***
На следующий день они разгоняют дурацкую импровизационную сценку про зоопарк так увлечённо, что немного забывают о времени; обернувшись на часы в какой-то момент, Поз глухо чертыхается, хлопает себя по лбу: — Блин, пацаны, я так в Шереметьево опоздаю. — Нахрена вообще было брать такой поздний рейс? Успеешь ты в свой Воронеж, — пожимает плечами Серёжа, Дима только отмахивается: — Чтобы с тобой подольше побыть. Так, я такси заказываю. Кого-то куда-то подбросить? — До бара, — сосредоточенно кивает Серёжа. — Вези меня, извозчик, по пути определимся. Кто со мной? — А поехали, — соглашается Стас; Антон поворачивается к Арсению, тот уже смотрит на него, настолько внимательно всматривается в лицо, что Антон почти готов спросить, что у него с лицом, собственно, не так. — Бухайте, — милостиво разрешает в итоге Арс, не отводя взгляд. — Мы с Шастом чего-нибудь безалкогольного выпьем. — Ну вот, — Антон возражает без особого запала; пить ему, по идее, всё ещё не рекомендовано, но дело вообще не в этом. За без малого месяц он успел подустать от рабочего режима, за который они все с таким энтузиазмом схватились; ему не хочется признавать, что вместо лишней кружки пива он сейчас с куда большей радостью выберет этот приевшийся взгляду диван, но, блин, это правда, куда деваться. — А мы выпьем алкогольного, — Серёжа явно не в настроении кого-то уговаривать. — За тебя, Шаст, и за голову твою. — А за меня никто пить не будет? — Так ты пропащий, Арс, — хмыкнув, возвращается в общий разговор Позов. — Мы пытались, всё без толку. * В последний раз Антон с таким нелепым для себя упорством изобретал для кого-то поводы остаться у себя дома лет, наверное, десять назад, даже больше, — точно больше, совсем давно, ещё до Нины, была тогда какая-то старшеклассница, которая ему нравилась, Антон был сутулым тощим дурачком, но она смеялась над его шутками и носила достаточно короткую юбку, чтобы Антон решил, что у них что-то там может получиться. Ничего, конечно, не получилось; она забрала свой диск с фильмом, название которого Антон успел позабыть, выпила с ним по глотку стащенного из холодильника пива, вежливо покивала на путанные рассказы о футбольном матче одной из местечковых команд и свалила, отказавшись от предложения послушать музыку; Антон уже не помнит, но надо думать, что недели на полторы он тогда страшно обиделся. Теперь он, конечно, всё тот же длинный дурак, разве что плечи научился иногда расправлять и щетина начала наконец расти; ничего умнее, чем предложить Арсу сыграть в приставку, он всё равно придумать не может. Это оказывается на редкость гиблой затеей — никакого удивления, ничего нового, — из жалости Антон даже врубает что-то не спортивное, но спустя минут двадцать Арсений всё равно заявляет голосом Дэнни Гловера из «Смертельного оружия», что он слишком стар для этого дерьма. — Это ты зря, — смеётся Антон; они сидят рядом, на расстоянии вытянутой руки, и это — очень большое расстояние. — Сам же нарываешься, Арс. — Ваши шуточки про возраст уже избиты, — Арс даже приосанивается, косится на него весело, — и я принимаю их с достоинством. — С достоинством седого морщинистого мужчины преклонного возраста? Шутка плоская даже для них, но смешно всё равно. С другой стороны, Арс — в отличие от той девчонки из школы — никуда не торопится, судя по всему; да и не то чтобы Антон собирался удерживать его ради призрачной перспективы потрахаться. Как, сука, ни странно. Он просто — просто не знает, как сможет выпустить Арса из поля зрения. В последние несколько дней эта необходимость цепляться за Арсения обострилась с новой силой, и Антон подозревает, что если ничего не изменится, то скоро он просто прилепится к нему унылым подобием банного листа и откажется