И по следу твоему я отыщу их

Rok Nardin — The Devil Hidden Citizens — Moonlight Sonata

И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним. Откровение святого Иоанна Богослова, 12:7-9

На улице, кажется, стало холоднее, а может, это просто её разбивает дрожью. Этого стоило ожидать, и всё же она растеряна. И нужно просто взять себя в руки. Эмма не спрашивала себя, куда демон поведёт Реджину, потому что чувствовала, где-то в глубине души она точно знала, как всё будет происходить. Вспоротые шрамы на руках невыносимо болели, и Эмме хотелось содрать повязки, чтобы приложить что-нибудь холодное, унять это жжение. Сердце всё ещё колотилось, а сознание отказывалось до конца принимать реальность того, что это всё действительно случилось. Когда на протяжении десятилетия убеждаешь себя, что всё это закончилось, а раз закончилось, то и правдой не было, значит, ты в безопасности. Ничего из этого не повторится больше. И вдруг старый враг, самый ужасный из всех, что Эмме встречались, потому что её личный, загнал её в угол. Снова. Она вышла из машины, от прохлады, заполонившей лёгкие, не стало легче. В воздухе витало что-то чужеродное, горькое и вовсе не от полыни, растущей вдоль забора. Эмма, ведомая чувством тревоги, всё же позвонила Мэри-Маргарет, убедив её забрать Генри и оставаться на людях до того момента, как они с Ингрид не вернутся. Пусть в этом не было, как чувствовала Эмма, необходимости, но подстраховаться не мешало. — Думаешь, он заставит Реджину навредить сыну? — зачем-то спросила Ингрид, хлопая дверью. Этот звук ворвался в кокон, окруживший Эмму, и она вздрогнула, поворачиваясь к женщине. Сердцебиение снова усилилось, и теперь бросило в жар. Воздух в груди стал горячим, заставляя задышать часто. Свон выпрямилась, сжала кулаки, отсчитывая до десяти, до двадцати. Не помогло. Да и какое успокоение могло быть в цифрах? — Нет, — сказала Эмма, заглядывая женщине в глаза и встречая отражение своей собственной тревоги, — я уверена, что он идёт сюда, за мной. — Почему? — вопрос глупый, но Ингрид смотрела упрямо, дожидаясь ответа. — Я это чувствую… — Нет, почему сейчас? — перебила она. Эмма только пожала плечами, замечая, что к ним направляется мужчина, нервно улыбаясь и, кажется, что-то бормоча под нос. Молодой на вид, с ухоженной бородкой, Киллиан Джонс, как представился сын хозяина, провёл их к стойлу, чтобы показать трупы животных, погибших за последнюю неделю. — Почему Вы не похоронили их? — спросила Эмма, задыхаясь от зловония. Ужасное жужжание усилилось, когда они подошли ближе, зажимая носы. Скопище мух поднялось над разлагающимися тушами коров с распоротыми животами, когда Джонс стянул с них пластиковую плёнку. Внутри Эмма различила копошение, и к горлу подкатила тошнота. Она отвернулась, сгибаясь пополам и хватаясь за живот. Если бы её стошнило, то стало бы легче, но ничего не вышло, её просто разрывало изнутри. — Мы ждали, когда их осмотрит ветеринар, но он так и не приехал, — заговорил Джонс, возвращая плёнку на место, хотя это никоим образом не помогало. Зловоние стояло такое, что слезились глаза. Он как-то тупо посмотрел на помощника шерифа, разводя руками и не понимая, чего от него ждали. — А отец сказал, что Вы должны увидеть, что сделала та тварь со скотом. — Вы могли оставить только то животное, что погибло накануне, — добавила Ингрид, одной рукой придерживая Эмму за бок, а другую по-прежнему прижимая к лицу. Но спорить было бесполезно. — Я позову ребят, — сказал Джонс. — Они разберутся, пойдёмте в дом, поговорите с отцом и выпьете чаю или чего покрепче, — он усмехнулся, снова посмотрев на Эмму, которая оставалась в том же положении. Ингрид погладила её по спине и поддержала за руку, когда они направились к выходу. Свежий воздух снова не принёс облегчения, хотя поднялся ветер, который должен был оттолкнуть запах от них, развеять его. Эмма выпрямилась, сглатывая тягучую слюну. Она и раньше видела мёртвых животных, видела мёртвых людей, но такой реакции ни разу ещё не было. Этот отвратительный запах заполнил её тело, словно она вдохнула его весь до последней капли. И то кишащее чем-то мерзким брюхо врезалось в память омерзительной вспышкой, вызывая всё новые тошнотворные волны. Внутри поднялось чувство невыносимой брезгливости, словно всё здесь было таким грязным, заразным и омерзительным. Хотелось снять всю одежду и сжечь её, а кожу тереть мочалкой до тех пор, пока она не покраснеет. Но, вопреки ощущениям, развившимся внутри Эммы, в доме оказалось уютно и светло. Киллиан проводил их в гостиную, где стоял дубовый стол, а на нём огромная чашка с апельсинами. Старик Джонс вошёл с другой стороны комнаты и приветливо улыбнулся, приглашая за стол. — На вас лица нет, помощник, — заметил он, подавая Эмме крепко заваренный чай. Пахло заваркой и мокрыми дровами, в камине потрескивал огонь, но во всём этом Эмма по-прежнему видела какую-то скрытую угрозу и не думала, что всё это может быть связано вовсе не с местом, а с ней самой. — Я не привыкла к разложившимся трупам животных, — ответила Эмма, стараясь улыбнуться, на что старший Джонс только бросил укоряющий взгляд в сторону прыснувшего со смеху сына. — Как давно начались нападения на скот? — Около месяца назад, — старший Джонс опустился на стул, подвинул чашку с чаем Ингрид и потянулся за апельсином, — перед рассветом я услышал какой-то шум, вышел посмотреть и тогда увидел убегающего человека. — Вы уверены, что это был человек, мистер Джонс? — спросила Ингрид, отпивая из чашки. Она тоже выглядела бледной, и Эмма заметила, что у неё дрожат руки. Женщина перехватила её взгляд, удерживая чашку у губ. Ей отчаянно хотелось о чём-то высказаться, Эмма чувствовала это. — Зрение моё давно не то, что раньше, — заметил Джонс, разламывая апельсин. Масляный сок брызнул на поверхность стола, и мужчина небрежно стёр его рукой, при этом размазав ещё сильнее. — Но