Сказки на ночь

                    Почему она повелась на ту записку? Об этом Габи думает снова и снова, прокручивая в голове подробности своего пленения. Илья и Соло были на задании, когда она спустилась в зал и вышла на балкон, оглядываясь, пытаясь найти того, кто пообещал передать сведения о чемодане с документами, похищенном из британского посольства. Подошла к перилам, глядя вниз, на реку, в которой плясали, отражаясь, фонари. Тогда-то к лицу и прижалась тряпка с хлороформом, погружая в сон. И вот, теперь она здесь. Серая камера без окон. Яркий свет бьёт в глаза. Матрас в углу, низкий столик рядом. Туалет и душ — в соседней комнате без двери. Хоть не дырка в полу, и то неплохо. Габи не унывает, знает — её найдут. Илья и Соло не оставят здесь.       Руки гудят — подняты под потолок, стянуты крепко верёвкой. Габи застывает, пытаясь не двигаться: знает — стоит шевельнуться — будет больно. Язык разбух. Хочется пить.       Она медленно поворачивается вокруг своей оси: чёртовы верёвки — чья извращённая задумка? В подобной жопе Габи давно не была. В пору расплакаться… Не дождётесь! Габи кривит губы в дерзкой улыбке — никто не заставит её молить о пощаде.       По коридору разносятся шаги — тяжелые, уверенные. Щелчок — распахивается дверь, и взгляд упирается в мощную грудь. Почти семь футов — мужчина занимает собой всё пространство в камере. Серая рубашка, чёрные брюки — как всегда идеально выглядит.       — Илья?.. — выдыхает на полуслове, поднимая голову. Осекается, ловя его взгляд. «Что с тобой сделали, Илья?!»       Его глаза стеклянные, неживые. Смотрит насквозь, пронизывая. Губы искривляются в холодной, неживой улыбке.       — Не ждала?       Габи поднимает голову, пытается поймать его взгляд. Но тот скользит по телу, и только на мгновение впивается в её глаза, быстро косится в угол. Габи осторожно выглядывает из-за его плеча, видит то, чего раньше не замечала — камера под потолком.       — Здесь тебе некому помогать, — в ответ на её безмолвную мольбу. — Английская шпионка — находка для КГБ.       — Ты же знаешь, я ничего не могу рассказать, — хрипло отвечает Габи. Пить хочется нестерпимо.       — А ничего и не надо, — пожимает плечами Илья, одной рукой разворачивая бумажку, прикрывая её от объектива камеры. — Мы обменяем тебя. А пока будем договариваться об обмене, ты будешь моей. За это можешь сказать мне спасибо, на тебя не один я положил глаз.       «Я помогу, доверься»       Записка исчезает в ладони, затем в кармане брюк. Габи опускает глаза, пытается скрыть облегчение. Всё будет хорошо. Отчего она поверила, что Илья изменился? Может, это воспоминание о его приступах ярости? Что там было у него в досье?..       Он подходит ближе, вплотную, приподнимает её лицо, больно впиваясь пальцами в подбородок.       — Ты же догадываешься, что тебя ждёт, правда? — шепчет он, глядя на её губы. Проводит по ним большим пальцем, надавливая на нижнюю губу, заставляя приоткрыть рот.       — Ты не посмеешь!.. — Габи бледнеет, различая решимость в его глазах. И ни капли сожаления. Он впивается в её губы резко, врываясь языком в рот, лишая кислорода. Обхватывает другой рукой, приподнимая над полом легко, как пушинку. Руки облегченно откликаются, покалывает в плечах. Поцелуй короткий, яростный, не вызывает ничего. Ни желания, ни отвращения. Габи устала. Хочется лечь, свернувшись в клубок. Но губы Ильи продолжают терзать, одна рука сжимает затылок, больно впиваясь в волосы. Вторая уже под ягодицами, прижимает к себе, заставляя почувствовать наливающийся возбуждением член. Остро колет понимание, и Габи распахивает глаза, протестующее мычит ему в губы. Она не позволит ему сделать это! Не так! Не под камерой и бог знает сколькими взглядами по ту её сторону.       Илья отрывается от неё, дышит тяжело, часто. И Габи вторит ему, пытаясь восполнить нехватку воздуха в лёгких.       — Не делай этого, — шепчет прерывисто.       — Прости, — шепчет он еле слышно ей в ухо, и тут же ощутимо прикусывает мочку, заставляя взвизгнуть от неожиданности. Короткое платье, в котором её взяли, синее, яркое, задирается на бёдрах, когда он заставляет её обхватить себя ногами. Сухой треск — трусики рвутся, он упирается в лобок больно, крепко. Палец ныряет внутрь, сухо, остро. Габи всхлипывает, прикусывая губу — не столько от боли, сколько от унижения. Он двигается в ней, пытаясь разжечь, заставить хотеть того, что сейчас произойдёт. Но вместо желания — только злость. И отвращение. Илья отрывается от её шеи, на которой расцветает вереница красных засосов, смотрит в глаза. Подносит руку к её рту, заставляя облизать пальцы. Проталкивает их глубже, и она чувствует свой вкус, а он тут же возвращается вниз. На этот раз входит проще, скользит вверх-вниз, задевая клитор.       — Покончи уже с этим, — зло выдыхает Габи. Он коротко кивает, возясь со змейкой на брюках. Шелковистая, горячая плоть упирается в неё, и Габи поднимает на него глаза. Не так она представляла себе их первый раз. Он держит её руками крепко, сжимая ягодицы до синяков, входя медленно. Может, это могло бы понравиться, происходи в другом месте и в другое время. Сейчас Габи лишь напряжённо застывает, обречённо закрывает глаза, когда он начинает двигаться, резко, напористо, с каждым движением вызывая новую боль в затёкших руках. «И это хорошо, — думает Габи, — отвлекает».       Потому что происходящее неожиданно начинает возбуждать. Слабый ток по позвоночнику, сладкое томление внизу живота. Габи невольно ведёт бёдрами навстречу, прикусывает губу, стараясь не думать. Абстрагироваться от того, что это происходит в мрачных застенках. Что кто-то наверняка смотрит. Просто представить, что они одни. Наконец вместе…       Влажные хлопки, дыхание рваное, прямо над ухом, руки сильные, крепкие. Габи откидывает голову, чувствуя, как тело становится легче с каждым его движением. Ещё немного, совсем чуть-чуть и… Илья впивается зубами в её плечо, мычит сдавленно, замирает. Выпускает из рук, и плечи снова дёргает болью. Габи дышит тяжело, опускает глаза, пытаясь успокоиться. Тело ноет, внутри пульсация от желания, что так и не было удовлетворено. Внутренняя сторона бёдер липкая, горячая. Габи следит за Ильёй, который быстро приводит одежду в порядок, приглаживает волосы. Поднимает глаза, будто только сейчас замечает, что она привязана. И уходит молча. Ни слова не сказав. Это неожиданно бьёт больнее, чем всё, что произошло только что.       Платье сбилось на талии, по обнажённой коже скользит сквозняк, охлаждая. Габи благодарит тех, кто заставил надеть туфли на шпильке на задание. Сейчас бы висела, едва касаясь носками пола. Дверь открывается, пропуская двоих. Лица равнодушные, на неё не смотрят. Быстро опускают, и Габи, не сумев сдержаться, стонет от облегчения. Верёвку заменяют на мягкие кожаные наручники с кольцами, к которым прикрепляют прочные тонкие цепочки. Длинные, можно передвигаться по камере, заходить в закуток, что служит туалетом и душем. Они издают тихий звон при каждом движении. Один из охранников подводит её к матрасу, что служит кроватью, тянет за цепи, и руки снова оказывается над головой. Габи охватывает паника, когда второй подносит к лицу ножницы, но тот только несколько раз щёлкает, освобождая от одежды. Цепи ослабляют, и она обессилено опускается на матрас, подтягивая колени к подбородку, обхватывая их. Вскоре приносят поднос с едой и водой. И становится тихо.       Где-то за дверью слышно лязг — охранники обходят соседние камеры. Сколько их здесь? Что будет дальше? Почему Илья ведёт себя так? Что за извращённые методы содержания в плену? Габи упирается лбом в колени, глотая слёзы. Не доставит она удовольствия тем, кто смотрит, не дождутся. Становится холодно. Укутавшись в колючее одеяло в жёлто-серую клетку, она тянется к воде.       