***
Квартира Матвиенко за несколько лет перестала наконец казаться такой пустой и безликой, как раньше, из очередного неофициального склада подарков от фанатов превратившись в нечто живое, наполнившись всё-таки признаками того, что здесь живёт обычный человек из плоти и крови, у которого есть еда, одежда и даже какие-то хобби. Антону всё это, впрочем, до лампочки; он целеустремлённо шагает на кухню, не менее целеустремлённо вытаскивает на свет божий початую бутылку водки из морозильника и решительно ставит её на стол. — Тяжёлая артиллерия, — комментирует подошедший Арс и без лишних вопросов проходит к шкафу, за стеклянными дверцами которого прячутся стопки и бокалы, сувенирные в основном. — Думаешь, просто так не справимся? Да не то чтобы. — Мы Стасу пообещали, что поговорим, как взрослые люди, — Антон округляет глаза. — Слишком большая ответственность. — Твоя правда, — Арсений ставит рядом с бутылкой две рюмки, тут же наполняет их, — посмотри там в холодильнике что-нибудь. — Алкаш, — смеётся Антон, но слушается, распахивает дверцу и скептически оглядывает небогатый ассортимент. — Это ты алкаш, Шаст. И вообще, между прочим, зря ты так в нас не веришь. У тебя вот отлично разговаривать получалось в последнее время. — Да сам в шоке, — опять смеётся Антон, достаёт какой-то сыр и какую-то колбасу, — о, лимон!.. Меня башкой об стену прикладывали, может, это побочный эффект — ну, в том, что язык так развязался. Он знает, на самом деле, в чём дело — просто без разговоров они бы с Арсом вообще никуда не продвинулись, Антон не знает, как бы повернулась прошлая осень, не начни он высказывать то, от чего голова пухнет, но вряд ли как-нибудь хорошо; если бы была возможность, он бы с радостью вне сцены разговаривать почти перестал, вообще-то. В это мало кто верит до сих пор, но это правда, и в том же Арсе Антон когда-то ценил — воспринимал как должное — в том числе и умение понимать его без слов. Тот факт, что иногда надо всё-таки собираться с силами и проговаривать некоторые вещи прямолинейными словами через рот, дошёл до него с опозданием — как и многое другое. Слишком многое, блин. Разделочная доска уже валяется на столе, чистая, вроде бы, и Антон не заморачивается — складывает туда всё сразу, режет крупными кусками — не всё ли равно, как должна выглядеть закуска, если всем на неё плевать? — Кулинар, — тянет Арс насмешливым одобрением и подходит совсем близко — не касается, но Антон чувствует его присутствие спиной, его всего чувствует, рядом, только обернись. — Я хочу кое-что сделать, и сделать это трезвым, наконец, — продолжает он всё тем же тоном, но Антон слышит в его голосе что-то ещё, распрямляется, оборачивается всё-таки, они действительно почти вплотную стоят, Арс вскидывает подбородок. — В здравом уме и твёрдой памяти, и всё прочее, — он поднимает руку к лицу Антона, всё ещё не касаясь, смотрит заворожённо, и его намерения очевидны, но контекст — нет, и Антон не может смолчать: — Почему?.. — Потому что я боюсь, — отвечает Арсений; отвечает так просто, будто погоду обсуждает, но его бравада безыскусна, почти прозрачна, как если бы они снимали первые выпуски шоу, или впервые выходили вчетвером перед аудиторией больше сотни человек. — Мало ли что, и… — Я говорил, что не тороплюсь, — тихо произносит Антон, когда становится понятно, что Арс не собирается сразу заканчивать мысль. — Я имел это в виду. — Может быть, — Арс кивает, и слегка приподнимается на носках, целует его без переходов и пауз, с неожиданным каким-то отчаянием; с силой, от