я могу отличить человека от животного. Эмма снова почувствовала тошноту. Запах цедры раздражал не меньше попыток Джонса стереть сок рукой. Она закрыла глаза, пытаясь вдохнуть глубже, хотя ей не хотелось дышать этим воздухом. Кожа лица горела, а в груди билось, билось, словно все органы сошли с ума. — Края раны, — проглотив ком вместе с чаем, произнесла Эмма, — рваные, насколько я успела заметить. Вы видели какое-то оружие или инструменты, которыми можно было нанести такие увечья? Старик покачал головой: — Нет, ничего такого. Будь это вероятно, — добавил он, — я бы сказал, что этот кто-то сделал своё дело руками. Но для такого нужна нечеловеческая сила. Вы, может, могли бы остаться и проследить, придёт ли кто сегодня? Эмма посмотрела на Ингрид, удерживая взгляд некоторое время и размышляя. Ей нестерпимо хотелось вырваться отсюда, словно сама земля здесь прогнила, с другой стороны — если в этом замешан демон, то стоило выяснить наверняка. К тому же вполне могло оказаться, что здесь не одна тварь. В конечном итоге она ничего не знала о передвижениях Реджины. Словно поняв, о чём думает Эмма, Ингрид кинула ей, ставя полупустую чашку на стол. Они вышли на улицу, когда работники фермы сообщили, что тела животных похоронены, а стойло убрано. Киллиан Джонс исчез вместе с ними, а его отец решил, что стоит показать женщинам свои владения. Фруктовые деревья, ухоженные грядки, мужчина рассказывал о своей молодости и как впервые приехал в город, когда здесь только и была что церквушка да пара домов. Эмма не обращала никакого внимания на разговор Ингрид и Джонса, отчего-то всё время оборачиваясь. Небо заволокло тёмными облаками и, тем не менее, для такого часа было темно. Животные выглядели испуганными и топтались на местах, собака, сидящая на цепи, то и дело перебегала из стороны в сторону, волоча за собой увесистую цепь. Несколько раз за это время Эмма звонила Мэри-Маргарет, которая сказала, что с ними всё в порядке, и спросила, как скоро они с Ингрид вернутся. Затем звонил Грэм, спрашивая, не нужна ли его помощь и, получив отказ, больше не выходил на связь до самой ночи. Стемнело очень быстро, сильный ветер бросался на крыши построек, качал деревья и поднимал столбы пыли. Эмма и Ингрид расположились в небольшом сарайчике с инструментами. Там стоял небольшой стол, пара стульев, лавка. На стене висело старое ружьё, покрытое пылью. Два небольших окна, расположенных друг напротив друга, пропускали тусклый свет фонарей и луны, вышедшей из-за огромного облака. Джонс хотел остаться с ними, но через час у него разболелись ноги, и Эмма сказала, что они справятся сами, в конце концов, так даже лучше, в случае чего, не придётся переживать, что он или кто-либо ещё пострадает. До того она распорядилась, чтобы никто из живущих на ферме не высовывался на улицу. Они остались вдвоём с Ингрид, и напряжение, повисшее над ними внезапно, становилось только сильнее. — Когда это произошло? — спросила Ингрид, указывая на руки Эммы, она помнила, что под рукавами куртки были бинты. Эмма, сидящая на соломенном мешке в углу между окнами, вздрогнула. Перевела взгляд на Ингрид и какое-то время помолчала. Стоило ли об этом говорить сейчас, да и вообще говорить? Она пожала плечами как можно небрежнее, хотя и знала, что Ингрид не поверит её безразличию. — Сразу после рождения Генри, — наконец, ответила Свон, поджимая под себя ноги и опираясь на колени локтями, — я ждала, когда он родится, и это было самое мучительное время, потому что я хотела умереть, но не могла. Тебе знакомо чувство, когда боль настолько сильна, что ты перестаёшь её чувствовать или убеждаешь себя в этом, и думаешь о том, что хочется сделать только одно — закрыть глаза и умереть, приказать своему сердце застыть. Но ничего не происходит, и ты просто сидишь, и ничего не меняется. Это только ты. Ты сам. Горечь поднялась откуда-то из самой глубины, окольцевала и сдавила горло. Серо-молочный свет изливался на пыльный пол, высвечивая тонкие соломинки, разбросанные по всему пространству. Ингрид подошла совсем близко, опустилась на корточки и заглянула Эмме в лицо. Ей хотелось прикоснуться, страшно хотелось ощутить под руками мягкую кожу, завести за уши эти выбившиеся светлые пряди волос и успокоить, вобрать в себя всю эту никчёмную боль. Но она никак не могла позволить себе этого. Потому лишь опустила ладонь на сцепленные руки Эммы. — Прости, что меня не было рядом, — прошептала она. — Я об этом никогда не смогу забыть. — Я тоже, — горько усмехнулась Эмма. Где-то вдали завыли собаки. Джонс говорил, что на соседние фермы тоже нападали, и что оттуда постоянно слышался вой собак. Хотя его собственная ни разу не издала ни звука, когда кто-то пробирался в стойла. И снова возникло чувство омерзения, словно сам воздух был пропитан отравой, которая ощущалась на коже, на губах и даже на языке. Эмме не нравилось здесь. Словно это было место, где случалось что-то грязное, животное, противоестественное. Это чувство захватило всё её существо. Она тяжело задышала, словно грудь сдавило. В руках снова заныло, и она вырвалась из ладоней Фишер, потирая рукава куртки. Ингрид пересела рядом, нахмурившись. — Что такое? — спросила она. Эмма повернулась к ней, прищурившись. — Просто думаю о том, что всего этого могло не быть, будь рядом хотя бы один человек, — в голосе прозвучала такая злость, что Ингрид удивлённо подняла брови. — Ты боялась того, что полюбила меня, но будь это любовью, ты бы не сбежала от меня, будто я прокажённая. Она никогда не сказала бы таких слов, но прямо сейчас ей хотелось говорить это, потому что ярость в груди была опаляющей. Такая острая и плотная, что хотелось ударить, но вместо этого Эмма приблизилась к лицу женщины, разглядывая отражающийся тусклый свет в её глазах. Вой собак стал ещё громче, и к нему будто прибавились ещё крики каких-то животных. — Он сказал, что тебе нравилось