И по следу твоему я отыщу их

Грозовое небо расступилось, явив новое и гладкое полотно, лишь изредка испещрённое звёздами. Но и те тускнели под напором восходящего солнца, выглядевшего заволочённым, странным и чужеродным в этом месте. Воздух расчистился, обнажая свежесть, вскоре потревоженную всполохами металлических нот. И дышать снова стало тяжело. В доме Джонсов по-прежнему царила тревога. Теперь уже иного рода, но всё же тревога, потому что после всего случившегося остро стоял вопрос о последствиях, с которыми нужно было что-то делать. Казалось, будто они застыли посреди апокалипсиса, в центре самой разрухи. Серость, заполонившая комнату, была похожа на пепел, осевший на стенах. Первой отмерла Ингрид, осторожно потирая ладонями ушибленное тело. В полумраке она казалась совсем жалкой, будто прозрачной. — Нужно вызвать полицию, — произнесла она срывающимся голосом, бросив отчего-то недоверчивый взгляд на Эмму, продолжающую укачивать на руках безвольное тело Реджины Миллс. Она снова отключилась, обессиленная тяжёлым ритуалом и всем тем временем мук и терзаний. Даже её тёмные волосы выглядели утратившими блеск, будто кукольные. Томас опустился рядом с ними, осторожно тронул Свон за плечо, на что та отозвалась дрожью, но всё же подняла глаза и посмотрела на него. В пространстве, казалось, всё ещё слышались молитвы, крик и рокочущие звуки, засевшие под кожей, затерявшиеся в складках одежды, раскатанные по обнажённой коже Регины. — Его больше нет, Эмма, — тихо проговорил священник, словно существовала какая-то необходимость донести это до женщины. Она только качнула головой, продолжая прижимать к себе Миллс. Держаться за неё, как если бы внутри кольца её рук существовал тот самый безопасный мир, из которого ей так страшно было выпустить Реджину. Раны на её теле зажили, когда Эмма исцелила её душу, но раны, нанесённые духу, будут кровоточить ещё долго. Да, его нет, но то, что он сделал, по-прежнему с ними. — Ингрид права, — наконец она разомкнула губы, вытолкнув эти слова, прошелестевшие как сухие листья под силой ветра. — Но вам нужно уйти, Томас. И следует выстроить версию, которая объяснит хотя бы частично то, что произошло. На последних словах Эмма запнулась, вспомнив вспышку молнии, осветившую изуродованные тела. Ей придётся жить и с этим тоже. Она ощущала странное опустошение, мешающееся с душевным онемением, словно то, что всё закончилось, ничего не значило, потому что ещё не было концом. Осознание ещё не пришло. Свон была измотана и духовно, и физически. Хрупкое тело в её руках било дрожью, но оно было свободно. Реджина больше никому не принадлежит. Они обе. Ибо вся жизнь Эммы была преисполнена самообмана, что всё сталось позади, в то время как прошлое висело над ней занесённым лезвием меча, зрело и набирало сил, власти. Прошлое смеялось над ней, позволяя думать Эмме о свободе. И только теперь, едва осознавая, что, наконец, она победила, ей предстоит узнать, что на самом деле значит это слово. Свобода. — Я позвоню Грэму, — вновь заговорила Свон, — и что бы ни случилось, мы будем утверждать, что имеем дело с животным, с диким зверем, да с кем угодно! Самое главное, чтобы никто не узнал о Реджине. Мы должны скрыть любые улики, любые следы нашего пребывания в этом доме. Томас, вы увезёте её к Мэри-Маргарет, я дам вам адрес, — её голос звучал монотонно, словно на автомате. Она провела пальцами по лицу женщины, убрав волосы со лба. Снова посмотрела на Томаса, склонившегося над ней и уже осторожно подкладывающего руки под тело Реджины, чтобы её поднять. Ингрид молча наблюдала за тем, как Эмма сначала крепче сжала Миллс, на что та отозвалась болезненным стоном, а затем отпустила, позволив священнику взять Реджину на руки. Такую лёгкую и тонкую, существо с искажённой душой. Сердце её сжалось в этот момент от неясной боли. Ингрид чувствовала, что между ней и Эммой что-то необратимо изменилось, и, несмотря на душевную тошноту, она склонилась над Свон, положила на её плечи руки, вынуждая посмотреть в глаза, и произнесла: — Всё будет хорошо, — её голос разбился о затуманенный взгляд. Но Эмма кивнула, на мгновение накрыв ладони Ингрид своими и едва сжав. Затем она поднялась и, не обращая внимания на головокружение, охватившее сознание тугими кольцами, пошла следом за Томасом. Небо стало молочным, спрятало тени звёзд, однако полупрозрачный шар луны всё ещё оставался виден. Солнце безжалостно наступало. Глядя на то, как священник осторожно укладывал Миллс на заднее сидение, садился за