которой Антон накрепко упирается копчиком в стол, пошатывается немного, чудом не сносит позади себя рюмки и всё остальное. В этом мало вдумчивости или нежности, меньше, чем когда-либо, — Арс целует его так, словно на самом деле в последний раз, отрывается на несчастные доли секунды, чтобы вдохнуть, и это больше больно, чем хорошо, мысль маячит в глубине сознания, настойчиво долбит в затылок, — это неправильно; не совсем так, как должно быть. — В чём ты сомневаешься? — отстранившись первым, выдыхает Антон, удерживает Арсения за плечи, взглядом блуждает по его усталому лицу. — Во мне? Вопрос мигом сбивает с Арса весь пыл; он проводит ладонью по лицу, пальцами другой руки цепляется за ворот толстовки Антона, как будто не может отпустить. — Серьёзные вопросы, — вздыхает он, медленно моргает. — Давай разговаривать, что ли, — он падает на стул позади себя, и Антон не уверен, что Арсений знал заранее, стоял там этот стул или нет. Ему хочется разубедить Арса так сильно, как никогда; во всём сразу разубедить. — Давай. — Не в тебе, — медленно продолжает Арс; Антон ногой выдвигает из-под стола ещё один стул и садится тоже, коленом задевает ногу Арсения. — Больше не в тебе, я… Когда ты очнулся тогда, в больнице, с амнезией, — Арс отводит взгляд, хватает одну из стопок водки и опрокидывает её в себя одним махом, втягивает носом воздух, — то, как ты вёл себя. Было бы совсем глупо с моей стороны продолжать считать, что ты мог меня… что ты мог, не знаю, остыть. Я просто сомневаюсь, Шаст. Я в тысяче вещей сомневаюсь, всегда. — Я знаю. — Не может быть, — ахает Арс без лишней серьёзности, — я-то всё скрывать пытался. — Ну, у тебя получается иногда, — Антон пожимает плечами, пьёт тоже, заново наполняет рюмки больше машинально, чем от какой-либо нужды. — В смысле, блин, Арс. Я всегда считал, что насчёт меня всё понятно железно. Я же тебе признался первым — тогда, впервые. Это недостаточно убедительно было? — Я тогда думал, что ты не знаешь вообще, о чём говоришь, — Арсений быстро пожимает плечами, усмехается на молчаливое возмущение Антона, — просто решил не озвучивать. Думал, что ты путаешь понятия. — Какие, блядь, понятия я мог путать. — Люди, когда говорят о любви, не обязательно подразумевают именно это. — Философ ты грёбаный. — К сожалению, — хмыкнув, Арс приваливается плечом к стене. — Ты понимаешь, что сейчас мы решаем… Если бы я мог сказать, что я взрослый мальчик, умею вести себя всегда профессионально, и «Импровизация» — моя самая большая сбывшаяся мечта, и безотносительно меня или наших с тобой отношений я готов поклясться, что всё будет, как надо, я бы это сказал уже. Стасу, ещё в ресторане. Но мы уже один раз такой херни наворотили, Шаст. Если мы опять что-то начнём, то ничего не мешает нам повторить то, что было. Если не начнём, то, — Арс запинается, морщится, — не знаю, что-то пойдёт не так, у тебя появится кто-то, или у меня, — это даже звучит странно; Антон хочет прервать его, но Арсений качает головой, стремится закончить фразу, — что угодно, и лично я за себя не ручаюсь на все сто. Если начистоту. Он, наверное, прав. В целом — да, прав, но в представлении Антона всё проще; это как будто сказать, что один раз обжёгся об ручки нагретой кастрюли, и больше никогда в жизни не снимать посуду с плиты. — На ошибках учатся, — предлагает он очевидное. — Нам тоже ничего не мешает, м? — Звучит проще, чем есть. — Ну, а как, — Антон вздыхает; склоняет голову к плечу, пытаясь собраться с мыслями. — Мы знаем друг друга херову тучу лет, Арс. И