Cerca Trova

Голова гудела, голова мерно раскалывалась на две части, и всё в этих двух частях виделось по-разному. Ричард приложил руку к виску, чувствуя тянущую боль, чувствуя что-то, что напоминало ему морскую болезнь, не будучи даже близко к морю. Ричард смотрел перед собой и видел, как мир раскололся на две части: одна выглядела точно так же, как и всегда. Другая налилась красным маревом, темными мушками и зелеными, болезненными вспышками. В кабинет постучали, и зеленые вспышки раскалились добела. Он так и не попал в больницу. И не купил аспирина. Убойная доза кофе, которую он выпил и жирная еда, которую съел, принесли лишь мимолетное облегчение. Сейчас ему стало гораздо, гораздо хуже. — Войдите, — сказал Ричард, смотря не на дверь: на графин. Смотря, как одинокая капля медленно сползала вниз. Он бы хотел налить себе воды: у него тряслись руки. И этого не должен был видеть никто. В дверь вошли, аккуратно прикрыв её за собой. Ричард сглотнул, посмотрев вперёд. Он смотрел на причину своих несчастий, причину своего отвратительного похмелья, смотрел на человека, который в прошлом подавал надежды. «Прошлое». Три дня назад было это проклятущее прошлое. Он смотрел на неё, и думал с обреченностью: откуда ты такая взялась. Она была в гражданском. На ней была блузка цвета пудры, которую в его доме оставила дочь, блузка с белыми воротничком, ну точно как у маленькой школьницы. На ней была юбка чуть выше колен странного оттенка, чуть темнее пудры его дочери, или блузки, он так и не мог этого понять. На ней были туфли цвета кофейных леденцов, которые лежали в его шкафчике. Гладкие, блестящие, лаковые, на этом неизменном высоком каблуке. На этих каблуках она даже на рейды выходила, первое время провоцируя ядовитые фразы и издевки. Откуда же она такая взялась, с тоской думал Ричард, со своей одеждой хорошей девочки, со своей внешностью хорошей девочки, со своим недержанием речи, со своим Гарвардским дипломом в области науки и искусств. Откуда у неё появились мысли, сразу после получения диплома пойти в Полицейскую академию, кто её только допустил до базы в Куантико, кто ей только написал такие рекомендации, как она получила такие высокие оценки, как она повысила статистику раскрываемых преступлений, если в конце оказалось, что она была настолько… глупой? Слабой? Несообразительной? — Мистер Вакер, — сказала Бромлей. — Сэр. — Откуда ты такая взялась, — невольно сказал он вслух. — О, я со свадьбы, — с готовностью ответила Бромлей. — Когда вы спросили, не занята ли я, я, на самом деле, была занята. Понимаете, вы сами отпустили меня на две недели, вот я и подумала, что больше вам не понадоблюсь. — Подожди, — махнул рукой Ричард, останавливая её. Ричард приложил пальцы к виску, некстати вспоминая, как они с парнями решили не останавливать Бромлей, а переждать, когда она сама закончит фразу или отдельную мысль. Ждать пришлось долго, а это её «О мой бог» ещё несколько часов назойливо витало в голове. — Ты и Секвойя, вы что, поженились? — прямо спросил Ричард. — Что? — опешила Бромлей. — Я и Скарлетт?! О мой бог, нет, конечно же нет. Я кое с кем встречаюсь, и это не он, в смысле, не Скарлетт. Правда, сейчас у нас всё крайне сложно, потому что… — Я понял! — махнул рукой Ричард. — Тогда ответь мне, Бромлей: на кой-черт ты забрала моего подчиненного, когда уходила? — Я не уходила, — едва приподняла брови Блисс. — Вы отстранили меня. На две недели. А когда Скарлетт попросил отпуск, вы просто подписали его бумаги. — Конечно, я подписал его бумаги, — раздраженно ответил Ричард. — После того, как он дал мне понять, что, нахрен, уволится, если я не дам ему отпуск. — Сэр, прошу вас, не выражайтесь, — поморщилась