаешь, и не думал про него вообще. Тоже помню. Не брал в расчёт особо, а чего, это же Арс, куда он денется, да? А он взял и делся. Я, блядь, сонник скоро напишу, Дим, — раздражённо выщелкнув сигарету прямо вниз, на тротуар, Антон закуривает следующую, и Дима смотрит на него этим своим взглядом врача, и — вот, ну и нахрена психотерапевты? У человека отлично получается их изображать. — Если, типа, тебе снится, как ты орёшь на Арса за какую-то подъёбку на концерте, то ты неправ. Если он тебе посреди офиса вместо «Опций» высказывает, как ты в очередной раз его опрокинул и свалил в Воронеж к Ире на какое-то мероприятие, то, наверное, ты сам виноват, сука, это к неудачам и расставанию. Если… — Антон, — Дима вклинивается тихо и аккуратно, так, что Антон затыкается сразу, — я понял, я понял. — Чего ты понял? — Что тебя бросает. Туда-сюда. В том году ты во всём Арса обвинял, в этом — себя, походу. — Так в том году я не соображал нихуя, Поз, — раздражённо вздыхает Антон; Оксана, подойдя к закрытой балконной двери, стучит по стеклу с явным вопросом на лице, Дима качает головой, и подруга тут же скрывается обратно вглубь квартиры. — Я теперь понимаю, вроде. Меня ж несло, а Арс, он иногда, знаешь… ну, не успокаивает. Подхватывает только. И пиздец. — Пиздец, — соглашается Дима, наклоняется, чтобы потушить сигарету в банке из-под кофе. — Окей, беру советы обратно. — Я так больше не хочу, — выдыхает Антон почти жалобно; Поз сам продолжил разговор, не свернул с темы, вот пускай теперь выслушивает, раз в жизни уж можно. — Так, как было. Не хочу. — Я за Арсения говорить не могу, но если судить со стороны, то он тоже как-то не особо может, Антох. Вам перетереть бы нормально. — Да я пытался, бля. — Мне тебя что, — Дима усмехается, — учить, как с Поповым разговаривать? — Хрен с тобой, советчик, — Антон поджимает губы, отдаёт сигарету в протянутую руку Позова для последней затяжки и поворачивается к двери. — Пошли, они там заждались уже. * Этот сон кажется ещё реальнее всех предыдущих; возможно, потому, что Арсений, первым сбежавший за кулисы и пронёсшийся по коридорам, теперь словно заполняет собой всю гримёрку разом — злой, несобранный, успевший запустить пальцы в волосы и безнадёжно испортить выстраданную стилистами укладку. Арсений бесится, и Антона бесит, что он бесится. — Два выпуска! — продолжает возмущаться Арс, наставляет на Антона указательный палец, как будто это он, блядь, виноват лично. — Максимум два они из всех моторов смогут склеить, ты соображаешь? — Так не я тупил! — повышает голос Антон, и Арсений округляет глаза, таращится на него недоверчиво: — В смысле? А кто? Я? — Ну явно не Поз с Серёгой, не? — С больной головы на здоровую не вали, Шаст. — Ты тупил больше всех, — упрямо напирает Антон, отчаянно стараясь не обращать внимания на то, как Арс расстроенно кривится. — «Жанры» все просто сразу нахуй идут, ты ни одного захода не словил, это что было вообще? Он расстроен тоже, если кому-то, блядь, интересно; расстроен по-настоящему, этот раунд съёмок как начался провально, так и продолжился, и сегодня они дошли до грёбаного пика маразма, Антону и гадать не нужно, чтобы знать, какими словами будет говорить с ними Стас, а за ним и все остальные. — Заходы, — передразнивает Арсений, хватает со стола бутылку воды, неаккуратно сдёргивает крышку. — Какие, блин, заходы? Ты шутить разучился? — Ты понимать меня разучился! Они замирают, оба; Антон глубоко вдыхает через нос, упрямо сжимает губы, поймал волну, не знает, как отступаться. — Это взаимно у нас, по-моему, да? — глотнув воды, Арс откашливается в тыльную сторону ладони. — Тебе не кажется? Не выходит ничего. — Постараемся ещё. Послезавтра съёмки, попробуем по… — Я не про съёмки, — Арсений смотрит куда угодно, только не на него, и Антон ненавидит себя за проснувшееся вдруг облегчение; за то, что как будто ждал этих слов, ждал, что первым их произнесёт не он сам. — Вообще, мы с тобой, не вывозим, не выходит. Антон ждал этих слов, но протест в нём живёт своей жизнью: — Вот так, то есть, да? — Ну, а что? — Арсений делает ещё глоток, закручивает обратно крышку, несвойственным себе жестом отшвыривает бутылку на стул и только чудом попадает. — Шаст, а что? У нас классно всё? Тебе хорошо? Ты