отлепляться. Ничего не может с собой поделать, вообще ничего. * — Ты время видел? — усмехается Арсений, наблюдая, как Антон глотает свои очередные таблетки; их необходимое количество, к его радости, успело сократиться вдвое. — Какой «Безумный Макс», я не буду даже пытаться это проходить. Что бы это ни было. — Весело было бы, — Антон вздыхает и тут же смеётся, — мне. Арс недоверчиво хмыкает; он выглядит… лучше. Уж точно лучше, чем месяц назад, это похоже на то, как кровь постепенно приливает к щекам человека, очнувшегося после потери сознания — ну очень заметно, если знать, куда смотреть. А Антон смотрит. Смотрит постоянно; возможно, в какой-то момент он потерял старую привычку постоянно пялиться в телефон, как минимум потому, что большую часть сообщений он этой осенью игнорирует, и приобрёл новую — пялиться на Арсения в три раза чаще обычного. Антон компенсирует утраченное и прекрасно знает об этом; смотреть не перестаёт. — Поздно уже, — допив воду, он облизывается, — оставайся, пошли спать. — Стелиться, — грустно говорит Арсений с видом человека, пытающегося настроить себя на удивительные подвиги. — Забей, ложись со мной, — Антон пожимает плечами, — одному холодно. — Шаст, — у Арса такие глаза, что вообще непонятно, рассмеяться он готов или разрыдаться, — ну меня такими подкатами в постель к себе никто не зазывал, конечно. — Кроме меня, — уточняет Антон, — сто раз же было. Это мой любимый приём. Арсений смотрит немного задумчиво, невесело усмехается чему-то: — Кроме тебя. Да чёрт с тобой, пойдём. * Антон отказывается чувствовать себя неловко, придвигаясь к Арсу ближе, — ещё ближе, — и ещё, и Арс сдаётся в итоге, приобнимает Антона за плечи, притягивает к себе окончательно, Антон перекидывает руку ему через грудь, носом утыкается куда-то пониже плеча; они спали так десятки, сотни раз. Антону всё равно неспокойно. Судя по всему, он не так хорошо скрывает это всё, как пытался надеяться, потому что Арсений не выдерживает и минуты: — Что-то случилось? — Антон отмалчивается, и Арс вздыхает. — Ты сам не свой последнюю неделю. Можно было бы притвориться спящим; Арс вряд ли поверил бы, но и вряд ли стал бы давить дальше, но Антон не знает уже, что сделать, чтобы стало легче. — Я устал разговаривать, — честно признаётся он в итоге, — объяснять. Но по-другому… Ты же в башку ко мне не залезешь. — А представь, если бы я был телепат. — Да ты бы свихнулся быстро. — Главное, сейчас я абсолютно в своём уме, — отвечает Арсений таким тоном, что становится очевидным, насколько он сомневается в сказанном; Антон машинально проводит ладонью по его груди, успокаивая, и это всё ещё работает. Что бы там Арс себе ни надумывал; Антон думает об этом с непонятным удовлетворением. — Я начал вспоминать дальше, — решается он, благодарный за минутное отвлечение от темы, — обрывочно, но, бля, неважно, и вот это ощущение… Когда тебя нет. Я его помню теперь охренеть как хорошо. Там, например, было, мы уже, кхм, — Антон коротко откашливается, создавая себе новую паузу самостоятельно; расслабленная до того ладонь Арсения чуть сжимает его плечо, — вещами обменялись, уже всё кончилось, и я сижу в гримёрке, съёмки «Логики» через час. Ты там должен был быть, и вместо тебя пошёл Поз. И я сижу, и мне так хуёво, пиздец, я с телефоном, как дебил, смотрю и думаю, что надо позвонить. Ну или написать хоть, что-нибудь. И вроде мы всё решили уже тогда, ну, — он хмурится, — да, решили, но я помню, как это стрёмно, и как я хотел… Помню, как номер удалил, дебил несчастный. Надо было звонить, я с ума сходил, серьёзно, Арс, — Арсений прижимает его к себе ещё крепче, и Антон ведётся, лбом вжимается в его плечо, закрывает глаза; так, кажется, легче. — Не знаю, ничего не случилось, то есть — случилось. Тогда. И я сейчас весь в этой хуйне застрял. Арс не отпускает его от себя, но молчит долго; Антон опасается говорить что-то ещё, просто лежит, пытается дышать глубже. Арсений в его жизни оказался тем человеком, кто научил Антона по-настоящему складывать слова в сложные предложения вне сцены; кто научил его не бояться быть тактильным, когда хочется, и признавать слабости, когда нужно, хотя бы наедине, потому что — ну, с Арсом иначе нельзя просто было, полноценный обмен, иначе бы они дольше двух дней в новом для себя формате отношений когда-то не продержались. Сейчас Антон, наверное, благодарен за это всё. С Арсом всё ещё иначе нельзя. — Может, и хорошо, что всё было так, — произносит наконец Арсений, тихо совсем, вдумчиво, то ли слова подобрал, то ли боится спугнуть момент. — Ну что бы получилось тогда? Ничего. Вряд ли бы что-то изменилось. Может, конечно, ты бы позвонил, я бы не выдержал и от тоски в Москву срочно дёрнулся, ну и что, опять же… Ты бы вряд ли в Питер рванул. Что-то в этих словах глобально не так, но Антон понять не может, что именно. — Не понял. Что это значит? — Так не рванул же, — отвечает Арсений, как будто это всё объясняет. — Да и с чего бы, Шаст. Я бы себе даже не представил такого, я тогда с ребятами говорил пару раз, с Оксаной, спрашивал, мол, как там Антон? И они мне отвечали, что с виду отлично всё, а у меня как-то не было причин им не верить, — Антон порывается возмутиться, но Арс продолжает: — С чего бы? У тебя лицо ещё такое, ты умеешь же, как створки захлопываются — и не поймёшь ничего. И вроде как ходишь довольный. Груз ненужный сбросил. — Какой, блядь, груз? — не выдерживает Антон; приподнимается немного, пытается, всматриваясь в темноту, заглянуть Арсу в глаза. — Я тебе когда-нибудь всё-таки вмажу, сука, честно, — Арсений отводит взгляд, но хрен ему теперь, с этого он не соскочит. — Я и хотел, очень. Когда съёмки Камеди были, и ты приехал и с нами там на камеру время провёл, а потом за чей-то стол свинтил. Я тогда думал, мы поговорим хотя бы, а ты мне сказал два слова, блядь, буквально. Ну четыре. — И ты обозлился, — Арс констатирует, не спрашивает. — И я обозлился. Ну, бля, конечно. А ты бы — нет? — Я и так злился, Антох, — Арс поджимает губы, всё так же смотрит в стену, — я и так… да чтоб тебя. Сбившись, Арсений прикрывает глаза, и Антон чувствует, что выдохся тоже, разом; опускается обратно, ёрзает, устраиваясь удобнее. Арс всё ещё не отпускает его, наоборот — обнимает обеими руками, склоняет голову так, чтобы губами коснуться лба. Не отпускает. Антон знает, что это такое: у него тоже не осталось слов; по крайней мере, тех, какие Арсу, в его представлении, хотелось бы сейчас слышать. Он замирает, вдыхает наконец глубже, концентрируется на ощущении рук Арса поверх своей спины, думает, что пора хотя бы попытаться воспользоваться моментом и поспать нормально. Слышит, как Арсений судорожно вздыхает. — Арс? — Я не знаю, — глухо отзывается он на не заданный толком вопрос; Антон чувствует его дыхание, чувствует каждое движение губ, и от этого тоже дышать легче — несмотря даже на контекст. — Ты как себя чувствуешь? Не уверенный в том, спрашивают его о физическом или о моральном, Антон так или иначе отвечает на всё сразу, как может: — Лучше. — Хорошо, — бормочет Арс эхом давнего разговора, случившегося в этой же спальне. — Я всё ещё здесь.***