Бромлей. Ричард усмехнулся. Бромлей даже не представляла, сколько всего интересного её ждет, Бромлей даже не представляла, с кем ей придётся работать. Он, да и все ребята, слыша от Бромлей это «не выражайтесь», действительно прислушивался к ней. Но она себе даже не представляла, что их словечки, что их поведения — верх чистого языка. Если, конечно, верить Бену, который описал шефа местного полицейского участка в самых ярчайших красках. «Не выражайся», подумать только. И так на протяжении трёх лет. Да если бы Бромлей только знала, какой он был поэтической личностью, расплакалась бы на месте. — И как прошла свадьба? — спросил Ричард, рассеяно проверяя бумаги: он знал, что с ними всё в порядке. — Никак, она будет только завтра, — с готовностью ответила Бромлей. — То есть, тебя снова нужно отпустить? — растерялся Ричард. — Нет, не думаю. Они и без меня прекрасно справятся, хотя Мохиндер будет расстроен, но не долго. Он уже ко мне привык. Ричард со стоном откинулся назад. Просто прекрасно. Выходит, это даже была не её свадьба. Нужно было купить таблетку аспирина. И срочно. — Где Секвойя? — Стоит за дверью, — ответила Блисс. — Возможно, разговаривает с Дереком. Или уже подрался с Дереком, я здесь, а он там, и я не могу… — Секвойя! — заорал Ричард. — Быстро в кабинет! А ты откуда такой взялся, с разъедающей душу тоской подумал Ричард, смотря на Секвойю. Взялся аккурат через неделю после того, как к нему устроилась Бромлей. Откуда вы оба такие взялись, почему при знакомстве вы пытались делать вид, будто не знали друг друга, в это бы никто никогда не поверил. Таких, как они, Ричард видел всего два раза в своей жизни, и никто из тех пар не был его подчиненным. Идеальные, черти бы их драли, напарники. Понимали друг друга с полуслова, заканчивали друг за другом фразы, догадывались о чём-то за несколько секунд до того, как догадался бы другой. Ричард смотрел на них и не видел в подобном ничего человеческого: это было чем-то наподобие звериных инстинктов. Он помнил два случая, связные с ними: тогда они тоже вели себя, подобно двум диким зверям. Он смотрел на Секвойю, и хотел ему сказать, что когда ты выглядишь как мужик за тридцать, стоило бы отойти от образа плохого мальчика. Стоило бы начать причесывать волосы, бриться вовремя, перестать носить неудобные кожаные куртки и тонкие водолазки. Стоило бы меньше пить кофе. И есть жирной пищи. И пить. И стоило бы больше спать. Ричард понял, что его мысли ушли куда-то далеко. — Читайте, — сказал Ричард, бросая им две папки. Секвойя поймал её ловко и быстро, Бромлей же папка стукнула по носу. Ричард почувствовал удовлетворение. — Подписывайтесь. И валите из моего кабинета. Ричард в очередной раз пожалел о том, что не сходил в больницу: пожалел заранее, аккурат за минуту до того, как Бромлей открыла рот. Как же он отвык этого. Как же можно было забыть о многих вещах, смотря на эту одежду хорошей девочки, лицо хорошей девочки, на туфли, которые напоминали сладкие леденцы. — Я не буду подписываться под этим! — громко сказала Бромлей, приложив папку так, что графин слабо подпрыгнул. — Это не новое дело, это ссылка! Какого черта агент федеральной разведки должен разбираться с французско-британским делом?! — Агент федеральной разведки?! — повысив голос и сам же страдая от этого, переспросил Ричард. — Ты, Бромлей, действительно думаешь, что по-прежнему являешься агентом федеральной разведки? Нет. Ты просто стажёр, ничего более. В кабинете повисла долгожданная тишина, сопровождаемая лишь частыми вдохами и выдохами Бромлей. Потрясение на её лице стоило головной боли. Словно в противовес, висок снова затянуло со страшной силой. Ричард поморщился, мысленно признав, что был