И по следу твоему я отыщу их

В ту ночь святые плакали, растекались по витражам. Ворон, влетевший в стекло, бил крыльями, и звук был подобен удару в колокол. Это Эмме запомнилось лучше всего, наверное, потому что в тот миг она чувствовала, как стекло врезается в плоть птицы, упорно продолжающей стремиться вперёд. Молнии вспарывали небо, как лезвие ножа фруктовую мякоть, но сок, растекающийся всюду, не был фруктовым. Запах ладана смешался с запахом гнили и соли, он оседал на коже, на губах, запекался на кончике языка, беспрерывно шепчущего, просящего милосердия. И вся пыль старой церкви пришла в движение, поднимаясь в воздух и оседая снова. Эмма хорошо запомнила вкус церкви. Церковный свод, расписанный ангелами и дарами божьими, заполнялся гулом, исходящим из измученного тела, продолжающегося биться в агонии. А ночь требовала своё, делила с грозой и просила ещё, и они отдавали, отдавали последние силы, стремясь вырвать из цепких, гнилых лап, Нила Кэссиди. Капли дождя, словно обратившись молотками, крушили крышу, окна, дробили асфальт где-то на улице. Эмма увидела, как напряглись его вены под кожей, как налились чёрным, казалось, ещё немного, и они вспыхнут фонтаном из чего-то отвратительного, неестественного. И порой именно этого ей хотелось, чтобы достать это из Нила, доброго, заботливого и хулиганистого Нила, извергающего гной с проклятьями. Демон забирал его уродливо, стараясь извратить любую память о Ниле. Томас срывал голос, приказывая демону явить своё лицо и назвать имя, чтобы изгнать его. Эмма держала Нила за плечи, не понимая, почему её дар не действует: кожа ладоней едва подсвечивала жёлтым светом, но он не был страшен той твари, что пытала её возлюбленного. Бессилие, это было бессилие, и Эмма надолго запомнила его ощущение, проклиная само своё существование, потому что единственная вина Нила заключалась в том, что он любил её. Поэтому тварь выбрала его, ревнивая, отвратительная тварь. — Посмотри, цветок, — зарокотал мужчина, когда поток святой воды излился прямо ему в горло, обжигая, но не причиняя вреда, — посмотри на всё это отчаяние, скопившееся огромной волной вокруг тебя. Цветок. Цветок. Цветок. Она задрожала всем телом, поддаваясь чувству бесконтрольного страха, какой приходил по ночам в детстве, когда она была маленькой и незначительной, когда он знал о каждом её укрытии. Это был он, он. Он вернулся, вернулся за ней и за всем, что у неё есть. Её бросало в жар, а тело ломило от ощущения онемения, с которым приходилось бороться всеми силами. Эмма едва выносила его взгляд, потому что видела в нём всё, о чём другие не могли даже подозревать. Это даже не было видением, это было чувством, которое, возникнув однажды, больше не отпускало. И когда он смотрел, она чувствовала, чувствовала. Нил стал царапать пол, выгибаясь и смеясь каждый раз, когда Томас обращался к нему от имени Господа. В один момент он просто зашипел, брызжа слюной, и как-то неестественно качнул головой, после чего Томас отлетел в сторону. Ингрид дёрнулась, но, увидев, что отец почти тут же пришёл в себя, осталась на месте. Нил зашипел снова, просунув кончик языка меж зубов, запрокинул голову и посмотрел на Эмму. Не переставая извиваться, словно змея на раскалённом песке. Эмма вся побледнела, в глазах сплошное безумие да горечь. Схватила крепче, забормотала, отказываясь смотреть на мужчину, лежащего на полу. В одно мгновение он вдруг перестал двигаться, всё затихло, даже ворон, кажется, наконец, перестал биться, всматриваясь внутрь зала своими мёртвыми глазами. Его язык разбух между