прикасаться к себе, когда ты думала обо мне, — зашипела Эмма, но Ингрид и тогда не отстранилась, — а если бы к тебе прикасалась я, ты бы осталась? Свон подалась вперёд, вжимаясь ртом в чужие похолодевшие губы. Ингрид как-то странно дёрнулась, но не стала сопротивляться, позволяя Эмме обхватить себя за плечи. Поцелуй вышел солёным, потому что Эмма так грубо столкнула их, что у женщины лопнула губа и выступила кровь. Она что-то сдавленно прорычала и стиснула пальцы на плечах. Ей хотелось большего, будто вся эта ярость внутри вдруг превратилась в сплошную похоть, закружившую голову. Похоть подчинила и эти пальцы, усиливающие нажим, и губы, цепляющиеся за чужой язык. Ингрид застонала от боли, когда Эмма толкнула её на пыльные мешки и тут же нависла сверху, подавляя собой. Ингрид увидела глаза Свон, злые и жаждущие, и снова почему-то не стала сопротивляться, словно груз желаний прошлых лет сделал её волю свинцовой, и та так и осталась где-то на глубине души. И ей плевать на эту дикость, на грязное помещение, на то, что они как животные почти рвут друг друга на части. Эмма так тяжело дышала, она и сама тяжёлая, и это почему-то только добавляло дикости, и теснота вызывала ещё больше желания. И вот она снова целовала её, почти вгрызаясь, оставляя следы своих рук на тонких запястьях, и всё так неуместно и в то же время, разве не этого она ждала, хотела, разве не самое время брать? Эмма резко развела её колени, цепляясь за края юбки, потянула вверх каким-то неистовым движением. Над ними поднялась пыль, оседая на коже, проникая в лёгкие. Но язык скользил внутри рта, задевал нёбо и толкал чужой язык, пробуя, растирая, впитывая. Волосы Эммы ссыпались вниз, закрывая лицо Ингрид, щекоча уши, окунаясь кончиками в пыль. Она прижалась так плотно, что любое, даже мимолетное движение отзывалось чем-то раскалённым внутри, растекалось и вибрировало. Горячий рот вбирал кожу под подбородком, скользил по шее, и было больно, было тесно внутри, словно всё разбухло, наполнилось и вдруг разорвалось, как самая тонкая нить, когда Эмма вскрикнула и отскочила, будто испугавшись. И реальность ворвалась бешеным смерчем, разметала страх и сожаления. Свон отползла в угол, обнимая себя дрожащими руками. По-прежнему тяжело дышала и выглядела обезумевшей от осознания того, что произошло. Ингрид, всё ещё лежащая на мешках, вдруг рассмеялась и закрыла лицо руками. — Чёрт, — произнесла она, — ты не соображала, что делаешь. Он влияет на тебя так, да? Он близко? Вот же чёрт! — воскликнула она, сводя колени и поправляя юбку. — Прости, — прошептала Эмма, чувствуя уже ставшее привычным омерзение. Она словно на несколько мгновений стала сама себе чужой, что-то делала, чего-то хотела, что-то испытывала. А теперь осознание затопило её. Что-то злое в ней откликалось, тянулось наружу, желая быть выплеснутым. И она сделала это с Ингрид, зная, что та не сможет устоять. Эмма действительно это знала, словно кто-то вложил в неё это чувство уверенности, давая позволение действовать. Собачий лай показался ей вдруг оглушительным, собственное сердцебиение замерло. — Я тебе в матери гожусь, — прошептала Ингрид. Она чувствовала себя униженной из-за своей же слабости. Если бы она оттолкнула Эмму, если бы сразу поняла, что что-то не так. Но это чувство жажды заполонило её, выбило разум, оставив только инстинкт и желание. На душе стало так противно. Эта пыль кругом, грязные окна, запах скота поблизости, ощущение Эммы во рту… — Что-то не так, — проговорила Эмма, игнорируя слова Ингрид и всё ещё сидя в тёмном углу, хотя поток лунного света и задевал её макушку. — Он как будто был со мной. Я понимала, что делаю, я хотела… Остановиться не могла. Рукам вдруг стало горячо, Эмма задрала рукава куртки и увидела, что бинт пропитался кровью. Ингрид поднялась, благодаря темноту, что ей сейчас почти не видно лица Эммы. Пожалуй, стоило держаться на расстоянии, но уйти сейчас она не могла. За окном мелькнула тень, и женщина вздрогнула. — Эмма, — произнесла она шёпотом, — кто-то пришёл. Свон обернулась к окну, чуть приподнялась и успела заметить, как тень скользнула в приоткрытые двери стойла. Дыхание снова участилось, стало ещё холоднее. И Эмма напрочь забыла о кровоточащих руках. Ингрид оказалась рядом, присаживаясь и всматриваясь в ночной полумрак. Вынужденная близость напомнила о том, что произошло несколько мгновений назад, и боль вернулась в сердце, продолжая впиваться в плоть. Эмма чувствовала, что это Реджина. Продолжала вслушиваться в напряжённую тишину, наполненную чем-то зловещим, ужасающим. Дрожь терзала тело, и до отчаяния хотелось выбраться отсюда, оказаться далеко и обо всём забыть. Внезапный сигнал телефона заставил сердца обеих дрогнуть. Свон достала мобильник и увидела сообщение от Томаса. — Твой отец добрался до города, — прошептала Эмма, — вовремя он. Я отправлю ему координаты фермы, — добавила Свон, набирая сообщение. — Что мы будем делать? — спросила Ингрид, точно не зная, к чему относился вопрос, но Эмма не обратила внимания на тоску, прозвучавшую в голосе. Она вообще будто не думала о произошедшем, потому что всё её внимание было сосредоточено на другом. — Мы можем пойти за ним, — произнесла Свон с содроганием, ей снова почудился отвратительный запах мертвечины, а на языке — медь. Она облизнула губы и добавила, — но мы безоружны, у меня с собой ничего нет, кроме пистолета, а стрелять в Реджину я не стану, да и когда оружие помогало? Нужно дождаться Томаса. Боюсь, что у нас больше нет времени, Томас должен провести обряд. — Почему ты думаешь, что это сработает теперь? — Ингрид не жалела о своих словах, прямо в этот момент ей хотелось сделать Эмме больно, и пусть через мгновение она поймёт, что никогда не простит этого себе. Эмма напряглась, сжимая челюсти. Сердце пропустило удар. Но Ингрид была права, у неё не было никакого повода, чтобы считать, что теперь они