не прав. — Я… я почти не была стажёром, — потрясенно сказала Бромлей. — Вы помните мои рекомендации? Вы сразу же дали мне звание младшего агента, и повысили спустя год. — Поздравляю, всё бывает впервые, — преувеличенно бодро сказал Ричард. — Теперь ты просто стажёр. По крайней мере, на территории США. — Это шантаж! Вы не можете понизить меня на два ранга! — А вот это я попрошу тебя повторить, — спокойно сказал Ричард, вцепившись в край стола. Он не знал, что именно хотел сделать: наброситься с кулаками на эту хорошую девочку. Кинуть столом в эту хорошую девочку. Разбить её же туфельками хорошенький череп хорошенькой девочки. Ричард понимал, что не сказал этого вслух. Но он сразу же захотел извиниться. Ему нужно было успокоиться. Пойти в клуб анонимных алкоголиков. Пойти на курсы по управлению гневом. Вернуться на десять лет назад и подать в отставку, признавшись в своих проблемах со всем этим гребанным миром. Бромлей молчала. Постукивала своими леденцовыми туфельками по полу и смотрела на бумаги. Бромлей ничего не повторяла. И не говорила. — Это… — Что ты сейчас скажешь? Что это нечестно? Несправедливо? Язык повернётся, а, Бромлей? Я вот не понимаю, ты на что рассчитывала? Что вернешься через две недели, и всё будет по-прежнему? Я тебя не спрашивал, но сейчас спрошу: ты хотя бы в полной мере осознаешь, что именно натворила? Бромлей опустила голову. Ричард надеялся, что она не будет разводить сопли: для него это было бы краем. Бромлей не стала разводить сопли. Бромлей что-то сказала: тихо и едва слышно. — Повтори, стажёр, и так, чтобы я тебя слышал. Хватит мямлить. — Это незаконно, — громко сказала Бромлей. Секвойя хотел положить руку ей на плечо: Бромлей это будто почувствовала и сделала шаг вперёд, изворачиваясь. — Незаконно, вот как? — хмыкнул Ричард. — Так вот, Бромлей, позволь рассказать тебе одну историю: пять лет назад, когда ты любовалась на картиночки великих художников в Гарварде за деньги своего папочки, в тоннеле, который… — Вы говорите о Евротоннеле под Ла-Маншем? — перебила его Блисс. — Да, я знаю, что труп лежал на границе между Францией и Великобританией, поэтому полицейским участкам пришлось объединиться. Но я по–прежнему не понимаю, причём здесь моя ситуация. — А при том, что человек, который попросил у меня помощи, не только является моим старым приятелем, но и имеет медаль за безупречную службу США, — ответил Ричард. — Да даже если бы и не было у него этого ордена, я бы всё равно прислал ему нужных людей. — Так пришлите. — Я и присылаю. Посылаю. Тебя. Свой придаток в виде Секвойи тоже можешь прихватить, — усмехнулся Ричард. — Вот что, Бромлей. У тебя нет выбора. Ты — гражданин США. Французское гражданство у тебя тоже имеется, а полиции Гернси и моему другу в частности нужен правоохранитель с двойным гражданством. Всё законно, и придраться тут не к чему. — О мой бог! — крикнула Бромлей. — Я не хочу разбираться с… этим! По всему миру убивают тысячи подростков и… — Подростков? — переспросил Ричард. — Бромлей, перечитай дело. Внимательно. Когда она закончила; когда она оторвалась от бумаг и подняла взгляд, что–то в ней изменилось. Что-то в ней потускнело, и сейчас Ричарду казалось, что даже её туфли, похожие на леденцы, больше не сверкали так ярко. — Ей было одиннадцать, — сказала Бромлей, и обращалась она к ним всем и одновременно — в пустоту. — Да, — кивнул Ричард. — И она — вторая жертва. — Но… почему он не обратился к вам раньше? — А с какой стати? С его же ребёнком всё было хорошо, — резонно ответил Ричард. — А тут, видите ли, прихватило. Только поздновато, но уж как получилось. Прежде, чем Бромлей сказала что-то ещё, Ричард успел добавить: — Ты едешь на остров и находишь