Проходит несколько часов. По ощущениям — лет. Свет в камере приглушают, будто намекая, что пора спать. Изредка Габи слышит шаги и всякий раз сжимается, не зная, чего ожидать. Илья сказал, что она будет только его. Кто знает? Много ли значит здесь его слово? И значит ли вообще? Ожидание сводит с ума. Когда тишину пронзают крики, звонкие, пронзительные, Габи сжимается, закрывает уши руками. Кричит женщина. Тонко, высоко. Потом крик резко обрывается, и становится страшно. Габи сворачивается клубком под одеялом, лицом к стене, и тихо плачет. Нервы не железные. Зато, нарыдавшись вволю, засыпает быстро, проваливаясь в чёрную бездну без сновидений.       Яркий свет вырывает из сна, вновь погружая в ужасную действительность. Габи нехотя открывает глаза, потягивается, и цепи звенят, напоминая о себе. Приносят завтрак — сегодня другие охранники. Так же равнодушны и молчаливы. И снова ожидание. Редкие крики, чужие шаги. Нервы на пределе, стены давят, серые, холодные, равнодушные. Поэтому, когда в двери показывается знакомая высокая фигура, Габи готова прыгнуть ему на шею.       Он заходит стремительно, захлопывая за собой дверь. Смотрит тяжело, холодно, движениями резкими, обрывистыми расстёгивает ремень, рывком тянет, выдёргивая его из брюк. Габи смотрит на него и не узнаёт. Тонкая линия плотно сжатых губ, прищур голубых глаз, ледяных, как вода в Финском заливе.       — Илья? — голос звучит неуверенно, приглушённо.       — Не я выбираю, что делать, Габи, — тихо отвечает он, подходя ближе. Лёгкое сожаление мелькает во взгляде. Она кажется сейчас такой крохотной, хрупкой. Тёмные волосы разметались по плечам, глаза огромные, испуганные, опушённые густыми ресницами. Одеяло сползло с одного плеча, обнажая белую кожу. Он наклоняется, касается осторожно клетчатой ткани и резко сдирает её, отбрасывая в сторону. Габи вздрагивает, пытаясь прикрыться руками, но Илья уже не смотрит. Тянет цепи, заставляя руки приподняться.       — Повернись, — холодно и обрывисто. Габи смотрит, не отрываясь, высокая грудь взволнованно поднимается и опадает — отчего-то подкатывает паника. Душит. — Повернись! — зло, требовательно. На этот раз она слушается, поворачивается к стене, медленно, нехотя. Не видеть его — легче. Поначалу. Потому что неизвестность пугает. Его рука прожигает кожу чуть ниже затылка. Ладонь скользит, горячая, сухая, по позвоночнику, к ягодицам. Звонкий шлепок скорее оглушает от неожиданности, чем причиняет боль. Илья давит на спину, заставляя прогнуться. Руки опять ломит, когда они задираются над головой.       За спиной тишина: ни шороха, ни звука. Габи застывает, напряжённая, как струна. Ждёт. Чего? Ответ приходит спустя долгие две минуты — на ягодицы опускается ремень, щёлкает с оттяжкой. Пронзает неожиданной болью, заставляя дёрнуться. За ним следует новый удар, и ещё. Габи тихо скулит, уткнувшись лицом в матрас, прикусив его. Слёзы градом катятся из глаз, впитываясь в хлопковый чехол. За что так с ней? Почему он? Будь это кто-то другой, было бы легче. А так… Кожа горит, пульсирует с каждым новым ударом, и Габи не сразу понимает, что всё закончилось. Снова тишина за спиной, только в ушах шумит кровь, и душит икота от сдерживаемых рыданий. Хочется кричать. Визжать и бить его, унизить так же, ответить. Но она молчит. Илья тоже. И лучше так, чем слушать фальшивые заверения, что он сожалеет. Кто бы ни писал сценарии к происходящему, Илья наслаждается этим. Каждым мгновением. Габи убеждается в этом очень скоро, когда его влажные пальцы раздвигают складки, входя в неё, подготавливая. А в бедро упирается член, горячий, твёрдый. «Чёртов извращенец!» — мелькает в голове за мгновение до того, как он заполняет её. Габи не может сдержать стон, и сама не знает, чего сейчас в ней больше — наслаждения или злости. Больше даже на себя, чем на него. Потому что то, что сейчас происходит, ей начинает нравиться. И если не думать о том, что их окружает, даже заводит.       