***
Еле продрав глаза, Антон обнаруживает, что укрыт двумя одеялами, а Арсения рядом нет; напрягшись, он замирает, прислушиваясь, и слышит успокаивающий низкий гул чайника. Уже, оказывается, полдень, даже немного больше. Лениво прокрутив ленту уведомлений, Антон отвечает однотипными «спасибо!» на десятки поздравлений, обещает себе не забыть объяснить хоть что-нибудь потерявшим его воронежским товарищам, стаскивает один из свитеров, бесполезным жестом одёргивает второй и плетётся в сторону кухни, отчаянно зевая. Арсений курит какую-то свою самокрутку у приоткрытого окна, согнутую свободную руку уложил на подоконник, ладонью подпирает голову; он красивый — вот так. Да как угодно вообще. Антон тащится от него так, что с этим хочется что-нибудь сделать; или сказать. — Всё-таки хорошо, что я когда-то осознал свою ориентацию, — будничным тоном начинает он, и Арсений вздрагивает слегка, поворачивает голову, вскидывает брови, явно не уверенный, к чему идёт дело, но Антон выбирает несерьёзный вариант — тот, которым они гарантированно не испортят себе утро. — Иначе как бы я понял, какие мужики красивые бывают? Даже, — он смотрит прямо на Арса, удерживая нейтральное выражение лица, — с годами, когда стареют. — Что?.. Ах ты! — губы Арсения дрожат едва сдерживаемым смехом, он смотрит вроде как укоризненно, но эта попытка заведомо провалена. — Дурачьё ты, Шаст. Антон довольно ухмыляется в ответ, добившийся ожидаемой реакции, бегло осматривает кухню и садится прямо на пол, подпирая спиной дверцу морозильной камеры. — Ты чего холодильник загородил, я, может, собирался… — Антон смотрит на Арса со всем возможным сомнением, и тот резко меняет курс: — Ладно, не собирался я. Пойдём где-нибудь позавтракаем? — Ты мне ещё подарок обещал, — услужливо напоминает Антон. — Подарю тебе завтрак. Нет, на самом деле, — Арсений слегка хмурится, — я правда хотел, ты вот приехал, это само по себе… А я тебе что? — Ну, завтрак мне никогда никто не дарил, — замечает Антон, как он считает, вполне справедливо; пожимает плечами на всякий случай, — если так подумать. Будешь первым. — И последним, надеюсь, — бормочет Арс совсем тихо, но у Антона спустя много лет локаторы на него настроены, он подаётся вперёд: — Чего-чего? — Ничего, — быстро отвечает Арс, улыбается слишком радостно, и Антон думает — нет, не зря прилетел. Вовремя. Всё в порядке. * Они выходят на пустынные улицы новогоднего Петербурга, куда-то очень долго идут, Антон понятия не имеет, куда; в этом городе он так и не научился по-настоящему ориентироваться, всегда было как-то не до того, на друзей полагался, на знакомых, на Арсения в первую очередь, — вот и сейчас Арс ведёт его своими какими-то путями до кофейни, которая после полудня уже открыта даже первого января. Их встречают негромкая музыка — что-то вроде регги, — два практически пустых зала и пара официантов, по сравнению с которыми Антон с Арсением выглядят образцами вечной трезвости. — То же, что и тебе, — отмахивается Антон, как только они садятся в цветастые кресла, похожие на идеальную мебель среднестатистической бабушки. Впервые с момента пробуждения он проверяет телефон, видит в верхних строчках уведомлений три пропущенных от Поза и тут же перезванивает, не отрывая взгляда от Арса, увлёкшегося меню. — Алло, Дим. — Мы тебя ждали, ты в курсе, да? — Ну, — почесав затылок, Антон набрасывает на голову капюшон толстовки, — сорян? — Это хорошо ещё, я маму твою возле торгового центра встретил. Раз ты на звонки не отвечаешь. — Я ж написал потом, ну Димон. — Ты часа три назад написал, — смешливой укоризной возражает Дима; он совсем не обижается, конечно, он вообще обижается редко, но Антону вдруг как-то неудобно, — я вот цитирую, что ты