раскрытым клювом. — Иди, что скажу на ушко, — позвал демон, облизывая запёкшиеся губы. Он посмотрел на Ингрид и улыбнулся, обнажая ряд окровавленных и выгнивших зубов. Женщина тревожно вскинулась. — Эмма, не слушай, — заговорила она, затягивая верёвку на ногах Нила. Складка между её бровей стала заметнее, а в глазах появилась тревога. — Да, Эмма, не слушай, — протянул демон. — Но я всё же спрошу, ты знала, цветок, что она кричит твоё имя, когда трогает себя? — и тут же захохотал, звук, разошедшийся так быстро и пронзительно, был отвратительным, будто утробный рык собаки, сотен собак. А затем снова стал извиваться, повторяя: «О, Эмма, да, так хорошо, Эмма». — Дочь священника, оказывается, та ещё похотливая шлюшка. Слюна капала Эмме на руки, но она не замечала уже ничего вокруг, словно реальность с оглушительным треском раскололась и отделила её от этого мира, от Нила, от Томаса, продолжающего обряд, от Ингрид, обезумевшей в один момент. Она вытянулась словно стрела, неотрывно глядя на Эмму, которая ослабила хватку, и Нил, воспользовавшись заминкой, дёрнул руками, разрывая верёвки и поднимаясь. — Назови своё имя, — прошептала Эмма, вглядываясь в черноту глаз демона. Его лицо так близко, смрадное дыхание отравляло лёгкие, а взор, — Эмма не видела ничего более уродливого и страшного, — устремился прямо ей в глаза. Пепел, откуда-то появился пепел, то осыпаясь на пол, то паря в воздухе. — Ты назови, — выкрикнул демон, растягивая пасть так, что нижняя челюсть соскочила с сустава с омерзительным звуком. Всё его лицо вытянулось, напоминая больше изображение какого-нибудь чудовища, уродца, который был рождён на беду. Кость неприятно выпирала из-под кожи, и Эмма чувствовала, как у неё самой заныло в челюстях. Её руки задрожали, она подалась вперёд, повалив Нила обратно на пол, схватила его за шею и призвала всю свою силу. Нил завыл от боли так пронзительно, что объёмный и вязкий звук ударил по ушам, вызывая боль, и тут же вылетели окна, осыпаясь витражом по полу. — Я видел, как ты цвела, — он забормотал как в бреду, — я один был рядом. Под ладонями Эммы кожа пошла волдырями, а ко всему прочему присоединился запах жжёной плоти. Запах, который надолго засел в памяти, чтобы возникать в самый неожиданный момент и оживлять былое в изнанке век. Демон закричал сильнее, и вдруг, среди поднявшегося гула, треска и воплей, Эмма различила один короткий и тихий щелчок. А потом Нил обмяк, и всё затихло. Когда за ними пришли, Эмма была не в себе, сидя у ног бездыханного тела и гладя его щиколотки, украшенные кровоподтёками. Большего она не помнила и не старалась вспомнить. Только как поспешно уезжала Ингрид, избегая не то, что говорить, — смотреть на неё. И Томас, и Эмма впоследствии умолчали о том, что в ту ночь были не одни. И теперь, через множество лет, она стояла здесь ледяная и отстранённая, будто застывшая, и был с ней холод, о каком пишут в книжках. Несмотря на это, хотелось обнять ещё. Но Эмма не знала, чем это было бы для Ингрид, ведь она ничего не объяснила, она просто оставила её. Вот что Эмма запомнила — Ингрид стала очередным человеком, который её бросил. И всё же, через столько лет она переборола свои страхи и, возможно, вину, чтобы откликнуться на зов о помощи. — Это — Генри, — произнесла, наконец, Свон, решив, что стоит начать именно с этого. Ведь для остального ещё представится время. — Мой сын, — добавила она, выждав едва ощутимую паузу, и заметила, что Ингрид переменилась в лице. Возможно, именно этого Эмма и ждала. Странное ощущение, странное желание увидеть, что принесёт