Габи сама не замечает, как начинает двигаться навстречу, отдаваясь головокружительным ощущениям — горящей кожи, наверняка красной от ударов; того, как скользит в ней его член в быстром, резком темпе. Она жалеет, что не может сейчас обернуться и посмотреть. Увидеть выражение его лица. На этот раз она успевает кончить. До того, как он застывает, войдя до упора. Оглушительный оргазм накрывает с головой, заставляя простонать его имя. Она продолжает мелко вздрагивать, даже когда он выходит из неё, оставляя стоять коленях, уткнувшись головой в матрас. Его сперма течёт по ногам, бьёт в ноздри острым запахом. Ладонь ложится на спину, осторожно касается ягодиц, проводит по ним, поглаживая. Короткий вздох шелестит за спиной, и Илья уходит. Габи пытается выпрямиться, подтягивается на цепях, упираясь взглядом в стену. Разворачивается и ждёт. Когда придут, ослабят натяжение и снова подарят свободу передвижения. Кажется, в этом странном месте есть свой распорядок. И нарушать его не принято.       Часы складываются в дни — в этом странном месте время течёт по своим законам. Габи пытается определять время по тому, как выключают и включают свет, но понимает, что это не зависит от времени суток — в её крохотном мирке ночь и день наступают, когда этого желают те, кто сидит по ту сторону камеры. Илья приходит каждый день. Почти всегда молчит. А Габи не теряет попыток разговорить. Или просто скучает по звуку собственного голоса.       Вчера он просто поставил её на четвереньки и молча наблюдал, пока она не начала изнывать от нетерпения. На этот раз он скрепил руки за спиной, раздвинул её ноги широко, открывая обзор — себе или тем, кто смотрит? И ждал. Габи попыталась пошевелиться, и тут же получила увесистый шлепок. Попробовала двинуться снова — то же самое. Стоять так было странно. И возбуждающе. Габи знала, что настоящей боли он ей не причинит. По крайней мере, пока ему это не прикажут сделать. А значит, оставалось стоять и ждать, когда он возьмёт её в свойственной ему властной, резкой манере. Но ничего не произошло. Он просто ушёл, оставив изнывать от неудовлетворённого желания и, когда её освободили, ласкать себя до исступления под одеялом, отвернувшись от камер и надеясь, что никто не заметит.       Сегодня Илья приходит поздно. И впервые не избегает её взгляда, смотрит спокойно, ровно. Сейчас он кажется огромным, почти под потолок. Габи приходится задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Она хочет подняться, но он кладёт руку на плечо, качает головой.       — Сиди.       Привычным жестом тянет за ремень, и Габи спешно опускает глаза, гадая, опустится ли он сегодня на неё или останется в брюках. Остаётся. Илья достаёт член, пока мягкий, вялый, проходит по нему рукой, запускает вторую в её волосы, вынуждая поднять взгляд. Габи понимает без слов, берёт его в рот, пока он умещается там целиком, и медленно посасывает, чувствуя, как тот начинает наливаться. Илья тихо выдыхает, откидывает голову назад, прикрывая глаза. Он устал. Напряжение последних дней после возвращения из Италии и почти-провала операции не отпускает ни на секунду. И когда он узнал, что Габи здесь, в застенках, казалось, мир зашатался и рухнул. Потому что он прекрасно знает, что происходит с теми, кто попадает сюда. И с мужчинами, и с женщинами.       