написал: «и вас с семьёй с праздником». Спасибо, конечно, Антох, большое, но что у тебя там стряслось? — Ничего, — поймав взгляд Арсения, поднятой рукой просигналившего официанту, Антон чуть улыбается, — очень срочно надо было уехать. — Это мне и мама твоя сказала. Что у тебя, типа, срочные дела. Куда ты свалил-то? — Это секрет. — Шаст, голову мне хорош морочить. — Ну секрет, Дим, — прижав телефон к уху, Антон отворачивается к окну, понижает голос, чтобы не мешать Арсу заказывать. — Тебе жалко, что ли? — Детский сад, — вздыхает Позов, — штаны на лямках. Дай догадаюсь… — Неа, — перебивает его Антон, практически просит, — я верю, что ты умный, Поз. Не надо. Ему не хочется почему-то — вот этого всего не хочется; догадок, обсуждений, и так понятно, что рано или поздно, скорее всего, о месте его назначения и о самой поездке узнают хотя бы Поз со Стасом, и Серёжа, и ещё кто-нибудь заинтересованный, Оксана, может быть, но. Антон гораздо лучше начинает понимать стремление Арса ничем таким не делиться; ему хочется, чтобы последние сутки остались у них чем-то своим, максимально личным. Если для этого понадобится немножко позатыкать Диму — ну, окей, Дима всегда был понятливым. — Короче, — Поз, естественно, оправдывает надежды, — ты обратно вернёшься? Нам третьего в Москву уже вечером, Стас хочет, чтобы мы январь прямо по максимуму плотно взяли. — Вернусь, да. В ночь уже, наверное. — Договорились. Давай тогда, — Антон, пробормотав то же самое в ответ, собирается уже повесить трубку, слышит в последнюю секунду явную усмешку: — Арсу привет. — Поз передал тебе привет, — тут же озвучивает Антон, развернувшись обратно к Арсению, тот отрывается от своего телефона, закатывает глаза: — Даже не сомневался. Ты уезжаешь? — А ты работаешь? — В девять начало, — Арс кивает, убирая руку со стола, чтобы подошедший официант мог поставить перед ними чайник и две чашки. — После семи надо быть уже на месте. Может, переночуешь, потом полетишь? Там с самолётами вроде бы не очень? — Да ладно, — Антон уже вбивает данные в поисковую строку приложения; первый из немногочисленных сегодняшних рейсов отправляется в десять вечера, — ты свалишь, я погуляю ещё и в аэропорт. В Москве скоро увидимся. — Обязательно, — Арс приподнимает крышку чайника, хотя и так понятно, что чай ещё не успел завариться. — Шаст. — А? — Спасибо, что приехал. * Впервые за последние три месяца Антону по-настоящему комфортно вновь оказаться ведомым; он помнит об этом городе всё, что нужно помнить, на его решения или маршруты не влияет ничего затерянного где-то в глубинах памяти, и он может с чистой совестью просто идти — сначала обратно в квартиру, чтобы забрать сумку, а потом просто куда-то — за Арсением, у которого в Питере даже походка другая. Того и гляди, взлетит. Антон не запоминает названия улиц и переулков, расположение дворов, работающие и неработающие заведения по обеим сторонам очередной проезжей части; не обращает внимания на номера редких троллейбусов и марки неаккуратно проезжающих мимо машин. Он под ноги-то редко смотрит, да и по сторонам тоже, в основном — смотрит на Арса, настолько увлечённо, что тому приходится пару раз подхватить Антона за локоть, спасая его лицо от знакомства с обманчиво тонким льдом. — Устал, что ли? — не впервые интересуется Арс, Антон зарывается носом в шарф: — Неа. Задумался. — Много думать вредно, — сообщает ему Арсений, тут же уточняет: — тебе. Для меня это естественный процесс. Антон смеётся, щурится на улыбающегося Арса, тянет руку, сдвигает шапку ему на лоб так, чтобы глаза почти закрывала; охнув от неожиданности, Арсений поскальзывается, но удерживает равновесие самостоятельно, руки оставляет раскинутыми в стороны — ну точно летать