ей этот момент. Она знала, что Ингрид быстро вернёт контроль, чтобы не позволить ни мальчику, ни Мэри-Маргарет задаться каким-либо вопросом относительно выражения её лица. Мальчик выпрямился, кажется, ничего не заметив, и немного подался грудью вперёд, словно это представление заставило его испытать гордость. Эмма улыбнулась, чувствуя странное тепло, разлившееся в груди от этой простой мысли. Ингрид выступила вперёд, пожимая протянутую к ней руку. — Очень приятно, Генри, — произнесла женщина, мягко улыбнувшись. Она крепче сжала ладонь мальчишки и бросила на Эмму нечитаемый взгляд. Та вскинула голову почти вызывающе: «да, он мой» — и тут же поразилась собственным ощущениям. Странно было думать о Генри так, после всех страхов, после чувства брезгливости, обуявшем её, когда она узнала о беременности. После страха увидеть в его глазах тень твари… — Мэри-Маргарет — моя подруга, — только и добавила Свон, следя за тем, как Бланшар оживилась и с радостью обхватила руку Ингрид, защебетав. Для спокойной и отстранённой Фишер энергичность и открытость Мэри-Маргарет была удивительна, но приятна, это Эмма почувствовала сразу же. — Эмма мне рассказывала о Вас, — пробормотала Бланшар, когда Свон представила женщину сыну и подруге. От этих слов Фишер передёрнуло, но она лишь коротко улыбнулась, не вдаваясь в расспросы, что же именно могла рассказать о ней Эмма, будто ей действительно было о чём рассказать. — Вы уже где-нибудь остановились? — спросила учительница, переводя взгляд с Эммы на замешкавшуюся Ингрид. — Нет, — произнесла она, медленно покачав головой и в привычной ей манере на мгновение прикрыв глаза. Эмма поняла сразу, к чему ведёт Бланшар, и не то чтобы она была против, однако ситуация выходила странной. — Мы с Эммой были бы рады принять Вас у себя, — сказала Бланшар с лёгкостью, словно это само собой разумеется — приглашать чужих людей в дом. — Вы очень добры, — Ингрид кивнула и снова посмотрела на Эмму, ожидая какой-то реакции, но Свон только ждала ответа, — если Эмма не возражает… Договорить ей не дал громкий удар в дверь. Все находящиеся в комнате вздрогнули, и никто не шевельнулся в направлении к двери. Но в комнату всё равно просочилось предчувствие чего-то нехорошего. Эмма знала, кого они увидят, открыв, чувствовала это всем своим нутром. У неё заледенели кончики пальцев, и она вдруг посмотрела на Ингрид, которая напряглась инстинктивно, выпрямилась и прислушалась. Генри тоже застыл. Его нахмуренное лицо вдруг показалось Эмме каменным, и она тряхнула головой, прогоняя этот образ. И всё же направилась к двери. Она выглядела безупречно и казалась ненастоящей. Пугающая и хищная, Реджина уверено отстранила Свон рукой, положив её на несколько мгновений на плечо, и вошла в дом, не глядя на Эмму. Она смотрела на Ингрид, словно больше никого не существовало, и во взгляде блуждала усмешка и что-то вроде восхищения, болезненного и беспокойного. Миллс подошла очень близко и, возможно, подошла бы ещё ближе, но между ними стоял Генри, смотрящий на мать со смесью страха и настороженности. Эмме казалось, что он тонко чувствовал, когда она менялась, мог различить чужое присутствие. — Мисс Свон, — прозвучал низкий, раскатистый голос, — я пришла за своим сыном. Реджина протянула руку, не глядя, и Генри принял её без возражений. — Генри сказал, Вам нездоровится, — Эмма обошла Миллс и стала рядом с Ингрид, она всё ещё не знала, что делать с тем, что Генри оставался с Реджиной в такой период, — к тому же мы собирались пойти погулять. — Что ж, мне уже лучше, и я хотела бы провести