больного ублюдка, который делает это с детьми. Ты возвращаешься, и я вновь присваиваю тебе ранг агента. Или я увольняю тебя прямо сейчас и признаю негодной для любой работы в правоохранительных органах. Бромлей посмотрела на него тяжело, с прищуром. И улыбнулась. Она улыбалась так всегда, когда говорила что-нибудь каверзное. А это она делать умела. Да и, если хотела, оскорблять она тоже умела — дай боже. Какие только черти не скрываются в хороших девочках. — Хорошо. Я поеду на остров, и Скарлетт поедет со мной. И, пожалуй, я позвоню Роузи. Ричард засмеялся, поначалу действительно приняв слова Бромлей за шутку. Однако, внимательно на неё посмотрев, он понял, что шутить тут никто не собирался. — Ага, конечно, — фыркнул Ричард. — Решила собрать весь ботанический сад? Я тебе не запрещаю, звони. Но платить ты будешь из своего кармана. — Как бы ни так, — усмехнулась Бромлей. — Я буду платить половину. Остальные расходы — на нашем финансировании. — Бромлей, ты же знаешь, что я и сам крайне редко прибегаю к услугам Роузи, — устало ответил Ричард. — Ты же помнишь расценки? — Помню. Поэтому и беру на себя половину расходов. — Ты берешь на себя все расходы. — Нет, я беру половину, — сухо повторила Бромлей. — Вы можете меня уволить без рекомендаций и можете признать непригодной только в том случае, если я откажусь от дела. Я не отказываюсь. Но без необходимых людей расследование не состоится. Ричард прикрыл глаза, возжелав, чтобы перед ним оказалась таблетка аспирина. И желание жить. И его мозг, который отказал в тот день, когда он принимал на работу кого-то, кого звали Блисс Бромлей. *** — Я Гермиона Грейнджер. Малфой по-прежнему держал её за руку и размышлял, действительно ли он рассчитывал на этот ответ. То, что с Поппи что-то не так, он понял, пожалуй, в тот момент, когда она заговорила о какой-то беременности и говорила она так, словно Малфой был к этому причастен. Дальше стало только более непонятно, более странно: Поппи, которая спокойно позволяла к себе прикасаться, Поппи, которая носила относительно открытую одежду, Поппи, которая относилась ко всему ровно и спокойно. Последней каплей во всём этом непонятном коктейле стало заклинание, которое она явно не знала. И палочка, сквозь которую прошла трещина. Он взял сыворотку правды у профессора МакГоногалл, подстроив всё так, чтобы Поппи ничего не заподозрила. Он сумел подлить Сыворотку в кофе Поппи. Он узнал, что перед ним сидит не Поппи, не Поппи Лейк, которую он знал на протяжении трёх лет. Перед ним сидела Гермиона Грейнджер в оболочке Поппи Лейк. Перед ним сидела Гермиона Грейнджер, которая восемь лет провела в магической коме, Гермиона Грейнджер, которую он пытался вернуть к жизни. Что же, отчасти, он был к этому причастен. Но не так, как Поппи Лейк. Малфой заметил на лице Поппи что-то блестящее: и понял, что она плакала. Плакала Гермиона Грейнджер. Как только она увидела взгляд Малфоя, то засмеялась, громко и весело. Малфой смотрел на неё и не знал, что делать. Он по-прежнему держал её выше локтя. Он видел перед собой Поппи Лейк. Он знал, что это вовсе не она. Ему нужно было успокаивать не Поппи Лейк, а Гермиону Грейнджер. Семнадцатилетнюю девочку-подростка. Которая… кажется, его мысли вертелись по кругу. — У тебя, — сказала Грейнджер, вытирая слёзы и продолжая посмеиваться. — У тебя такой вид, словно в твоей жизни произошло что-то страшное и ты не знаешь, что с этим делать. — Ты произошла, Грейнджер, — рассеяно ответил Малфой, и тут же прикусил язык. — Я хотел сказать, что… — Драко Малфой, — сложив руки на груди, сказала Грейнджер. — Оправдывается. Перед грязнокровкой. Нет, это точно чистилище. Или какой-то крайне своеобразный