собрался. — Мало думать тоже вредно, — подытоживает он; вскакивает на широкий бордюр, отделяющий дорогу от тротуара, и идёт по нему, переступая на манер акробата — если бы акробат боялся оторваться от земли по-настоящему высоко; стягивает шапку обратно на затылок. — Курить вреднее, — из принципа спорит Антон и немедленно закуривает. Навстречу им едет целая процессия из кажущихся куда более уместными где-нибудь в Москве чёрных джипов; недолго думая, Антон хватает Арса за вытянутую руку, дёргает к себе, мало ли что. Арсений, не сбавляя шаг, запрокидывает голову назад и улыбается. У него такой вид — впервые с хрен знает какого года, — как будто он вообще никуда не торопится. * Прощание выходит скомканным: Антону можно добираться от метро до аэропорта, особенно не торопясь, зато Арсений не уследил за временем и опаздывает теперь на своё мероприятие; он обнимает Антона сам, напоминает отзвониться или написать — тоже сам, первый. Антон смотрит ему вслед и думает, что год — или два, или три — назад всё было бы не так; он забил бы и никуда не полетел, или не приехал бы вовсе, или они бы успели триста раз поругаться перед разъездом, или, или, или, — в то время, когда по общей договорённости наслаждались тем, что имеют, до тех пор, пока обоим это нравится; Антон прямо помнит эти слова, застарелые уже, пылью покрывшиеся, никому не нужная мантра, которой они весело обманывались на протяжении лет. Пока нам это нравится, пока нам это удобно. А потом стало неудобно, конечно; у Антона было достаточно мало опыта в таких вещах, чтобы посчитать все сложности личным оскорблением и сначала разозлиться, а затем уже… А затем — ничего, потому что подумать он вовремя не успел.***
Новогодняя передышка, начавшаяся с приездом Антона, с его отъездом же и заканчивается. С одного мероприятия Арсений на следующий же день едет на второе, затем — на третье, после третьего — в Пулково на забронированный Оксаной рейс до Москвы; утром четвёртого января подозрительно бодрый Матвиенко расталкивает его, напоминая, что пора собираться в офис Камеди. Разогнавшись, январь лишь продолжает набирать обороты, напоминая настолько же суматошный декабрь с той только разницей, что Арсений наконец вливается в этот сумасшедший ритм до конца, настолько, что успевает даже нормально социализироваться. Он видится с теми людьми, о которых не то чтобы успел когда-то забыть — просто отложил в какой-то момент встречи, даже сами возможности встреч, сам не знает уже, почему, оправдания насчёт плохого настроения самому же Арсению теперь кажутся идиотскими; а теперь он в компании Серёжи проводит вечер в баре с приехавшими Чеховым и Топольницкой, пьёт кофе с Косяковым и другими авторами «Острова», пересекается даже без участия воронежцев с Макаром и окончательно осознаёт, что большую часть прошлого года провёл, похоже, в каком-то анабиозе. Что он вообще делал? То, что ещё недавно казалось новой траекторией давно выбранного курса, теперь представляется Арсению лёгким помутнением сознания длиной в год с лишним; вернувшись в мир телевизионщиков, он вновь перестаёт понимать, каким, собственно, образом собирался отказаться от максимума в пользу минимума. Наверное, все привычки — все наркотики — работают по тому же принципу, но не всё ли равно? В очередной раз на ту же мысль его наталкивает одна из коротких поездок в Питер, когда после выступления импровизационного театра Валера закрывает за ними дверь в гримёрку, не дожидаясь остальных, и смотрит на Арсения с настораживающим любопытством. — Разговор есть, — говорит он, как будто и так уже не понятно, и Арсений заранее напрягается. — Мм? — Мы тут вчера думали, — Валера устало опускается на диван, потирает щёку, смазывая верхний слой