время с сыном, — Реджина улыбнулась и, наконец, перевела взгляд на Свон. — Но Вы можете пойти с нами, — неожиданно предложила мэр. Черты её лица вдруг заострились, когда она увидела, как Ингрид инстинктивно вытянула в сторону руку, словно закрывая Эмму, положив пальцы на запястье женщины. Но Свон согласилась, не раздумывая. — Я только возьму куртку, — она отстранилась от Фишер, не обращая никакого внимания на Мэри-Маргарет и то, как посмотрела на неё Ингрид, которая знала, что что-то не так, ибо всё её тело вибрировало от нехорошего предчувствия, но возражать сейчас не собиралась. Она подождёт Эмму здесь, а заодно разузнает, что известно Мэри-Маргарет, потому что по её испуганному лицу стало понятно — она в курсе дела. __________________________________________________________________ — Кто ваша подруга? — спросила Реджина, когда они, купив сладкую вату для Генри, вместо мороженного, шли по широкой дорожке городского парка. — О ней Вам не нужно волноваться, — ушла Эмма от ответа. Всё это время она сжимала руки, но поняла это, когда кожа ладоней заныла под впившимися в неё ногтями. — Что Вы задумали? Свон понимала, что прямо сейчас демон проявлял лишь своё воздействие на Реджину, но сам не выходил наружу, некоторые так делали во времена, когда Свон помогала в обрядах экзорцизма. Это всегда всё усложняло. — Почему Вы решили, что я что-то задумала? — удивилась Реджина, и это выглядело по-настоящему, но у Эммы не было права верить ей сейчас. — Просто Генри нуждается в Вас, мисс Свон, и я поняла, что наше противостояние повредит только ему. К тому же, Вы ведь хотите помочь. — Что он обещал? — внезапно спросила Эмма, останавливаясь и ожидая, когда Реджина последует её примеру, но Миллс прошла вперёд ещё немного, и только потом остановилась, не оборачиваясь и убрав руки в карманы своего лёгкого пальто, — что он обещал Вам, Реджина? Она стояла, как застывшее изваяние, молчала, и молчание это было таким тяжёлым, что на мгновение Эмме показалось, что исчезли все звуки вокруг. И женщина перед ней выглядела камнем, самым крепким из всех, что существовали. Её неестественно прямая спина, заострённые даже под мягкой тканью пальто локти, ноги, сведённые вместе — всё это выглядело пугающим, и Эмма почему-то думала о боли. Она подошла к Реджине, заглядывая той в лицо, и едва удержалась от того, чтобы отскочить. Её рот был искажён в немом крике, но глаза не выдавали никаких эмоций, словно остекленели. У Эммы заболели уши, но она подошла ещё ближе и положила руку на плечо Миллс, пытаясь дозваться её. Но Реджина не реагировала, твёрдая и застывшая в уродливой гримасе. Запахло растёртыми листьями смородины, откуда-то донеслись крики птиц, воздух отяжелел, словно наполнился песчинками земли, и те оседали на лёгких, отравляли дыхание. Серость неба поглотила солнце, и мир вокруг приобрёл тусклые и неестественные цвета. Эмма почувствовала тошноту, словно от Реджины исходил какой-то мощный импульс, который расстраивал всё вокруг, ломал организм, но ей было необходимо вырвать Миллс из этого транса. Эмма дотронулась до щеки Реджины кончиками пальцев, и та перевела вдруг на неё свой пустой взгляд — это смотрел кто-то чужой, в то время как эти глаза начали плакать. Слёзы падали на холодные щёки, капли обожгли Эмме кончик указательного пальца, но она не отдёрнула руку. Миллс закрыла рот, промычав что-то, и Эмма ощутила такую боль, что перехватило дыхание, её сердце забилось о рёбра, выколачивая это чувство. Она не знала, как ей поступить, растерялась от собственного бессилия и неспособности защитить