победят, более того, в этот раз Эмма бессильна. Хотя её дар никак не помог Нилу, потому что этой твари всё нипочём. Так почему же она думает, что демон отступит теперь? — Потому что опустить руки я не могу, — прошептала Свон. — Он забрал у меня всё. Реджину он не получит, — следующая мысль, пришедшая в голову, вызвала волну страха, но не потому, что до этого момента Эмма никогда бы о таком не подумала, потому что это было всем, за что она сражалась. А потому что пришла так легко и естественно. — Даже если мне придётся его впустить. Она поняла бы, если бы это случилось в разгар обряда, когда не оставалось выхода и с жизнью Реджину соединяла бы тонкая нить, над которой был занесён меч зла. И в страхе потери, от невыносимой тоски, кажущейся неуместной и всё же затопившей сердце, Эмма выкрикнула бы: «Забери меня». Но сейчас не было необходимости в вынужденных мерах, в порыве. Эмма просто пришла к осознанию, что-то, за что ей всегда приходилось сражаться и за что страдала почти всю свою жизнь, она могла теперь отдать. Взгляд Ингрид стал непроницаемым, чужим. Эмма отвела глаза и почувствовала, как словно что-то тяжелое опустилось на грудь. Дышать стало трудно, будто при каждом вдохе в лёгкие вонзалось что-то острое. Кожу покрыли мурашки, а раны вспыхнули почти невыносимой болью. Это произошло инстинктивно, словно уже задолго до этого момента Эмма уже знала, что случится: она поднимет голову, вскрикнет от боли, скрутившей всё тело, и зажмурится, не сумев выдержать этого отвратительного взгляда с белыми светящимися вкраплениями вместо зрачков. Этот взгляд всегда застревал в душе и скрёб внутри, словно тонкий коготь, царапающий кость. И днём, и ночью это ощущение нельзя было заглушить. Это ощущение нельзя было забывать. С опущенного подбородка Реджины капала кровь и попадала прямо на стекло, и Эмма видела, как капли стекают вниз, скапливаются в трещинах, Эмма чувствовала тёплую кровь и на своём языке. Ингрид ухватила её за руку, потянула вниз, словно прятаться не было поздно, и всё же Эмма опустилась, пригнулась и вдруг накрыла голову руками. Поднялся шум, на стены сыпались удары, словно толпа обезумевших великанов начала молотить по дереву. Двери хлопали до тех пор, пока их не сорвало с петель. И порывом ветра внутрь занесло крупные капли дождя. Что-то ударялось о крышу, и только потом, подняв голову, Эмма увидела, что это град. Молнии разрывали небо, озаряя всё пространство вокруг, врезались в апельсиновые деревья, обламывая ветки. Лай собак перерос в дикий вой, а откуда-то из стороны, где стоял дом, послышались окрики. Силуэт Реджины лишь на несколько мгновений появился в дверном проёме, озарённый вспышкой молнии, и исчез, а крики, доносящиеся из дома, стали сильнее и вдруг утихли. Эмма дёрнулась, вскакивая, и бросилась к двери, предчувствуя, что случилось ужасное. То, о чём никто из них не подумал. Все двери дома были сорваны с петель, на полу валялись щепки и крупные градины, которые не таяли, несмотря на то, что холода не было. Вспышки молний врывались в тёмное помещение комнат, где распространялся затхлый запах. Эмма уловила тень и побежала за ней, не обращая внимания на застывшую Ингрид, чей взгляд была направлен на стены дома, которые выглядели так, словно обгорели и отсырели за одно мгновение. Тело старика Джонса Эмма нашла скрюченным в углу, откуда растекались кровавые ручьи. Она рискнула протянуть дрожащую руку, чтобы проверить пульс, но застыла, когда очередной разряд молнии вспыхнул светом, озарив отвратительно изломленное тело мужчины, продетого своими же костьми. Свон почувствовала, как обжигающая волна тошноты поднялась из живота, распространив по всему телу неприятные импульсы. Эмма вырвалась из рук подошедшей Ингрид, выбежала на улицу, где её долго тошнило у порога. Одежда промокла, дождь стоял стеной, и дольше пары метров не было ничего видно. Перед глазами всё ещё виделось искажённое ужасом лицо мёртвого мужчины и его искалеченное тело. Эмма выпрямилась, закидывая голову и позволяя дождю литься на лицо, стекать по шее. Демон был где-то внутри, а значит, и ей нужно вернуться. В конечном итоге он здесь из-за неё. Смерть мистера Джонса на её руках. Пусть она не сама сделала это, но привела сюда тварь. Эмма зашла в дом, осторожно следуя на кухню, открыла кран и подставила стакан под струю воды. Пила жадно, делая большие глотки один за другим. Набирая снова, она увидела, что вода стала багряной, и уронила стакан в мойку. Кусок стекла впился в палец, но боли Свон не почувствовала. Ингрид выбежала навстречу, испуганная и бледная. — Смотри, — прошептала Эмма, указывая на грязную воду, льющуюся из-под крана. Желудок снова скрутило, но Свон подавила рвотный позыв. — Что с остальными? — с надеждой спросила она, зная, что старик был не один. Ингрид покачала головой и заслонила проём, будто ожидая, что Эмма тотчас пойдёт искать живых. Эмме вдруг показалось, что не будь волосы Ингрид светлыми, на них бы отчётливо виднелась седина. — Тебе лучше не видеть этого, — проговорила женщина, — если хотим остаться в живых, нужно уходить отсюда, а лучше забрать Генри и уехать… Договорить Эмма ей не дала. — Я больше не стану бежать, Ингрид, — Свон закрыла воду, отходя от раковины. Одна часть сердца рвалась отсюда, другая же заставляла идти до конца. Эмма не могла уйти, в нагрудном кармане куртки лежала фотография со счастливой женщиной с самой красивой улыбкой, что она видела, женщина, которая не заслужила произошедшего с ней. — И Реджину не оставлю. И если ты думаешь, что отъезд что-то решит, то ошибаешься. Он искал меня десятилетие, нашёл моего сына и заманил меня в ловушку. Ты действительно думаешь, что эта мстительная, садистская тварь не найдёт меня, даже если я сбегу на край света? Дело всегда было во мне, — почему-то шёпотом добавила Эмма. И Ингрид больше не произнесла ни слова. Через мгновение по стенам плавно