В их нерегулярных выяснениях отношений вновь наступает, по обоюдному молчаливому согласию, перерыв. До возвращения Димы из Воронежа Арсений остаётся у Антона, спит с ним рядом, и такой расклад, по крайней мере прямо сейчас, кажется приемлемым. Как там было в школе? Необходимым и достаточным условием. Шаста перестаёт, вроде бы, так накрывать; к концу месяца он возвращается к своему перманентному приподнятому настроению окончательно, без устали стебёт Серёжу за малейший чих и ноет, что пора бы уже возвращаться в люди. В этом нытье Арсений видит что-то глубоко наигранное — такое же, как и в себе самом, — но на носу декабрь, и Антон в любом случае прав. — Да, — едва приняв вызов, Стас кивает невидимому собеседнику. — Да, все со мной. На громкую? Сейчас. Парни, это Паша. — Ребятня! — по гостиной Антона разносится жизнерадостный голос Воли. — Совсем там оборзели без присмотра? — Мы тоже соскучились, Пашка, — покладисто отвечает Серёга. — За нами Стас присматривает. — Как смотритель в зоопарке. — Слышу умные мысли. Раз умные, значит, это Димка. Привет, Димка. — Привет, Паш. — Арсения мне пригласите, пожалуйста, к микрофону. — Я тут, — смеётся Арсений, склоняясь к центру дивана, на который Стас положил телефон. — Чего такое, Паш? — Арсений, дорогой. Мне тут птичка на хвосте донесла, что ты вернулся в строй, — Арсений открывает было рот, но Паша не даёт и слова вставить: — Бла-бла-бла, не совсем в строй, можешь даже не пытаться. Короче, цени такую честь, лично у тебя спрашиваю ещё раз: на новогодние съёмки пойдёшь? Арсений поднимает голову, поверх телефона встречается взглядом с Шастом; тот смотрит напряжённо, как будто они тут решают вопрос государственной важности, и Арсений уже год ни на одной съёмочной площадке не был, и, ну да, возможно, это и правда важно. — А это обязательно по громкой решать? — Мне нужны свидетели, — хмыкнув, поясняет Паша. — Чтобы отмазывался поменьше. — Скажи просто, что соскучился по нам по всем. — Хвостатых не спрашивали. Арсюха, не выключайся из эфира. — Ну раз лично просишь, — тянет Арсений, стараясь выиграть время, — аж сам Павел Воля… Правда в том, что, если прикинуть, причин отказываться у него больше нет, вот ни единой. Просто очередной рубеж, который — вновь — необходимо перешагнуть. — Да согласен он, — фыркает Позов, — ломается. — Какой тяжёлый человек этот Арсений, а. Арсений закатывает глаза на многоголосое «очень»: — Ладно, ладно, окей. Я буду. Настолько же многоголосый радостный вопль едва ли не оглушает; качая головой, Арсений смеётся, невозможно с ними со всеми не смеяться, вот же придурки. — Все тебя слышали, Арс, имей в виду. Стас, проконтролируй. — Я такая важная персона, — Арсений окончательно выбирает улыбаться, а не грузиться лишний раз. — Вот за вами Пашка так не бегает. — Ты там договоришься у меня, дорогой мой человек. — А вот что ты мне сделаешь? Поймаешь? Накажешь? — Не слушай его, Паш, — вклинивается довольный Шаст. — Он бредит. * Антон красивый до невозможности; Арсений ловит себя на том, что залипает на него — без всяких лишних мыслей и условностей — ровно так же, как раньше, слабо воспринимая что-либо ещё, и для достижения такого эффекта Шастуну всего-то понадобилось переодеться при нём в костюм. Арсений, разумеется, поздравляет себя с тем, что мозгов у него за год всё-таки не прибавилось. Они поют в этом году очередной идиотский трек, что-то из последних хитов Фейса, по тексту подошло бы для «Студии Союз», но Арсений почти не жалуется; он скучал по этому всему — по атмосфере, по толпе разодетого народа, по общему хорошему настроению, по движущимся кранам с камерами, чёрт возьми, скучал. Зря убегал только. Аня Хилькевич накидывается на него с таким радостным визгом и объятиями, как будто Арсений в армию уходил; Антон на соседнем стуле делает вид, что его эта встреча забавляет, так старательно, что это не остаётся незамеченным — по крайней мере, для Арсения, да и для Поза, под шумок пихнувшего Антона локтём в бок. Арсений смеётся, обнимает кого-то, и ещё кого-то, пожимает руки направо и налево, впервые за долгое время оказывается на прицеле камеры