эту женщину, хотя она обещала, обещала. Свон обняла её, просто обхватила руками, холодную, твёрдую и страшную. Пыталась прижать к себе, но страх сломать её, как хрупкую ветку дерева, охватил всё существо Эммы, потому что она просто обнимала неподвижную женщину, пока она не вскрикнула и не обмякла, падая прямо в руки Эммы. Они опустились на землю, и Реджина со слезами посмотрела в обеспокоенное лицо женщины, склонившейся над ней. Весь её вид выражал мольбу, от которой всё болело внутри. Эмма положила руку на дрожащий живот женщины и увидела, как она скривилась от боли. Не задумываясь, Свон быстрыми движениями расстегнула пуговицы пальто, задрала мягкую ткань водолазки. То, что она увидела, заставило её рвано выдохнуть. Кожа на животе женщины была бордово-синей, словно её непрерывно били в одно и то же место. Под рёбрами тоже расползлись уродливые синяки. Эмма склонила голову так, чтобы волосы, упав вперёд, закрыли её лицо, и Реджина не увидела, как она зажмурилась, глотая слёзы и пытаясь сдержать всхлип. Слишком тяжело. — Знаешь, как я нашёл её? — голос Реджины срывался, и в нём слышалась всё та же мольба, он заставлял её говорить, — на ней был твой запах, вся она пропиталась тобой, — Эмма приподняла голову, заглядывая в лицо Миллс, когда её ладонь накрыла руку Эммы на израненном животе женщины и крепко сжала. — Мальчишка пах сильнее, но он не страдал, я не смог взять его. А потом увидел её, и мне стало так хорошо. Когда она спала, я прикасался к её бархатной коже и вспоминал так много. Шептал ей разные истории. Знаешь, они все говорили о тебе, — продолжала Миллс дрожащим голосом, и слышать от неё о других демонах было страшно, — о том, как боялись и о том, как стало некого бояться. Эмма смотрела на неё невидящими глазами, потому что всё внутри пылало от боли, она захватывала все органы, играла на нервных окончаниях. Он заставлял Реджину говорить об этом, чтобы она могла осознать, что это вина Эммы, Реджина понимала, что происходит. И Свон не заметила, как рядом оказался испуганный Генри. Миллс потянулась к ней, доставая почти до губ, и прошептала: — Он всё время смотрит, — и закрыла глаза, словно последние слова выбили её из сознания. Эмма дрожала. — Нужно вызвать врача, — прошептал Генри, и она вдруг поняла, что он видел все эти ужасные отметины на теле матери, он видел бессилие Эммы, которая должна была спасти их, но на деле не могла спасти даже себя, ломаясь под чужими словами. Одно Эмма понимала точно: в больницу Реджине нельзя, — но вокруг уже стали собираться люди, и, конечно, было бы очень странно, если бы она отказалась от медицинской помощи. Через три часа Свон с сыном вернулись в квартирку Мэри-Маргарет, где Ингрид молча взяла её за руку и увела наверх. — Эта женщина одержима, — скорее утвердительно произнесла Фишер, смиряя Эмму взглядом, — и у неё твой сын. Его сын. — Генри не имеет к нему никакого отношения, — резко оборвала Эмма, зелёные глаза вспыхнули опасным блеском, и она сама поразилась тому, как материнский инстинкт, чуждый ей все эти годы, вдруг выплеснулся на поверхность готовностью защищать мальчика. — Генри самый добрый человек, которого я встречала, он невинен и у него нет ничего общего с той тварью. Ингрид молчала, продолжая рассматривать Эмму. Конечно, она изменилась, от той девочки не осталось и следа, словно кто-то чужой, отяжелённый болью и тенями прошлого, выжег память о молодости. Она всё так же была красива, но казалась старой, не внешне — душой. Если заглянуть таким в глаза, сразу станет понятно, в этой оболочке скопилось само