задвигались тени, и неяркая из-за льющего дождя вспышка света мелькнула в окнах. — Томас, — прошептала Эмма, выходя к дверям. Ей навстречу спешил взволнованный мужчина с небольшой, но объёмной сумкой. Он тут же промок под потоками воды, но, дойдя до порога, нашёл в себе силы улыбнуться. Ингрид маячила за спиной Свон, ожидая встречи. Приветствие вышло торопливым и скомканным. Но никто не думал об этом. Отец Томас поставил сумку на кухонный стол, попутно расспрашивая о том, когда демон впервые проявился и насколько далеко всё зашло. Его голос утопал в раскатах грома, из-за которого казалось, будто они находятся посреди пустоши, где негде спрятаться. Он доставал вещи, которые могли понадобиться, и Эмма ощутила новую волну дрожи от нахлынувших воспоминаний. Всё это было так знакомо и всё же по-новому. И тут она поняла, что Томас не знает главного. Они не успели ему сказать, с кем имеют дело. — Это он, — тихо проговорила Эмма, вбивая клин в речь священника. Он резко остановился и неуверенно посмотрел на неё, словно пытаясь понять, что она имела в виду и вообще, правильно ли он расслышал. Мужчина ожидал, что Эмма объяснит, но та только сжала губы, чтобы через мгновение повторить, — это он, Томас. То, как она это сказала, как обратилась к нему по имени, словно выбило из него сердце, потому что Томас почувствовал в груди леденящую пустоту. Он продолжал смотреть на неё, держа в руке распятие, но теперь взгляд был другим. И рука дрожала. — О, моя девочка, — заговорил мужчина, качнув головой. — Мне так жаль. Эти слова его звучали так, словно он извиняется за проигрыш заранее. И Эмма вдруг разозлилась. — Нет, — твёрдо произнесла она, заставив Ингрид, безмолвно стоящую рядом, вздрогнуть, — не говори так, словно всё предрешено. Она хотела сказать ещё, сказать так много, но больше ни слова не сошло с языка. Священник только кивнул, что-то пробормотав под нос. — Может, стоит вызвать полицию? — спросила Ингрид, оглядевшись по сторонам и, очевидно, вспоминая о мёртвых в доме. — Нельзя, — проговорила Эмма, бросив в её сторону взгляд, — сначала мы должны помочь Реджине, иначе придётся объяснять, что происходит. Нам никто не поверит, ведь церковь не благословила обряд. А её могут забрать, и мы ничего не сможем сделать. В окне неожиданно мелькнула тень, а в доме раздался такой отвратительный запах, что все присутствующие закашлялись от удушающего ощущения, вызванного резкой вонью. Эмма знала, что всё это время Реджина была в доме, что, возможно, слышала каждое их слово, а ещё Эмма знала, что с самого начала демон хотел заманить их сюда. Это чувство было чётким, как и отравленный зловонием воздух. — Нужно вернуть её в дом, — заговорил Томас, но его голос потонул в оглушающем визге. Животные снаружи бесновались и кричали. Был слышен звук бьющих копыт о деревянные стены. Эмма побежала на улицу и увидела, как тень вновь скользнула в амбар. Она, не думая ни мгновения, бросилась следом, вновь вымокая от холодного дождя. Ноги вязли в грязи, и несколько раз Эмма чуть не упала. Женщина слышала, что за ней кто-то следует. Внутри помещения царил тот же ужасный запах, словно сотни разложившихся трупов подняли из земли и наполнили ползучими тварями. В углу она увидела разодранное тело животного и кровь, над которой кружили мухи даже теперь, ночью. Другие испуганные звери просто бились о стены своих загонов и падали, выбившись из сил или поранившись. Сердце Эммы бешено колотилось от страха, который витал в воздухе. Реджина стояла в другом конце здания со склонённой вбок головой. Мигала лампочка, бросая куски света на посеревшее лицо женщины с тёмными кругами под глазами, которые блестели змеиными зрачками. Сбившиеся мокрые волосы облепили лицо, кончики некоторых локонов попали в приоткрытый и безвольный рот, который через мгновения исказился в оскале. — Sacerdos,* — вырвалось из её горла стрекочущим звуком, и Эмма вздрогнула, увидев, как под кожей шеи женщины что-то зашевелилось при этом. — Старый друг, — протянул демон, обнажив зубы. Тело женщины качнулось в сторону, и только теперь Эмма заметила, что та стоит на носочках, едва касаясь земли. Больничная рубашка пропиталась грязью и бурой кровью. По ногам тоже стекала кровь, задерживаясь каплями на кончиках больших пальцев. Несмотря на тусклое и мигающее освещение, Эмма видела очень чётко, словно все её органы чувств сосредоточились лишь на одном. И больше всего Свон боялась, что если поднять эту промокшую ткань, облепившую тело Реджины, под ней окажутся ужасные раны. Ибо она чувствовала, как кровоточит Реджина от скверны, что в ней свила гнездо. — Древний змий, — проговорил Томас, и Эмма вздрогнула от силы, которая прозвучала в этих словах. — Твоё торжество не будет долгим. Стрекотание стало громче, раскатистее — смех. Он растёкся по пространству, пробрался под кожу и заставил дрожать от омерзения, от чего-то чужеродного, вспыхнувшего в сердцах. Томас выступил вперёд, обвивая запястье чётками с распятьем. В другой руке была бутылка, он открутил крышку и брызнул вперёд себя, несколько капель попали на пальцы ног Реджины, и та зашипела, приподняв верхнюю губу так, что стали видны воспалённые дёсны. — Я подыграю тебе, Sacerdos, — проговорил демон, плавно приблизившись, словно тело Реджины ничего не весило, его волнообразные движения напоминали извивание змей. Тонкие руки в тёмных пятнах и кровоподтёках обхватили сосуд, вырывая из рук Томаса, который весь подался вперёд, пытаясь удержаться на ногах. Эмма вытянулась подобно струне, наблюдая за тем, как демон, поливая себя святой водой, прикрыл глаза, зашипел, чувствуя, как кожа его носителя покрывается красными пятнами, словно обожженная. Ему было больно, но эта боль не имела для него значения, потому что он мог её перенести. А потом с шипящим звуком тварь открыла глаза и устремила взгляд на Эмму. Язык облизал сухие воспалённые губы, разошедшиеся