счастлив? Я — нет. Молчание воцаряется снова, как будто на паузу нажали; идиотская немая сцена, в которой Антон совершенно потерян, плывёт по течению, не зная, как себя вести, что думать и делать. Арс напряжён настолько, что взорвётся, того и гляди, и в его застывшем маской лице Антон видит только одно — Арс уже всё для себя решил. Разве нет? — Моё мнение учитывается? — он зло фыркает, скрещивает руки на груди, и Арсений наконец смотрит на него. — Тебе хорошо? — повторяет он в два раза настойчивее, резким движением расслабляет нацепленный на него костюмерами тонкий галстук. — Нормально всё, что происходит? Послезавтра, мать твою, — он повышает голос опять, — изменится что-то, ты думаешь? Нет. Это обидно; Антон ждал этих слов, да, и этих тоже, и миллион собственных вертелись у него на языке больше месяца, но теперь он смотрит на Арса и чувствует себя школьником, за которого мамка давным-давно всё разрулила, сделала по-своему, не спросив; но Арс прав. Прав же? — Пошёл ты, — выпаливает он в конце концов, когда Арсений, устав ждать ответа, отворачивается снова, смотрится в зеркало, пытается поправить отросшую чёлку; в другое время Антон бы его уложил уже да хоть на вот этот стол, но мимо по коридорам ходят их друзья и коллеги, Воля ещё не уехал из Главкино, и что-то подсказывает Антону, что секс нихрена не решит в этот раз, только отложит. — Хочешь заканчивать? Давай! Работать мы как будем? Ты подумал, нет? — Как-нибудь, — отвечает Арсений, что-то в его тоне успело измениться, но Антон за пеленой дичайшего раздражения не может уловить, что именно. — За нас решат. Умные люди есть, контрактами заведуют, вопросы решают важные, знаешь, — он бросает наконец свою причёску, поводит плечами, косится куда-то в угол и словно уменьшается, сдувается, то ли пытается сделаться менее заметным, то ли становится таковым; Антон, не выдержав, отводит взгляд. — Потом договорим. — Ты куда собрался? — Отсюда, — кисло поясняет Арс, или думает, что поясняет; Антон не замечает даже, как Арсений в два счёта оказывается у выхода. — Сегодня не приеду. — Да пожалуйста, — говорит Антон, но Арса в гримёрке уже нет; из не до конца закрытой им бутылки тонкой струйкой стекают по стулу на пол остатки воды. Антон пялится на захлопнувшуюся дверь и не врубается до конца, что вообще произошло. * Проснувшийся Антон, повзрослевший с тех пор на год с небольшим, врубается чуть лучше; по крайней мере, куда понятнее ему теперь становятся прослушанные в начале месяца голосовые, в которых он не выбирал выражений, пытаясь заставить Арса взять трубку, а затем советовал идти ко всем чертям, — и не менее красочные ответы Арсения, в которых тот, устав отвечать посылом на посыл, методично перечислял все доводы, по которым им вообще больше пересекаться даже не стоит; это как незаконченный разговор, затянувшийся в итоге на лишних пару недель за неимением сил остановиться. Это бред. Может, и нет, но Антон ждал чего-то сверхъестественного; всё это время он боялся, что все вокруг, продолжая осторожничать, просто замалчивают какую-то невероятную тайну, большой силы событие, изменившее в итоге их с Арсом жизнь настолько радикально, трагедию какую-то, блядь, да что угодно, но — ничего подобного вообще. Они просто два дебила, закопавшиеся в своих головах, переставшие слышать; Антон понимает это сейчас настолько ясно, ощущает настолько сильно, что его физически тошнит. Побочные эффекты от травмы и лекарств, да, но — блевать в самом деле тянет. Отдышавшись, он поднимается с кровати, медленно идёт на кухню, заваривает себе крепкий чай, сыпет сахар, не жалея; часы на айфоне показывают что-то около шести утра, и Антон давно не просыпался так рано. Не злился на самого себя — и на Арса — так сильно. В их переписке с того дня, как Арсений уехал в Питер, всего три коротких обмена сообщениями — Арс спрашивал, как там дела, Антон отвечал, и на этом всё, — и, вообще говоря, пора бы разрывать замкнутый круг. Антон (01.11.2019; 06:04) Доброе утро) Как выступления? Арс (06:10) Неплохо )) Ты чего так рано? Антон (06:11) Не спится Когда думаешь в мск? Арс (06:13) Корпорат послезавтра Четвёртого, нормально? После обеда Антон (06:14) Конечно Два вопроса, Арс) Арс (06:18) Серьезных? Тогда не по смс