горе и печали всего мира разом. И в этой уютной, маленькой комнатке с тусклым светом, Эмма казалась ещё старше. — И, тем не менее, демон нашёл его, эта женщина пострадала только из-за его происхождения, — снова начала Фишер. — Ты не можешь этого знать, — снова прервала её Эмма, складывая руки на груди. Она села на разобранную кровать и посмотрела на Ингрид, — нет ничего удивительного в том, что они по-прежнему вредят людям, та тварь, что точит Реджину изнутри, всего лишь одна из многих, кто рыщет в этом мире в поисках чужих страданий. Эмма знала, что Ингрид права, рано или поздно кто-нибудь из них должен был найти её или её след. Демон сказал, что его собратья искали, потому что узнали о её бессилии. И она должна быть благодарна за те годы, что провела, не касаясь этой жизни. Однако она настигла её, возвращая и людей из прошлого. — Брось, — заговорила Ингрид, — ты и сама не веришь в то, что говоришь. Они не понимали друг друга, словно между ними была пропасть или барьер, мешающий преодолеть это непонимание. Может, так оно и было, в конечном итоге прошло очень много времени. — Но ты сказала, что я нужна тебе, — произнесла женщина, присаживаясь рядом и склоняя голову вбок. Эмма кивнула и посмотрела в голубые глаза, подведённые тонкими линиями морщинок. Хотелось сказать так много всего сразу и в то же время говорить не хотелось совсем. Эта нужда возникла внезапно, будто кто-то внутри нашёптывал ей. И Эмма решилась попросить, решилась позвать, не зная, выйдет ли из этого что-нибудь и, если выйдет, то будет ли это чем-то хорошим. — Ты всегда была нужна, но тебя не было рядом, — вдруг произнесла Эмма скрипучим отчего-то голосом. Она не обвиняла, не требовала объяснений, только говорила о том, что чувствовала. — Я осталась одна, справлялась с последствиями. Я отдала сына из страха, что он… — Свон запнулась, закрыла глаза и просто продолжила дальше, — в любом случае, я хотела дать ему лучший шанс, и у него появилась Реджина. Эмма достала из кармана куртки, которую так и не сняла, фото с уже немного измятыми краями и протянула Ингрид. Та осторожно взяла его пальцами, рассмотрела, а затем перевела взгляд на Свон. — Она дорога тебе? — спрашивать почему-то было больно, что-то застарелое и тяжёлое поднималось внутри и хотелось вынуть это, очистить сердце. Ингрид видела, какой стала Эмма, когда мать Генри появилась на пороге. А ещё Ингрид держала её фото и чувствовала, что сердце Эммы Свон билось где-то на её ладонях. Заключённое в клочке бумаги. Эмма посмотрела на неё и не пришлось ничего говорить. Возможно, она сама ещё не понимала, что всё это значит, но Ингрид видела, и этого было достаточно. — Демон использует это против тебя, — проговорила она с сожалением. — Как было с тобой? — они обе пожалели о прозвучавших словах, и Эмма больше всего. Она выдохнула и покачала головой, — что такого страшного ты испытывала, что слова той твари заставили тебя сбежать от меня, будто я прокажённая? — Я не могла простить себе того, что чувствовала к молодой девчонке, — с усмешкой произнесла Ингрид, — могла ли я рассчитывать, что простишь ты? — Поэтому ты решила за нас обеих, — только и добавила Эмма. Резким движением руки она вытерла слёзы с щёк и поднялась. — Нам нужно съездить на ферму, где уродуют скот. Реджину оставили в больнице, так что Генри останется здесь. За ним присмотрит Мэри-Маргарет, а мы займёмся делом. Ни один демон больше ничего не отберёт у меня. Ингрид только кивнула. В конечном итоге, именно за этим она и приехала. Помочь Эмме. Спасти тех, кто ей дорог. Хотя бы в этот раз.