рай. — Рай? — переспросил Малфой. — То есть, ад ты даже не рассматриваешь? — Нет, пожалуй, — подумав, ответила Грейнджер. — Тут чисто, красиво, Лондон по-прежнему такой же, как и всегда, Хогвартс прекрасен. Кофе очень вкусный, даже с Сывороткой правды. Не похоже это на ад. Грейнджер, прищурив глаза, посмотрела на него. Поппи тоже часто прищуривалась, но делала это как–то по–другому. Малфой закрыл глаза: ему нужно было прийти в себя. — А у тебя, получается, есть предположение, что мы в аду? — Грейнджер, у меня есть одно единственно–верное предположение — я жив, — сказал Малфой, по-прежнему не открывая глаз. — Как и ты. Тем не менее, проблем это не убавляет. Грейнджер вырвалась резко и буйно: подскочила со стула и, взяв свою сумку, кинулась к выходу. Малфой, поначалу растерявшийся, быстро выбежал за ней. — Постойте, вы не заплатили! Малфой чертыхнулся, и, вернувшись, положив в руку официанту пять галеонов. — Чистое золото, — крикнул он, и выбежал на улицу, озираясь по сторонам. Долго искать ему не пришлось: Грейнджер бежала, но постоянно натыкалась на прохожих, останавливалась, озираясь по сторонам и вряд ли что-то видела перед собой, настолько сильной на её глазах была пелена слёз. Малфой схватил её чуть повыше локтя и аппарировал прямо к дверям квартиры, не заботясь, увидит ли их кто-нибудь. Он крепче сжал её руку, но в какой-то момент ослабил хватку: понял, что она не сопротивлялась. Затащив её в квартиру и закрыв дверь, Малфой сразу же обернулся. Грейнджер стояла, обхватив себя руками. Он подошёл к ней и мягко положил руки на плечи. Дождавшись, когда они установят неразрывный зрительный контакт, он мягко, уверенно сказал: — Послушай, Грейнджер… Гермиона. Я не психиатр. Не психолог. Последний раз я общался с семнадцатилетними, когда сам был в таком же возрасте. Не вырывайся, смотри на меня и дослушай. Какой бы взрослой ты себя не считала, ты по-прежнему подросток. Ты должна была произносить выпускную речь. Сдать экзамены и поступить… куда ты там хотела поступить? — Для начала — в мракоборцы, — слабо ответила Грейнджер. — Да, — кивнул Малфой, по-прежнему смотря ей в глаза. — Да. — К чему ты всё это говоришь? — К тому, что я при всём желании не смогу понять, что происходит у тебя в голове. Но я хочу, чтобы ты поняла: убегать — не выход. Я не буду гоняться за тобой по всему Лондону. Ладно, не то, чтобы у меня был выбор, но, тем не менее, я хотел бы этого избежать. Тебе нечего бояться. За тобой никто не гонится, и никто не хочет причинить тебе какой-либо вред. — Даже если и так, я не могу остаться в её теле навсегда. Нет, дело даже не в этом, — покачала головой Грейнджер. — Я не хочу. Я хочу снова стать собой. Но я не знаю, что делать. — Так реши, — сказал Малфой. — Что ты хочешь сделать? Вернуться в Хогвартс? Признаться Фрумеру, кто ты есть на самом деле? Встретить своих пустоголовых друзей или же… — Теперь это больше походит на реальную жизнь, — перебила его Грейнджер. — Или же? Что? — Найти какой-то другой выход, способ, что-то, что могло тебе помочь, — вздохнув, ответил Малфой. — Тебе нужно решить. — Ты чувствуешь свою вину? — подозрительно на него посмотрев, спросила Гермиона. — Или… что? Почему ты это делаешь, почему помогаешь мне? — Я не хотел бы на это отвечать, — честно ответил Малфой. И вспоминать он не хотел бы тоже. Грейнджер кашлянула, привлекая внимание. — Ты не мог бы меня отпустить? — сказала Гермиона. Малфой сразу же убрал руки с её предплечий. — Мы можем поговорить? — спросила Грейнджер. — Посидеть на кухне и… просто поговорить. Малфой кивнул. — Я сделаю чай. *** Вся квартира Поппи была светлой, и кухня не была исключением. Пока Малфой готовил чай, Гермиона рассеяно трогала кружевные