в улыбке. Руки оттолкнули священника. И Демон направился к ней. Грудная клетка Эммы зашлась в тяжёлом дыхании, внутри стало тесно, будто все органы увеличились в размерах, будто в них кишели те отвратительные насекомые, потому что Эмма вдруг ощутила себя беспомощным животным, всеми теми животными, которые погибали здесь один за другим от ужаса и боли. — Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им, — усмехалась тварь. Её голос эхом разбивался повсюду, перекатывая святые слова на языке и не давясь ими. Эмма заметила шевеление у себя под ногами, но не смогла заставить себя посмотреть на тонкие тела, заскользившие по обуви. Шипение удвоилось, утроилось и стало таким же как, голос демона — вездесущим. Он смотрел на неё торжественно, будто она уже стала его величайшей победой. Он смотрел, и в блеске его глаз она видела всех этих тварей, что копошились у её ног. Змеи падали с деревянных балок, переворачиваясь и извиваясь, но она стояла неподвижно, словно пригвожденная, а он всё смотрел и любовался, и любование то было хуже прикосновений. — Такая смелая, — заговорил он, взмахнув рукой, и поднявшийся Томас снова рухнул на землю. — Мой бесстрашный цветок, — он видел, как змеи падают ей на плечи, цепляясь за волосы, как они спадали с её твёрдого неподвижного тела, и не мог поверить, что она так близко, уже совсем почти его. И чем ближе была Реджина, тем сильнее болели раны на руках, а затем Эмма кое-что вспомнила. Отшвырнула гада, свисавшего сверху, схватив его за голову. Она быстро вытащила из кармана разорванную цепочку с кулоном, и когда демон оказался прямо перед ней, она приложила ладонь с золотым украшением к груди Реджины, и та закричала прямо ей в лицо. Под ладонью стало так горячо, что, казалось, ещё мгновение и собственная кожа оплавится. А потом в глазах её произошла перемена, змеиный блеск исчез, уступая место вымученному взгляду. Она тут же ослабела, падая на колени. Женщина вся дрожала, её тело было так измучено, что даже закричать от боли она не могла. Эмма немедленно опустилась рядом с ней, снимая с себя куртку и набрасывая её на плечи Миллс. Поддавшись порыву, она позволила себе обнять женщину, стараясь при этом причинить как можно меньше боли. — Я больше не могу, — взмолилась женщина, повисая на Эмме. Всё её хрупкое тело, маленькое и исхудавшее было таким лёгким, таким тонким, что Свон подавила всхлип, готовый сорваться с губ. — Мы поможем, обещаю, — зашептала она в грязные волосы, пропахшие тиной и чем-то диким, звериным, — скоро всё это закончится. Пожалуйста, потерпи совсем немного. Я сделаю всё для тебя, — сорвалось отчаянием с губ. Томас обхватил руками плечи Реджины поверх рук Свон, привлекая внимание. — Нужно отнести её в дом и связать, чтобы она не навредила себе и нам, — сказал он, помогая Реджине откинуться на него, а затем подхватил на руки, и куртка Эммы соскользнула с плеч женщины, но никто не обратил уже на это внимания. В доме Ингрид приготовила постель и всё необходимое для того, чтобы удержать Реджину. Они перевязали бессознательной и обессиленной женщине запястья, а затем выше, вплоть до самых плеч, чтобы она не вывернула суставы, как это часто бывает. Конечно, оставались плечи, но это всё, что они могли сделать. Ноги и бёдра Реджины так же были перевязаны. Тела погибших были накрыты плотной тканью, что Ингрид нашла в старых дубовых шкафах. И всё же Эмма с содроганием прошла мимо чужих смертей, застывших под покрывалом. Она думала о том, почему её медальон имеет такую силу, что уже в который раз демон отступает от соприкосновения с ним. Это была единственная ценная вещь из её детства, даже фотографии, которые оставались от её приёмной семьи с радостными лицами, были давно уничтожены, потому что не имели никакого значения. Когда Томас проверял узлы верёвок, Реджина открыла глаза и внимательно следила за ним. На застывшем лице женщины не было никакого выражения, только ужасающий острый взгляд, который, казалось, продевал душу до такой степени, что, даже если скрыться, ещё долго это ощущение не покидало бы памяти. — Так много верёвок, — заговорил демон, — и всё для меня одного. И ведь всё как в старые добрые времена. Прежняя компания снова в сборе. Разве ты не счастлива, Цветок, — обратился он к Эмме, стоящей у другого края кровати. — Я собрал их для тебя, а ты до сих пор не веришь, что я тебя люблю. Но веришь, что он сможет меня изгнать. Томас склонился над Реджиной, сбрызнул святой водой её тело, отчего оно выгнулось, насколько позволяли верёвки. Демон снова зашипел, переводя взгляд на молитвенник в руках священника. — И что там у нас? С чего начнём? — Эмма, — обратился Томас, — тебе нужно прикоснуться к ней. — Да, цветок, прикоснись ко мне, — проговорил голос Реджины, — вот здесь, — добавила тварь, приподнимая бёдра. Свон обомлела, не понимая, почему Томас просит её об этом. — Ты же знаешь, что это больше не работает, — зло бросила она, — и даже когда свет был, Нилу это не помогло. Она понимала, что противоречит сейчас своим словам, сказанным ранее, и что не нужно поддаваться панике, которая отвоёвывала её сердце по куску. Но теперь, когда демон смеялся над ними, когда пришла пора действовать, она чувствовала своё бессилие и не знала, выдержит ли, сможет ли хоть чем-то помочь. — Просто сделай то, о чём я тебя прошу, — сказал священник, открывая молитвенник. Ингрид, стоявшая у окна, обошла кровать и стала по другую сторону, чтобы помочь придержать Реджину, чтобы, в случае чего, она причинила себе как можно меньше вреда. — Тебе понравилось? — прошептал демон, обращаясь к женщине, — какие у неё руки, правда? — Замолчи! — крикнула Эмма, обхватывая руку Миллс и её плечо. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое, — заговорил Томас, совершая крестное знамение над Реджиной. — Да приидет Царствие Твое; Да будет воля Твоя и на земле, как на небе, — поднялся чудовищный вой, а в комнату с потолка стала сочиться вода. Тело Реджины напряглось, и Эмма боялась, что если приложит ещё немного силы, то сломает женщине руку. — Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день, — заговорила она, привлекая к себе взгляд чёрных глаз, женщина тяжёло задышала, с хрипом выталкивая затхлый воздух из губ, — прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему, и не введи нас в искушение… — Но… избави нас… от лука-а-вого! — скосив челюсть, пророкотал демон, дёргаясь в сторону Эммы. — Знаешь, почему я выбрал это место? Когда-то здесь сгорела церковь, прямо во время паствы, — он с хрустом повернул голову к Томасу, снова окропившего тело Реджины святой водой. — Священник так верещал, когда с него сползала кожа. Томас, — обратился он к мужчине, — ты знаешь, чем воняет сгоревший священник? Тем же, что и остальные! — расхохотался демон, из-за чего вода попала прямо на язык, и тварь захрипела, вырываясь. — С тебя я сам сниму кожу, — выкрикнул он. — Боже мой… — начал Томас, но его прервал вопль демона. — Бога здесь нет! — выплюнул нечистый. По всему дому зажёгся свет, да такой яркий, что некоторые лампочки полопались от напряжения. Эмма ощутила вибрацию, а затем послышался рокот, переходящий в рычание. Отвратительное, неестественное рычание. — Эмма, давай, повторяй со мной, — проговорил священник. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь. — Аминь, — повторил демон. — Господи, помилуй нас, — вторила Эмма голосу священника, — спаси эту женщину, Реджину Миллс. Черты женщины исказились, и она завизжала, что заставило Ингрид отпрянуть на мгновение. Пальцы Реджины с мерзким хрустом сжались в странном жесте, словно закостенели. Ингрид снова опустила свои ладони на плечо и грудную клетку женщины. — Христос, помилуй нас, — раздался голос Томаса. — Господи, помилуй нас, — продолжила Эмма. — В аду нет милости, Цветок, — прогромыхал голос Реджины, и это заставило Эмму посмотреть в ужасающее, искажённое лицо. — Я забрал эту шлюху и заберу тебя, ведь мы оба знаем, что заберу. — Помилуй эту женщину, рабу твою, Реджину Миллс, — проговорила Эмма, глядя в чёрные глаза и приблизившись к чужому лицу. — Ибо она надеется на тебя, Господи. — Он не слышит вас, — закричала Реджина, — ваш Бог умер! Она скребла ногтями по посеревшей простыни, издавая неприятный звук, от которого в тело вбивалась дрожь. — Господи, изгони дьявольскую армию, — продолжил Томас, приложив распятие ко лбу Реджины, — защити и сохрани её душу. — Господь Всемогущий, я призываю твоё священное имя, и смиренно прошу, чтобы ты выгнал демона из этого человека, что был создан по образу и подобию твоему. Реджина забилась в судороге, а глаза неподвижно наблюдали за Эммой, которая вдруг навалилась на неё всем телом, пытаясь удержать, потому что верёвки стали расползаться. — Во имя Господа и Иисуса Христа, — закричал Томас, снова окропляя Реджину святой водой, из-за чего та сбросила Эмму и выгнулась, разрывая верёвки. — Аминь! Реджина вдруг затихла, опустилась на постель и обмякла, закрыв глаза. Воцарилась тишина, и даже небо за окном стало яснее, дождь закончился. Лишь редкие вспышки молнии вспарывали небесное полотно. Томас смазал пальцы елеем и склонился, чтобы начернить крест на лбу женщины, где осталась обожжённая отметина от распятия. — Таинством зачатия, страданием, — заговорил священник, — смертью, воскрешением и вознесением Иисуса Христа я повелеваю тебе назвать своё имя. Твоё имя, демон, — повысил голос Томас, и Реджина раскрыла глаза, выдыхая со свистом. — Любовь моя, цветок мой, красавица моя, — обратился демон к Эмме, перекатывая языком во рту. — Разве могут молитвы навредить мне? Разве дар твой не исчез потому, что ты моя? Ты ведь сама отступила от веры, признайся мне и им всем, что это твоё отступничество воззвало ко мне тогда, как руки того священника забрались под твою милую юбочку, разве ты не помнишь, чьё имя срывалось с твоих прелестных губ? Эмма отступила, попятилась назад, качая головой, словно это могло помочь отогнать возникающие одно за другим воспоминания. Вот страх заполонил её маленькое тельце, вот чужие горячие руки царапают кожу твёрдыми мозолями. Вот глаза, сверкающие чернотой, где презрение и безумие плещутся в одном сплаве. Вот запах ладана, вскруживший голову, и озноб, поползший по телу, подобно чужому языку. Руки сжаты, плечи сжаты, всё её хрупкое тельце дрожит от боли, врывающейся в сознание. — Разве я не пришёл, красавица? — спросил демон, всматриваясь в побледневшее лицо, как и ещё две пары глаз. — Не твой дар принёс тебе избавление, а я. Не твой Бог откликнулся на имя, что ты шептала. Оно всегда было в тебе, потому что ты предназначена для меня, моё дитя, моя невеста. Каждое ужасное слово врезалось в кожу, Эмма разжала ладонь, из которой выпала золотая цепь. — Он лжёт, Эмма, — заговорила Ингрид, осторожно обходя кровать и подступая к Эмме, опустившей руки. — Не верь ему, его армия отступила перед тобой, так во что ты не веришь? — В себя, — прошептал священник, поняв что-то важное. Но в этот момент их обоих, его и его дочь, отбросило к стене без возможности пошевелиться. — Это не работает, — зарокотал демон, — никогда не работало, твои молитвы отвергают тебя, твой дар отвергает тебя, ибо я есть твоё прибежище и твоя судьба. По щекам Эммы текли слёзы, губа, зажатая зубами, дрожала. Свон почувствовала, как боль разрывает каждую частицу её тела, словно только теперь она осознала, что это конец. Тварь, взиравшая на неё глазами Реджины, говорила то, чего она всегда боялась, то, что собственное сознание прятало от неё. Вот почему она всегда проигрывала, в то время как вообще не должна была сражаться. — Эмма, — заговорила Ингрид, пытаясь приподняться, ничего не выходило, и слово было единственным оружием, — знаешь, почему он выбрал тебя? — спросила она, привлекая блестящий взгляд чёрных