я не хочу всю эту банальную херню гнать про то, что мы оба выросли, что-то там поняли, но это же правда. Я не знаю, чего ты всё это время боишься — что я передумаю? Или что я этого не сделаю? Своим наполовину случайным вопросом, не так давно появившимся и за это время толком так и не сформированным в голове, он явно попадает в точку, потому что Арсений замирает весь, упирается взглядом в Антона — не вполне ошарашенно, но бездумно; так смотрят, когда спотыкаются о чью-то подножку. — Я не маленький, — продолжает Антон, пока не успел соскочить, — и я знаю, чего я хочу. Десять лет назад я думал, что хочу много бабла, а ещё когда-нибудь красивую жену и сына с дочкой, ну так кто из нас так не хотел? Все хотели. Что с того, если в итоге моё будущее не так выглядит, как в детсаду воспитатели в книжках показывают? Не в сказке живём, — Арс всё ещё смотрит на него остолбенело, и Антон разводит руками. — Я не знаю, что сказать. Я люблю тебя. Может, чаще надо это говорить, чтобы ты поверил, хочешь? Я буду. И я хочу, чтобы всё было как раньше… Лучше, чем раньше. Мы же можем? Постараться? — Я не могу обещать, — отмирает Арс, торопливым жестом глотает свою водку, зажёвывает лимоном, даже не поморщившись. — Я тоже не могу. Но бля, я просто думал, что оно само собой всё должно получаться. Так же не бывает, да? — Антон беспомощно пожимает плечами. — И нас просят дать ответ, и я просто… Твои эти сомнения во мне, или не во мне, или мнения чужие, которые тебя волнуют, что там — давай просто ты решишь, что тебе важнее. Мы, шоу, или вот это вот всё. И пойдём сниматься. Или не пойдём сниматься, — поймав взгляд Арсения, Антон невесело усмехается, — и я не смогу про это ещё раз так поговорить, я тебя умоляю, давай сейчас это решим. Он банально выдохся; то ощущение, когда в сценке прописан длинный монолог, и ты проговариваешь его, договариваешь до конца — и дальше ничего не остаётся, только ждать реакции партнёра по сцене, ожидать, встретит он тебя на половине пути или нет. Антон никогда раньше не прикладывал столько усилий — в том числе и вербальных — к тому, чтобы сохранить что-то. Он думает: пожалуйста. Арс, пожалуйста.***
Антон говорит правильные, хорошие вещи, но дело не в этом даже. Антон так смотрит, что — ну в самом деле, какой тут может быть вариант ответа? — Я слишком серьёзно ко всему подхожу, да? — Да, — коротко рассмеявшись, Антон сжимает губы. — Может, и правильно, я не знаю. Может, так и надо. Да к чертям это всё. — Я не хочу, — наконец признаётся Арсений честно, Антону и себе самому, начинает издалека, — очнуться однажды в старости и понять, что я всё продолбал. Вспоминать вот про эти годы и страдать, что дебилом был. Ладно, я вообще старым быть не хочу, — усмехается он, и Антон смеётся уже гораздо легче, откидывает голову назад, — это неважно. Ты мне задавал два вопроса тогда. И если мы не возобновим съёмки, то пожалеем потом оба, — это не предположение уже даже, просто факт. — А если… — А если мы не возобновим нас, — подхватывает Арсений, ему плевать, насколько неуклюже это звучит; он медлит, и Антон протягивает руку, накрывает его ладонь своей, — …когда ты успел стать таким тактильным? — Я всегда был. — Стеснялся? — Ага, — признаётся вдруг Шаст без обиняков. — Но смысл-то уже? Смысла никакого; стесняться хоть чего-то между ними — окончательно пройденный этап. Мариноваться в собственном страхе, в собственной неуверенности и застарелом стыде — тоже. Из этой точки, на самом деле, всего два шага, и Арсений понимает, что не сможет пойти