давно поплывшего от пота сценического грима, позволяющего им всем издали выглядеть лет на пять младше себя настоящих, — ждали, пока ты сам заговоришь, но зачем ждать, правильно? — Валерий, — за торжественностью Арсений, как обычно, скрывает настороженность, — звучит пугающе. — Да брось, — мужчина посмеивается и не выглядит человеком, способным поднять неприятную для кого-то из них тему; отчего-то Арсений думает, что у них насчёт неприятных тем всё-таки немного разные представления. — Короче, просто хочется понимать, остаёшься ты с нами или нет. Если да — то в каком качестве. Скоро надо афиши на весну и лето печатать, тебя там приглашённой звездой будем указывать, Арс, или как? Арсений не жалует неудобные вопросы и неудобные ситуации; это — неплохое комбо, конечно. — Ещё ничего не решено, — осторожно начинает он. — Вообще сам факт будущих съёмок под большим вопросом, мы ещё никому не показывались, так что не факт, что надо прямо сейчас что-то решать, если… — Да брось, — повторяет Валера, легко пожимает плечами, как будто дело уже всё-таки решённое и он понимает в этом лучше самого Арсения; у людей, более или менее к нему близких, вообще рано или поздно обнаруживается эта раздражающая привычка — делать вид, что они всеведущие. — Очевидно же, что всё выгорит там у вас. У меня сын дома спрашивает, когда «Импровизацию» опять показывать начнут, — Арсений недоверчиво усмехается, и Валера усмехается следом, — он, правда, ещё потом спрашивает, когда же, наконец, покажут там меня, но ты понял, к чему я. — Давай я честно скажу, — Арсений вздыхает, быстрыми движениями расстёгивает половину пуговиц на опостылевшей за вечер рубашке. — У меня был уже театр, в котором я много чего много кому наобещал и в итоге забросил, можно сказать. Людей подвёл в первую очередь, да и сам театр тоже. Они теперь говорят, конечно, что всё было не так, но мне это не нравится, Валер. Опять так делать — не хочется, у меня полно поводов мудаком себя считать, давай мне пока лишнего не приписывать. — Не может быть, — он фыркает. — Арсений Попов, сам о себе такое… Арс, да нет, — немного посерьёзнев, Валера поводит плечами, садится прямо, — мы всё понимаем, я тебе клянусь. Нам же только лучше будет, если ты опять начнёшь в кадре ликом светить каждую неделю, а мы потом этот твой лик, когда будешь успевать, на афишки крупным планом — великий импровизатор Арсений в гостях у питерского театра, бла бла, и так далее. Билеты можно подороже продавать опять будет. Ладно, если он так ставит вопрос… Валерка, в любом случае, зрит в корень; Арсений мог оттягивать принятие подобных решений сколько угодно, пожалуй, но работа над шоу после разморозки почти сразу рванула вперёд семимильными шагами, и в какой-то момент пришлось бы перестать себя обманывать и пытаться усидеть на двух не слишком стыкуемых стульях. Это ощущается чем-то вроде облегчения, в котором Арсений до этой секунды не чувствовал даже необходимости. — Надоел я вам, — шире усмехается он, — так и скажи. Ждёте, когда бы уже меня спровадить. — Надоел, сил нет, — с улыбкой соглашается Валера, взмахивает рукой, как будто в добрый путь спроваживает. — Валяй уже, короче, снимайся. Договоримся. * Продакшн требует демонстрации того, что не всё ещё с «Импровизацией» потеряно, уже в конце месяца; есть в Валерке, похоже, что-то магическое, потому что после разговора с ним Арсений ещё не успел определиться, стоит ли поднимать конкретные темы о шоу самостоятельно, а потом и не потребовалось определяться — просто Стас снежным утром понедельника сообщил, что надо собраться, вдохнуть, выдохнуть и быть классными. Вот это — всегда пожалуйста. — Шаст, к подвигам готов? — Арсений почти не скрывает беспокойства; у Антона