салфетки, пытаясь понять, что именно в этом месте заставляло чувствовать себя неуютно. Она подняла взгляд на окна и покачала головой. Если бы Гермиона не была в теле Поппи, то могла бы подумать, что у той аллергия на солнечный свет. Малфой поставил перед ней чашку с чаем и сел напротив. Он не начинал говорить, и Гермиона решила задать самый банальный вопрос: — Как ты понял, что перед тобой не Поппи? Малфой удивленно на неё посмотрел. — Я был бы совсем идиотом, если бы не догадался, — ответил он. — Я знал её достаточно долго. — Тогда и остальные должны были что-то понять, — мотнула головой Гермиона. — Я поняла, что напортачила с одеждой, и, видимо, с поведением. Но остальные отнеслись к этому более спокойно. — Они списали это на последний инцидент. — Что она сделала? — Попыталась достать тебя, — ответил Малфой. — Без перчаток. Руками. У нас ни разу не получалось убрать пылевой барьер до конца. Финниган продвинулся со своим преобразователем и пыль, которая тебя окружала, начала исчезать. Поппи не смогла стоять в стороне. Гермиона вспомнила исписанные документы, вспомнила, что Поппи не только пыталась помочь, но и найти того, кто был виноват. Малфой даже не представлял, что Поппи не могла стоять в стороне даже больше, чем он думал. И Гермиона не понимала этого. Нет, конечно же, важным фактором была человеческая доброта. Гермиона и сама бы сделала всё возможное для того, чтобы спасти своих друзей, она легла бы костьми ради тех, кто был ей дорог. Но Гермиона знала: она никогда бы не стала рисковать жизнью ради незнакомого человека. Для неё игра не стоила свеч. Так почему же это сделала Поппи Лейк? Она не выдержала: встала с места и убрала плотные шторы в стороны, подняла жалюзи. Она посмотрела на улицу, и не увидела домов напротив. Не было кого–то, кто мог следить за ней из окон. — Ты же не полезешь в окно, Грейнджер? Гермиона едва улыбнулась. И сразу же помрачнела. «Тем не менее, проблем это не убавляет». Она действительно была проблемой, вся её ситуация была проблемой. Гермиона не знала, куда именно побежала тогда. Она испугалась, испугалась, что Малфой её сдаст Министерству магии, испугалась, что превратится в лабораторную крысу, весь страх, который в ней был, всё понимание, всё неверие проснулось в ней в том кафе. И этот страх, этот первобытный страх нарастал с каждой секундой. Что она будет делать дальше? Как вернёт своё тело, как вернёт себе — себя? Меньше всего на свете она хотела оставаться в теле Поппи Лейк. И она не хотела, по-прежнему не хотела понимать, что всё происходящее — взаправду. Может быть, сейчас она сидела на уроке профессора Снейпа. Может быть, в гостиной Гриффиндора, и на ней была гора учебников, и всё, что она сделала — просто уснула. И сейчас ей снится подобный мир. Усталость. Нервное переутомление. Что угодно, похожее на правду более чем-то, что происходило. — Как-то раз я пригласил её выпить кофе, — сказал Малфой. — Она отказала. Потом я пригласил её снова. И она снова отказала. И в какой-то день, когда я стоял на пороге её дома, я снова попытался. Она ответила: «Почему бы и нет». И просто ушла. Она была сложным человеком, и у нас в общении тоже было много сложностей. Но каждый раз, когда я предлагал ей выпить кофе, а она отвечала «почему бы и нет», я знал, что у нас всё в порядке. — Ты приглашал выпить кофе грязнокровку? — не удержалась от вопроса Гермиона. — Поппи — полукровка. — О, — удивлённо сказала Гермиона. — Тогда почему… — Не знаю. Может быть, ей здесь нравилось. Или… я действительно не знаю, Грейнджер. Она жила здесь, в маггловском мире. Она не умела аппарировать. Но магом была превосходным, этого было не отнять. — Она тебе нравилась? Гермиона чувствовала, что