Серёжи, проводящего очередной прямой эфир, и… — Ты прям светишься, — замечает Антон, протягивая ему бокал шампанского, улыбается ярче, чем за прошедшие пару часов. — Тут никто так съёмкам не радуется. — Если ты хочешь, чтобы я признал свою неправоту, — Арсений наставляет на него указательный палец, — то ничего у тебя не получится. Антон только брови вскидывает, ухмыляется понимающе: — Ты её уже признал. — Не помню такого. — У тебя на лбу написано, — ржёт Шаст, чокается с ним; от контраста с прошлым годом Арсению совсем чуть-чуть сносит крышу. — Специалист по мимике, ну надо же, какой ты важный. — По твоей, — всё ещё ухмыляется Антон, но добавляет вдруг тише, серьёзнее, склонившись ближе: — Я рад, что ты передумал. Упрямства Арсения хватает, чтобы не говорить ничего, только улыбнуться в ответ, и Антону, удовлетворённо кивнувшему, этого явно достаточно. * Паша записывает подводки, которые потом пустят либо в эфир, либо в рекламу, представляя все столы по очереди без караоке и хренового пения; когда дело доходит до «Импровизации», он вдруг разливается соловьём о том, как они все пришли в полном составе, как замечательно выглядят, какие они обалденные молодцы, и: — А в новом году, — заканчивает Паша с будто приклеенной, но от того не менее искренней улыбкой, — ребята приготовили вам сюрприз. Не отрывайтесь от экранов своих девайсов! Арсений послушно хлопает, потому что, естественно, их снимают со всех сторон; как только после записи подводок объявляют очередной перерыв, улыбка сползает с его лица, и он подскакивает с места, мотает головой в ответ на удивлённый окрик Серёги и спешит первым добраться до Паши, спускающегося со сцены. — Какой сюрприз? — спрашивает он громче необходимого, неожиданно взбудораженный. — Паш, ты чего вообще? Мы даже ни о чём не говорили толком, слова ни одного не было, ты на что людей настраиваешь? А если всё провалится, не начавшись? Мы же только-только разогрелись, и эфирная сетка на следующий квартал, а если… — Тише, тише, — врезается наконец в его мыслепоток Паша, успокаивающе похлопывает по плечам, заставляет замереть. — Арс, ты чего всполошился? — Да как-то, — Арсений хмурится, остывая так же быстро, как и зажёгся, — не знаю, я один про всякие сюрпризы впервые слышу? — Нет. Ты не напрягайся так. — Да, Паш, уже распрягся. — Арсений, — чуть настойчивее говорит Паша, опускает руки, когда Арсений поводит плечами. — Серьёзно, не кипишуй. Это просто подводка, строчка в сценарии, ну, — он усмехается, — окей, импровизационная, вот эта конкретно. Мне похуй, если выгорит с шоу — будет шоу. Если нет — то проектов ещё полно, у Шастуна вон вагон недоснятых, у коротышек моих любимых тоже. Выдадим какое угодно за сюрприз — народ схавает. Это всего лишь слова. — Громкие слова. У Арсения последние несколько лет с преждевременными обещаниями отношения как-то не очень; но не заливать же про это Паше? — Громкие слова, — не спорит Воля, приобнимает его за плечи, разворачивается вместе с ним в сторону зала; в поле зрения Арсения тут же попадает Антон, который разговаривает с Ахмедовой, но поворачивает голову в их сторону каждые несколько секунд. Конечно, зачем ему приличия. — Ну так, Арс, ты снова в телеке, — Паша напоминает об очевидных вещах, но какой-то части Арсения необходимо это услышать; включиться обратно в процесс и поверить, что он — всё ещё причастная к механизму шестерёнка. — Тут на громких словах всё и строится. — Ага, — развивать это всё дальше нет уже никакого смысла; Арсений изображает, будто приглаживает и без того уложенные волосы. — И на красивых лицах. — Конечно, Арсений, — хлопнув его по плечу, Паша отступает на шаг. — Если бы все были такие красивые, как ты, никому бы вообще никаких слов говорить не пришлось.