глаз. Свон перевела на неё взор, едва дыша. На кончике языка заплясал медный привкус, она прокусила губу и даже не почувствовала. — Потому что боялся. Ему было так страшно, что чистая душа, способная повергнуть его легионы в бегство, заберёт его власть, заберёт его силу и сломит нечистый дух, — послышался булькающий смех и запах горелой ткани вперемешку с кожей. — Он всегда знал, что ты победишь, — добавил Томас, — и боялся, так боялся, что решил, что лучше совратить тебя, выбрать другую сторону, чтобы обезвредить твой дар для себя. Он всего лишь испуганная тварь, прячущаяся за страданиями других. — Ты сильнее его, — снова взяла слово Ингрид, превозмогая боль, потому что давление на тело увеличилось, — всегда была, потому он вился рядом, но ты не впустила его. Вспомни, за что ты борешься, верни свою силу. Она посмотрела на Реджину, призывая и Эмму перевести взгляд. На теле Миллс плавилась одежда, оставляя воспалённую кожу и кровавые отметины. Демон выгнулся, поднимаясь на ноги, развёл руки и развернул ладони, в которых открылись стигматы, кровь засочилась на простыню, по ногам. А он скрестил лодыжки и подогнул колени, изображая распятие и смеясь. — Экзорцизм не сработал, — раздался тот самый голос, который Эмма никогда не могла описать, словно этот звук был всем и ничем одновременно. — Ты всё видела, так почему ты противишься мне, возлюбленное дитя? Признай мою силу, и всё закончится. Обнажённое тело Реджины поднялось над кроватью, торжествующий взгляд устремился в глаза Свон, рождая внутри множество войн, напоминая обо всём, что было пройдено, о потерях, что нельзя восполнить, о мальчике, которого пришлось бросить, о женщине, оставившей счастливую жизнь, на фотографии. Об улыбке, которую Эмма обещала вернуть. Путь, которым она могла пойти, избавил бы её от боли, проигрывать не страшно, теперь не страшно, да вспомнит ли она об этом, оказавшись по другую сторону? Свон сделала шаг вперёд, кивая головой. — Ты прав. — Эмма, нет! — закричала Ингрид, но тут же замолчала, словно горло сдавило невидимой рукой. — Ты был рядом почти всю мою жизнь, — зазвучал голос Эммы. — Столько лет я бежала от тебя, боялась тебя. Ты отравил каждый мой день, забрал у меня тех, что могли бы стать моей семьёй, — внутри поднималась ярость, тугими узлами обвивала сердце, копилась, копилась, раскалялась. — Ты убил мою любовь и мою веру, ты вверг меня в такой ужас, что я бросила сына, но и тогда ты не оставил меня, заманив в ловушку. — Да, Цветок, — восхищённо произнёс демон, после чего снова раздался стрёкот. — Твоя ярость прекрасна, ты так прекрасна. — Ты сломил мою волю, — проговорила Эмма, подходя почти вплотную и не дрогнув, когда демон приземлился на ноги прямо перед ей. Совсем близко к лицу. У Реджины были карие глаза и самая красивая улыбка. Ярость отступила, словно не было ранее зла, Эмма не помнила боли, не помнила потерь. Но помнила девочку, подарившую ей кулон. — Я признаю тебя и верую в твою силу, а значит, верую в Бога и в себя. И я прощаю тебя. — Что?! — пророкотала тварь, толкнув Эмму. Она упала на пол, обхватив обнажённое тело Реджины, когда демон навис над ней. — Я прощаю тебя, дух нечестивый, — повторила Эмма, — прощаю тебе каждую свою беду. Она услышала, как Томас и Ингрид поднимаются, начиная читать молитву. Эмма тоже сумела подняться, прижав к себе извивающуюся Реджину. Дрожь одного тела стала дрожью на двоих. Демон заверещал, но Эмма не сдавалась. Больше не сдавалась. — Сын утра, — обратилась Эмма к своему врагу, — из Рая изгнанный, ты прощён. Выйди на свет Божий, не будет воли, помимо Божьей, — Эмма почувствовала, как сопротивление ослабевает. — Тварь богохульная, пепел земли, — её голос дрожал от слёз, — ты искуплён. Падший ангел, ты любим, — слабое свечение вырвалось из-под ладоней, и демон снова закричал. — Нечестивый сын, ты прощён, — продолжила Эмма, чувствуя, как тепло расползается по телу, как боль выходит из каждой поры, как становится свободным её сердце, — ты искуплён, ты любим, — Свон обхватило лицо Реджины руками, глядя в глаза. — Ты любим, твоё тело и душа совершенны. — О, Господь мой, искренне каюсь, что я сбился с пути истинного, — прозвучал голос Томаса, Реджина дёрнулась: — Что, так быстро отказываешься от свинки, — прохрипел демон, пытаясь отвести взгляд, — соборование, серьёзно, опять? — И ненавистны мне грехи мои, подхватила Ингрид, — ибо страшусь я потерять рай и сгинуть в муках адских, но прежде грехи мои оскорбляют тебя, Господь мой! — Ибо ты есть добро, — произнесла Эмма, приближаясь к лицу Реджины, — и достоин всей моей любви. — Нет власти помимо божьей. При помощи милости твоей решаюсь я признаться в грехах своих и полностью покаяться, — продолжил Томас. — Он отдал свою жизнь за нас, Он вынес наши слабости и все наши страдания. Он наградит тебя вечной жизнью. — Каюсь я пред Господом Всемогущим, что согрешила я и в мыслях, и словах моих. В том, что сделала я, и в том, что не смогла. — Моя вина, — закричала Ингрид. — Моя великая вина! — снова произнесла Эмма, изливаясь светом, — Я прощаю тебя, Безал, и имя твоё меня больше не страшит. Тело Реджины выгнулось дугой в её руках, лицо исказилось болью, а затем женщина расслабилась и обмякла. Комната, залитая светом, снова стала прежней. Исчез страх, исчезло нечто зловещее, витающее в воздухе. Осталось только беззащитное и измученное тело на руках Эммы Свон, наконец, поборовшей своего демона. Через несколько мгновений Реджина открыла глаза, всматриваясь в лицо, мокрое от слёз. Эмма сжала её чуть крепче, подошедшая Ингрид скрыла беззащитную наготу женщины чистой простынёй. — Мисс Свон? — раздался слабый голос Реджины. Она закашлялась от боли, поразившей горло, и пошевелила разбитыми пальцами. — Ты в безопасности, — прошептала Эмма, целуя женщину в лоб, укутывая её сильнее и снова прижимая к себе, — теперь ты в безопасности. — Я с тобой. *Священник.