недавно опять начались эти приуроченные к возвращению воспоминаний головные боли, вынуждающие его, не таясь, закидываться обезболивающими и морщиться в ответ на самые простые вопросы. Врачи обещают, что всё это в скором времени пройдёт, но, во-первых, «скоро» — понятие слишком уж растяжимое. Во-вторых — сегодня они собрались в одном из родных павильонов Главкино, среди наполовину собранных по такому случаю базовых декораций, и неизвестно, что там у Антона в голове творится по этому поводу. Арсений вот очень напряжён в своём старании заменить старое и плохое на новое и хорошее. — Я всегда готов, — корчит обиженную рожу Антон и откусывает, кажется, половину шоколадки разом. — Шастун, хорош жрать на площадке! — возмущается Серёжа, почти наверняка пародируя одного из режиссёров, и выбегает из-за кулис, только чтобы секунду спустя отломить часть оставшейся плитки и себе. — Я серьёзно, — проигнорировав Серёгу, Арсений подходит ближе; Антон пристально смотрит на него несколько мгновений, а затем улыбается, опускает ладонь ему на плечо: — Я тоже. Ты как? — Как будто в первый раз выходим, — усмехается Арсений чуть более нервно, чем ему бы хотелось. Это и правда как новое начало — когда-то они искренне старались удостовериться вербально, как там у каждого из них сегодня настрой, бесхитростно переживали перед каждым мотором или выходом на сцену, чуть ли не семьям бросались звонить. Но Антон смотрит на него, ловит взгляд, что-то находит, наверное, в глазах, потому что едва заметно кивает, и Арсений не видит смысла волноваться сейчас. — Отлично. Я отлично. Мы отлично? — на последнем вопросе он повышает голос, крутится вокруг своей оси, выхватывая взглядом и Шаста, и Серёжу, и появившегося на площадке Диму. — Команда готова, — смеётся Поз. — Где Стаса-то носит? * — Есть ещё порох в пороховницах, — ещё полторы недели спустя ухмыляется Арсений, потягиваясь, и Антон согласно хмыкает, выдыхая дым против ветра. Дима слинял прямиком из офиса к приехавшим на выходные в Москву жене и дочери, Серёжа умчался по каким-то своим таинственным очень личным делам, честно заявив, что пока боится сглазить и «потом расскажу, пацаны»; Арсений с Антоном привычно медлят на заднем дворе офисов — вопреки ударившим наконец морозам, первым в новом году, и общей усталости. Хотя, вообще говоря, лично Арсений себя слишком уж усталым не чувствует; может, даже и наоборот. Стас, пообещавший, что с ответом от остальных продюсеров и прочих представителей канала тянуть не будет, сегодня весь день проходил со слишком уж довольным лицом, отказываясь пока как-то это комментировать, но хорошее настроение Шеминова — залог хорошего настроения и всех остальных. Это правило такое. — Вспомнишь солнце — вот и лучик, — бормочет Арсений, увидев приближающегося к ним Стаса, и Антон, даже не переспрашивая, оборачивается в ту же сторону. — Станислав Владимирович, вы какой-то серьёзный этим чудесным вечером. — Поговорить надо, мужики. Валера, похоже, его дальний родственник. — Поехали тогда поужинаем, — вздыхает Антон, щелчком выбрасывая окурок в урну. — Жрать хочется. Хочется не ему одному; в ресторане они первым делом, не сговариваясь, расхватывают меню и не дают официантке отойти от их столика, пока та не принимает спешный заказ. — А почему только с нами? — всё-таки спрашивает Арсений, как только им больше никто и ничто не мешает. — Димка с Серым где? — А они у нас беспроблемные. Что с них взять? Диме надо только напомнить, что очки без диоптрий всё равно придётся опять таскать, а Серёге — чтобы стричься даже не думал. По их согласию у меня вопросов нет и вряд ли появятся. — По согласию на что? — На съёмки, — Стас смотрит на него, как на идиота. — Продакшн всё устраивает, канал