назад, чем бы это ни кончилось. — Да, — говорит Арсений, пока не успел вновь передумать, и чувствует странное спокойствие; как будто шагал в пропасть, но нащупал под ногами твёрдую почву, оказавшись вдруг в безопасности, и, может быть, он обманывает себя. Может быть, нет, — на оба вопроса. На все вопросы. Бежать некуда. Антон привстаёт, от энтузиазма или неожиданности, Арсений поворачивает руку ладонью вверх, переплетает их пальцы, тянет на себя, и Антон ведётся — делает неловкий шаг вперёд, падает ему на колени, свободной ладонью упирается в стену над головой Арсения: — Всё? — спрашивает он, слишком серьёзно для положения, в котором оказался; договорились, обсудили, решили? — Без откатов? — Куда я от тебя денусь? — откликается Арсений шутливо, риторическим вопросом, которым втайне давным-давно задаётся всерьёз. Куда? И нужно ли хоть куда-то деваться от него? В другое время, в другом месте и в других обстоятельствах ответ мог бы быть, возможно, иным; но сейчас Антон здесь — рядом с ним, над ним, на нём, — смотрит сверху вниз, улыбается резкой, солнечной вспышкой, ослепляет практически, и Арсений не видит ничего, кроме. Не боится этого больше; не в этот момент. Антон загораживает всё остальное — ну и пусть; негромко рассмеявшись, Арсений подаётся ему навстречу, отвечает на торопливый поцелуй, пальцами впивается в бёдра. — Никуда, — шепчет Антон ему в губы, пытается улыбнуться, не отрываясь, — никуда вообще. — Люблю тебя, — вторит Арсений тем, с чего стоило бы всегда начинать, — не представляешь, как. Не знаешь. — Знаю, — Шаст смеётся ему в шею, прикусывает кожу. — Нет, — Арсения разорвёт сейчас; он может только надеяться, что Антон понимает, как это; насколько сильно. — Очень. * Они добираются до спальни, собрав спинами по пути все косяки и углы, почти вслепую; Антон падает спиной на кровать, немедленно тянется ловкими пальцами к джинсам, расстёгивает — сначала Арсения, потом свои, — предлагает, диковато улыбаясь: — Давай трахаться на Серёгиной койке. Арсений заливается практически беззвучным хохотом, устраивается сверху: — Он оценит. — Порадуется! У тебя есть… — Ничего тут нет. — Но, — начинает Антон, и Арсений знает это его выражение лица, возражает тут же: — Не думай даже. — Ну Арс. — С ума, что ли, сошёл. И вообще. Тебе память немножко отбило, — напоминает Арсений, помогая Шасту стянуть толстовку вместе с футболкой, — но времени много прошло. И вряд ли ты за него с кем-то… был с кем-то снизу. Это как минимум. Он отчаянно жалеет о своих словах, едва они вырываются наружу — только потому, что не хочет знать ответ, каким бы он ни был; но Антон только поджимает губы: — Ну да. А ты?.. — Арсений только мотает головой, не был он ни с кем, хотел в какой-то момент, в разных состояниях бывал, но не смог, как дурак последний, заставить себя не смог; Антон открывает рот, как будто собирается что-то сказать, но притягивает Арсения в итоге к себе за шею, целует напористо, и это лучше всяких слов. — Снимай тогда, — бормочет Антон, первым пытаясь стащить с Арсения джинсы, — всё равно. Давай, нахуй это всё. На то, чтобы избавиться от остатков одежды, им требуется рекордная минута; прикусив верхнюю губу Антона, Арсений спускается поцелуями к его шее, ключицам, затем к груди; сплюнув для верности на ладонь, не глядя опускает её вниз, обхватывает оба члена. Он надеется, что Серый их поймёт и простит. * Три часа спустя так и не удаётся сомкнуть глаз. Арсения не хватит на ещё один — очередной — заход, и так уже смешно, что они кончали сегодня как чёртовы