Поэтому приложил все усилия, чтобы получить Габи для себя. Как бы ни было противно поначалу то, что заставляют делать. Над сценариями работают несколько человек. Учитывая все пожелания тех, кто платит немалые деньги, приходя посмотреть. Порнография в Советах официально запрещена. Но кто говорит о ней, если это просто методы перевоспитания иностранных шпионов? Кто посмеет обвинить, если среди наблюдателей — приближённые к секретарю? Габи не знает, как ей повезло. Он видел сценарии, видел и то, что может случиться с девушкой, когда попадаются особо рьяные сотрудники, следующие каждому изгибу садистских наклонностей тех, кто заказывает эти спектакли. Она злится на него. Ненавидит. И никогда не простит, когда подвернётся шанс освободить её. И всё, что ему останется — это воспоминания об этих встречах, где унижение мешается с наслаждением, отдаваясь тугой пульсацией в паху.       Илья не сдерживается, глухо шипит сквозь зубы, втягивая воздух, когда Габи с силой втягивает головку, проходясь языком по гладкой коже. Её рука опускается на яички, поглаживая их, сжимая и осторожно оттягивая, в то время как член непрерывно скользит во рту, повинуясь движениям её головы. Илья бездумно перебирает волосы на её затылке, неспешно толкаясь навстречу, вспоминая указания, полученные на этот вечер. Не так всё должно происходить, совсем не так. Грубее, резче. Так, как он не хочет делать. Но если не идти у них на поводу, выполняя инструкции, его место займёт кто-то другой, и тогда Габи не поздоровится. Он не знает, по какой причине его начальству надо, чтобы руки у неё всегда были над головой. Сам Илья мечтает о том, чтобы она его касалась. Чтобы целовала и отвечала на поцелуи, но ласка здесь под запретом. Поэтому он наматывает её волосы на кулак, больно оттягивая, и толкается в глотку, заставляя закашляться. Габи упирается в его ноги, пытаясь освободить голову, но Илья с мрачным ожесточением продолжает двигаться, пока не доходит до оргазма, кончая ей в рот. И только тогда отодвигается, избегая её взгляда.       Габи кашляет, давясь слезами вперемешку со слюной и спермой, а Илья отворачивается, равнодушно глядя в чёрный глазок камеры. Они там. Смотрят, теребя свои вялые члены, которые и встают-то, небось, только от просмотра подобных сцен. Где можно представить себя на его месте, но при этом оставаться наблюдателем. Хочется сбить камеру, растоптать, и прижать Габи к груди. Успокоить, не слышать её сдавленных всхлипов за спиной. Она ведь его ждала. Он видел, как вспыхнули глаза, когда он пришёл. А теперь… В очередной раз падаете ниже, товарищ Курякин. Вот только на сегодня это ещё не конец. Илья несколько раз выдыхает, глубоко и медленно, успокаивая бешено стучащее сердце, пытаясь настроить себя, заставить.       И оборачивается к ней как раз вовремя, чтобы успеть поймать ненавидящий взгляд. Отлично. То, что надо, чтобы не сомневаться. Холодно звенят цепи, и руки послушно фиксируются за спиной. Габи стоит на коленях, спина прямая, взгляд — в глаза — вызывающий. Грудь приподнята, и маленькие соски съёжились то ли от холода, то ли от возбуждения, о причине которого она не хочет думать. Её злит то, что он с ней делает. Как ломает, заставляя ждать, хотеть, мечтать. Как заставляет находить удовольствие в подчинении, в полном отсутствии воли. Вот и сейчас она ждёт, начиная изнывать от предвкушения. Чувствуя, как становится влажно и горячо внутри.       Он опускается перед ней на колени, но всё равно не становится ниже. Или ей это так кажется? Привычным жестом разворачивает, заставляя нагнуться. Габи так же привычно утыкается лицом в матрас. Когда это стало обычным делом? И когда его палец проникает внутрь, она так же привычно выдыхает, подаваясь на него, безмолвно умоляя о том, чтобы заменил его членом. Но сегодня Илья не торопится. Влажный палец неторопливо выходит из неё, чтобы зайти снова. Вскоре к нему присоединяется второй, и движения становятся резче, грубее. Габи уже стонет, не сдерживаясь, позволяя себя снова забыть обо всём. Поэтому прикосновение к туго сжатому кольцу мышц поначалу проходит незамеченным. Пока Илья не надавливает, проникая внутрь, и тупая, тянущая