тоже. — С этого бы и начинал, — тихо смеётся Антон, качая головой. — Ладно, начинаю. Креативщики уже работают, остальное всё на низком старте, есть возможность впихнуть съёмочные дни на март, до этого технички ещё прогнать. Эфиры — с апреля или начала мая, скорее всего. Там как раз «Союз» хотели опять сдвигать. И дальше прежними темпами. — Так это же здорово, — Антон быстро переглядывается с Арсением, хмурится немного. — Здорово же? Почему мы вдвоём-то? Арсений начинает подозревать, почему; они прерываются, когда официантка возвращается с небольшим подносом и выставляет перед ними чашки с американо. — Потому что с остальными я не буду предметно разговаривать раньше, чем с вами, — вновь заговаривает Стас. — Потому что, Антон, без вашего согласия не получится ничего. — Я тут недавно узнал, что мы ещё неустойки за осень восемнадцатого продолжаем выплачивать, — с усмешкой тянет Шаст, то ли дурачка строит, то ли и в самом деле не видит поводов для разговора. — Бабки заработать я не против, это не считая всего остального. — Не сомневаюсь, — весело кивает Стас. — Но я не к этому веду. Бабки-то будут, вы и так в курсе. Ну, только в случае, если вы опять друг друга и всех остальных на эти бабки через год не нагреете, — Арсений хочет было возразить, но, подумав лишнюю секунду, закрывает рот; убедившись, что его слушают, Стас опять кивает, уже сам себе. — Вы меня поймите правильно, ребят. Я ваш друг, и как ваш друг, я охренеть как счастлив, что у вас всё классно опять получается, между собой вы вроде как мир наладили, и вообще дружба и жвачка. А как креативный продюсер шоу «Импровизация» — я хочу быть уверенным, что мне не понадобится опять без форс-мажора останавливать съёмки и концерты отменять. Это же понятно? — Более чем, — откликается Арсений; Антон, закусив губу, переводит взгляд со Стаса на него и обратно. — И? — И мне нужны гарантии, — ожидаемо продолжает Стас, — каналу нужны, всем нужны. Что ваши личные отношения никак не воспрепятствуют рабочему процессу. Я уж не знаю, может, в контракты об этом что-то добавить, — Арсений непроизвольно морщится, — или за стол переговоров вас сажать, как маленьких, если понадобится… Мне и честного обещания будет достаточно, не запрещать же вам… ну, что бы то ни было. Если я пойму, что вы сами понимаете, чего я вообще от вас хочу. Вы вот готовы пообещать? Что одно с другим мы не мешаем, и все вопросы решаем без скандалов? — Стас смотрит непривычно пытливо; Арсений одновременно с Антоном берётся за кофе, как за хренов спасательный круг. — Давайте взрослыми людьми побудем. — Да не вопрос, — оживает вдруг Антон, торопливо и неожиданно громко, — конечно, мы… Поймав взгляд Арсения, он осекается, затихает опять; может, ждёт одобрения. Может, всё-таки с минутным опозданием понял, что в вопросе Стаса чуть больше подвоха, чем кажется. Потому что Арсений и сам готов бы ответить — на языке уже так и вертится, — что, конечно, да, и лично он вообще мудр, как удав Каа, и работа — это работа, и никаких больше скандалов; но реальный опыт говорит совсем не в пользу такого ответа. Реальный опыт вообще — не в их с Шастом пользу. — Мы подумаем, — говорит Арсений почти вопросом, не разрывая зрительный контакт с Антоном; делает глоток. — Подумаем, обсудим, скажем. Да? — Да, — отзывается Антон немного растерянным эхом и тут же теряется в собственной задумчивости; Стас замечает это не хуже Арсения: — До понедельника желательно. Чтобы понятно было, куда двигаться. Договорились? — Договорились, — отвечает за них обоих Арсений, улыбкой благодарит подошедшую с салатами официантку и бросает взгляд на Антона. Тот уже смотрит в ответ, и в его глазах Арсений видит большую надежду. Настолько же большой вопрос.