школьники, как будто потереться друг о друга достаточно, чтобы с ума совсем сойти; но он полон неуёмной, ни на что не направленной энергии, вынуждающей его то и дело пробегаться пальцами по спине Шаста, вырисовывая по коже абстрактные фигуры. — Есть хочу, — вяло бормочет Антон, распластавшийся на его груди, опускает руки и проводит указательными пальцами по бокам Арсения, это почти щекотно. — Пошли тот сыр сожрём. Арсений накрывает ладонями лицо, смеётся так, что сложно остановиться. — Как мне тебя не хватало, — глухо отзывается он, и Антон отвечает неожиданно серьёзно: — Эй, — Арсений отнимает руки от лица, чтобы обнаружить, что Антон приподнялся на локтях, нависает теперь над ним, смотрит — просто смотрит. — Не нагляделся? — не выдерживает Арсений. — Представлял и представлял себе. Как ебанутый вообще, — неровно улыбнувшись, Антон перехватывает его ладонь, вслепую целует костяшки пальцев, задевая губами оба кольца. — Ждал, не знаю, короче. — Чего ждал? — Чтобы ты был вот так, — Арсений запускает пальцы свободной руки ему в волосы, и Антон жмурится, — близко. Не отворачивался. Каждое его слово бьёт куда-то в солнечное сплетение наотмашь; может, где-то там у человека душа расположена, Арсений не знает уже. — Давай не ругаться больше, — говорит он, не то чтобы тему меняет, просто не может не сказать, и Антон тут же смеётся: — Ты же понимаешь, да? Всё равно посрёмся. — Не так, как тогда, — спешит объяснить Арсений, и — да, он знает, что обсуждать всё это раз за разом абсолютно незачем, бессмысленно обещать, всё случится так, как случится. Но Антон сказал: постараться. Звучало обнадёживающе. — Не так, как тогда, — быстро кивает Шаст, ведёт головой вслед за ладонью Арсения. — Давай.***
Серёжа пишет Арсу в субботу утром, что где-то зависнет со своей новой пассией на все выходные, и они пользуются этим, чтобы два дня не выходить никуда. Заказывают всю вредную еду, в которой Антону было отказано осенью и до которой он ещё не успел после этого добраться; передвигаются между парой комнат и балконом, и это — наконец — похоже на личную свободу, а не на то, что их заперли в четырёх стенах и не дают выйти. Антон в курсе, что всё это закончится совсем скоро, в пузыре из чего-то нового — чего-то старого — нельзя оставаться вечно, кто-нибудь так или иначе его пробьёт, вытащит их наружу, заставит выбраться и заново взглянуть реальности в глаза; он уверен, что ничего страшного в этом нет, и готов поручиться, что уверенность его не беспочвенна. У Арса лёгкая улыбка, лёгкий смех и лёгкий шаг; Антон не знает подтверждений лучше. — Я говорю Стасу, что мы согласны? — уточняет Арсений в воскресенье на кухне, уже набирая сообщение; Антон подходит со спины, наклоняется, опираясь ладонями в стол по обе стороны от его локтей, подбородком упирается Арсу в макушку. — Всё обещаем, на всё готовы? — Прям так и пиши. — Так и пишу. Стас отвечает им слишком длинным голосовым сообщением, в котором прозорливо поздравляет «с решением всех ваших дебильных проблем»; Антон ничего не может с собой поделать и ржёт минут пять. — Кстати, оказалось, — говорит он чуть позже, взяв со стола свой телефон, экран которого только что ожил, — что я уведомления на твой инстаграм никогда не отключал. — Я смотрел каждый твой выпуск, — Антон не видит со своего положения, но Арс точно закатывает глаза, — любой, какой угодно. Где ты хоть на минуту появлялся. Бери выше. — А, окей, давай соревноваться, — беззлобно хмыкнув, Антон проводит пальцем по нужной строке, открывает приложение — Арсений втихаря выложил новую фотографию. С ноября ещё, за всё время тренировок и репетиций где бы то ни было, никто из них никак не давал понять публично, что что-то происходит — как минимум затем, чтобы не сглазить, Антон и сам не против был бы, может быть, выложить что-нибудь закулисное, но Стас говорил, что слишком рано даже для намёков, и они слушались, — а теперь он смотрит на пост в профиле Арса, первый спустя продолжительное время; на фотке — они четверо. Серёжа сидит на спинке дивана в квартире Антона и пьёт энергетик, Поз явно втолковывает что-то стоящему посреди комнаты Арсу, а Арс смотрит в сторону — на Антона, разлёгшегося у Серёжи в ногах. Чёрно-белый фильтр, самый простой, подпись… — А подпись где? — Антон склоняет голову, щекой к виску Арсения. — Арс, где хэштеги? — А ну их. — Ты заболел? — Антон прикладывает ладонь к его лбу для верности, преувеличенно беспокоится: — Тебе нехорошо? — Шаст, — Арсений смеётся, выбрасывает руку вверх и даёт ему неаккуратный щелбан, — отстань. * Они сами виноваты, конечно; Серёга с Димой предупреждали их, что заедут в понедельник утром, чтобы всем вместе поехать в офис, и даже уточнили, во сколько. Но если Арсу взбрело в голову, что минет — лучший вариант завтрака, то кто Антон такой, чтобы с ним спорить? К счастью, их не застают хотя бы в процессе; дверь в спальню распахивается, когда они оба уже наполовину одеты, но Антон как раз оседлал колени Арса и в ближайшее время не собирался вставать. — Бля, ну конечно! — тоном мученика провозглашает Серёжа; Антон отрывается от губ Арсения и оборачивается: — Доброе утро, — он отклоняется чуть в сторону, замечая подошедшего к дверям Диму. — Доброе утро, Поз. Таращатся оба, как полные придурки; Антон уже хочет спросить, чего тут такого невъебенно неожиданного они увидели, но Дима оживает: — Тут явно просится какая-то речь, — говорит он, подняв брови. — Или ну её, эту речь? Тут просится видео. Я должен запечатлеть. Оживим телеграм, пацаны? Или мне канал на ютубе к жизни вернуть? Арс, тебе как больше нравится? Арсений, на первых словах Поза простонавший что-то невнятное, прячет лицо в шею Антона и приглушённо шипит, почти по-змеиному; Антон, решив, что терять им нечего, сострадательно поглаживает его по затылку. — Речь, да, — Серёжа, бесцеремонно плюхнувшись рядом с Арсом на кровать, упирается ладонями позади себя и болтает ногами, глядя на них нечитаемым взглядом, который Антон не готов расшифровывать. — Блин, вы оба мои друзья. Как сложно. Короче, если кто-то из вас обидит кого-то другого, то я… — бросив взгляд Антону за спину, на Диму, видимо, он корчит устрашающую ухмылку, — не знаю, то я въебу обоим, понятно? Круто. Поехали работать. — Поехали, — вскинув голову, Арсений улыбается как ни в чём не бывало, поднимает взгляд, и Антон полон опять этой странной нежности, с которой никогда не знает, что делать, куда её всю деть. — Обожаю работать. На лестничной площадке Антон задерживается рядом, пока Арс запирает входную дверь; прислонившись спиной к неровно выкрашенной бледно-серым цветом стене подъезда, он засовывает руки в карманы и подвисает, следя за движениями Арсения, в которых нет ничего особенного, ну вот правда же, нет. Антон счастлив так, что и тому, как Арс дышит, скоро начнёт аплодировать. — Шаст? — Арсений аккуратно касается его плеча, задерживает ладонь на секунду и отпускает, начинает вприпрыжку спускаться по лестнице, насвистывая что-то себе под нос. — Идём? Медленный вдох, медленный выдох; Антон быстро улыбается в пустоту. — Идём.