боль пронзает сквозь туман наслаждения. Другая рука скользит по клитору, отвлекая от неприятных ощущений, и Габи расслабляется. Старается не обращать внимания на неприятные ощущения. Но когда у ануса замирает головка, Габи съеживается, крепко жмурясь. Илья продолжает ласкать её клитор, и она чувствует приближение оргазма. Яркого, острого, который захлёстывает, заставляя выгибаться и громко стонать. И следом за ним приходит боль, не менее острая и яркая. Габи кричит, выгибая спину, но Илья держит крепко, медленно входя в неё, с каждым движением продлевая боль. Габи кажется, что её разрывают пополам, она, не сдерживаясь, плачет, молясь только об одном — чтобы это скорее закончилось. И кажется, что Илья слышит её — несколько движений, коротких, рваных, и он кончает, издавая протяжный стон. Габи замирает, со злостью думая, что впервые слышит, как он стонет. А он уже встаёт, привычно поправляя одежду, не в силах отвести взгляд от её приподнятых ягодиц, от мутно-белых капель, стекающих по бёдрам.       Он сделал ей больно. По-настоящему. И Габи чувствует себя обманутой. Ни за что в жизни ей не хочется повторять то, что было сегодня. Но она знает — если Илья захочет, то сделает это. Снова и снова. И при мысли об этом всё сжимается внутри от страха. Габи сидит и молча смотрит перед собой последние два часа. Обхватив руками колени, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Мысли рвутся, оседая несвязной паутиной вокруг. Сможет ли она хоть когда-нибудь вырваться? И если сможет, что ждёт её там, на свободе? Сможет ли она вернуться к обычной жизни? Или будет вспоминать эти часы снова и снова? Звон цепей, свист ремня, чужие прикосновения и чувство полного подчинения? Она теряет себя в этой серой камере без окон. Теряет своё я, позволяя другим решать за неё. Когда есть, когда спать, когда раздвигать ноги. И кажется, это почти уже не шокирует.       За дверью слышатся шаги. Слишком быстро, Илья не приходит так часто. Шаги стремительные, уверенные, замирают у её двери, и она сжимается, натягивая одеяло на плечи в бессознательной попытке спрятаться. Илья. Стремительно пересекает камеру, наклоняется, в руках ключ. Звенят цепи, падая на пол, и он подхватывает её на руки, бережно кутая в одеяло.       — Илья? Что происходит? — Габи опасливо смотрит на него, на плотно сжатые губы и твёрдый подбородок. Он бросает короткий, полный горечи взгляд и выносит её из камеры, перешагивая через тело охранника. В коридоре попадаются ещё трое. Лежат на полу, то ли мёртвые, то ли без сознания. Габи прижимается к нему сильнее, прячет лицо на широкой груди. Где-то вдалеке слышится знакомый голос. Соло.       — Я покончил с теми, в кабинете. Что там, чёрт возьми, происходило? Столько телевизоров… За кем они наблюдали?       Илья поворачивается, и Соло замечает съёжившуюся Габи на его руках.       — Как она? — голос полон беспокойства. Илья инстинктивно прижимает её к себе, и Габи понимает — Соло подошёл ближе, хочет взглянуть. Она не открывает глаза — смотреть на него тяжело. И Илья сейчас кажется роднее всех на свете, связаный с ней одной тайной.       — Жить будет, — сухо отвечает Илья. Вскоре Габи чувствует прикосновение свежего воздуха — на улице уже лето, и в воздухе отчаянно пахнет флоксами. Надо же. Открывает из любопытства глаза и видит изящное здание с верандой, опоясывающей его по кругу. Сквозь кружевные занавески пробивается свет.       — Неплохо устроились, — бормочет под нос. Но Илья слышит. Бросает быстрый нечитаемый взгляд и идёт дальше. Впереди машина — голубая "Победа", и на её заднем сидении они легко помещаются вдвоём, в то время как Соло садится за руль. Вечереет, лес обступает с двух сторон, качает ветвями, шумит. Габи доверчиво утыкается носом Илье в шею, сладко выдыхает, прикрывая глаза. Теперь всё будет хорошо. Она точно знает.