Малфой смотрит на неё: на Поппи Лейк. Гермиона чувствовала, как краснеет бледная кожа Поппи Лейк. Гермиона поняла, что не стоило задавать этот вопрос. — Не думаю, — наконец ответил Малфой. — Мне просто было интересно, почему она такая, какая есть. — Интерес к загадочным девушкам, да? — хмыкнула Гермиона. И сразу же прикусила язык. В каждом их слове, в каждом разговоре, во всём, что случилось, можно было увидеть зыбкого призрака. Призрака Блисс Бромлей. Кем она была для Малфоя сейчас? По-прежнему девушкой? Хорошей приятельницей? Врагом? Тенью прошлого? — Последний раз я видел её шесть лет назад, — словно угадал её мысли Малфой. — То есть, после Хогвартса вы не общались? — растерянно спросила Гермиона. — Она ушла из Хогвартса раньше, чем все остальные, — ответил Малфой. Гермиона не стала уточнять, что это не ответ на её вопрос. — Она… она знает, что со мной случилось? Знает о том, что со мной было? — Конечно, она знает, — вздохнул Малфой. Гермиона нахмурилась. Она считала Блисс своей подругой, подругой хорошей. Они сблизились, сплотились, делали многое вместе, Гермиона старалась ей помогать во всём, что ей было необходимо. Гермиона помнила, что в какой-то момент Блисс забралась ей в голову, получив категоричный отказ в помощи. Но она не могла её винить. За то, что произошло в Выручай-комнате, за всё, что случилось. Она бы просто хотела знать, почему Блисс не помогла ей, или почему не вернулась, чтобы помочь. Она думала о ней? Или рассчитывала, что за восемь лет что-то изменилось? — Что ты помнишь о событиях в Выручай-комнате? — спросила Гермиона. — Я помню всё. И одновременно — ничего, — задумчиво ответил Малфой. — Я помню мир, который создал разум Блисс. Помню множество имён, и я знаю, как зовут каждого человека, которым она была на протяжении всего времени. Я помню, что случилось что-то очень плохое. Иногда воспоминания исчезают вовсе. Иногда — возвращаются. — А… — Да. Я помню тебя, — сразу же понял её Малфой. — Иногда я помню каждое слово, которое мы сказали друг другу. Но чаще всего на моей памяти как будто туман. Гермиона хотела бы задать ещё множество вопросов, но все они не касались её состояния. Ей хотелось узнать, как Малфой стал таким: спокойным, едва ли не дружелюбным, терпимым к людям, и, что самое невероятное, терпимым к крови. Когда это случилось? Почему? Почему он решил помочь ей, почему захотел убить основную часть своей жизни на попытки её спасения? Гермиона не стала лезть к нему в душу. И она не была уверена, что Малфой ответит честно. Она сказала, что хочет спать, и Малфой просто кивнул, сказав, что будет ждать её решения. Не смотря на то, что на улице было светло, Гермиона проспала до следующего утра. Проснувшись, она по-прежнему была в теле Поппи Лейк. Ничего не менялось, и она с грустью, с обреченностью поняла, что Малфой был прав. Ей нужно было принять решение, и решение разумное. Ей до слёз, до защемления в грудной клетке хотелось встретиться со своими друзьями. Хотелось обнять Гарри, потрепать Рона по макушке, хотелось спрашивать, выпрашивать, хотелось узнать, как они жили без неё, хотелось узнать, всё ли у них в порядке. Хотелось знать, как изменилась их жизнь за восемь лет. Хотелось узнать, что случилось с Парвати. Хотелось узнать, действительно ли Падма мертва, или это была лишь ошибка, и на самом деле всё с ней было хорошо. И ей этого хотелось. Ей так хотелось, чтобы её друзья, посмотрев на неё, увидели её лицо, увидели её настоящую. Её. Не Поппи Лейк. — Помоги мне, — сказала Гермиона. — Ты приняла решение? — спокойно спросил её Малфой. — Если да — я тебе помогу. — Для начала, — сказала Гермиона, глубоко вздохнув. — Для начала нам нужно увидеться с Блисс.