руль, а после удалялся на своей машине, Эмма думала только о том, что нельзя было отпускать Реджину, нужно было ехать с ней. Но также она понимала, что сейчас в первую очередь нужно позаботиться о том, чтобы Миллс не пришлось отвечать за то, что сотворил демон, а значит, она должна была отпустить. Радости не было совсем, даже облегчения. Возможно, позже ей удастся что-нибудь ощутить. Но будет ли этому место, когда погибли люди, и жизнь матери её сына была превращена в ад. Свон снова почувствовала тошноту, но не ту, какая исчезает, если освободить желудок или использовать лекарства. Нет. Это ощущение гораздо глубже, будто шло от всего её нутра, которое она была готова запятнать. Эмма вернулась в проклятый дом, который никогда теперь не оставит её во снах. Ингрид уже собирала вещи отца, вытирала следы грязи, крови и, вероятно, отпечаток. Эмма тяжело вздохнула. Потребуется много нашатырного спирта, чтобы оттереть кровь. Предстоит большая уборка. — Как мы объясним полиции то, что не позвонили сразу, как всё произошло? — спросила Ингрид, когда уже рассвело окончательно. — Грэм ведь знает, что мы поехали сюда. — Она бросила скептический взгляд в сторону Эммы, стоящей, уперев руки в бока. На её лице залегли тени: бледная и уставшая, она сама словно превратилась в тень и теперь переливалась на тусклом свету, проникающем в комнату, где уже царил порядок. — Нас здесь уже не было, — сухо отозвалась Эмма, оглядываясь и оценивая проделанную работу. Ничто не напоминало, что совсем недавно здесь происходили жуткие вещи, кто-то кричал, кто-то истекал кровью, кто-то отчаивался и обретал веру. За одну ночь. За одну тёмную и непроглядную ночь, показавшуюся вечностью. — Тогда как мы узнали, что что-то произошло? — не унималась Фишер, пытаясь собрать волосы, всё время выбивавшиеся между пальцев. — Значит, никому звонить мы не будем, — почти раздражённо ответила Свон, отмахиваясь от того, что предстояло сделать ещё, хотя бы ненадолго, — подождём, когда это сделает кто-нибудь другой. — Может, нам лучше сказать Грэму правду и попросить о помощи? — Ингрид подошла, пытаясь заглянуть в лицо женщины. Эмма вспыхнула: — Это навредит Миллс, Ингрид, её же упекут за решётку! — она понимала, что не стоит срываться на Ингрид, которая измучена так же, как она, которая пытается понять, что делать дальше, но не могла остановиться, злость захлестнула её из-за того, что Фишер не понимала элементарных вещей. — Никто в здравом уме не поверит, что она могла сотворить такое! — ввернула Ингрид, игнорируя злость в голосе Эммы и её выпад. — Мы не станем рисковать, — твёрдо произнесла Свон. Ингрид резко подняла руки, показывая, что сдаётся. Её поджатые губы отражали абсолютное несогласие, но больше она ничего не могла сделать. Да и не хотела. Больше не хотела. _______________________________________________ Перед тем как вернуться домой, Эмма позвонила Мэри-Маргарет, убедиться, что они уже дома, и узнать, прибыл ли Томас. Голос на том конце связи был уставшим, но женщина явно обрадовалась, узнав, что всё закончилось, да и просто услышав Эмму. Она сообщила, что Генри в порядке и крепко спит в своей комнате, так что мальчик ещё не знает о прибытии матери и о её состоянии. Реджину же поместили в комнату Эммы до тех пор, пока они не решат, что делать дальше. Эмма вслушивалась в чуть сбивчивый голос, но слова не доходили до её сердца, она понимала, что они значат, но не могла почувствовать. Мэри сказала, что Томас направился в аптеку, чтобы купить необходимые медикаменты, так как Реджина практически полностью истощена и слаба. Понадобится довольно много времени, чтобы она полностью реабилитировалась после такого стресса. Из разговора Эмма поняла, что Мэри-Маргарет всё же не очень комфортно в компании Реджины, несмотря на то, что теперь всё позади. Сама Свон умолчала, что для Реджины теперь всё только начинается, потому что ей предстояло научиться жить с произошедшим. Им всем. Время в дороге для Эммы пролетело почти незаметно, она была слишком уставшей, чтобы думать хотя бы о чём-то, потому безвольно смотрела вперёд себя, пока они не добрались до дома Мэри-Маргарет. Ингрид молчала в дороге, молчала, заходя в дом, молчала, исчезая в ванной. Да и говорить уже было не о чем. Им просто нужно отдохнуть и понять, как они будут действовать дальше. Свон, бледная, почти выцветшая, ещё раз рассказала соседке, что произошло, урезая некоторые подробности. Приняла очень горячий душ, который немного прояснил сознание, хоть и привлёк сонливость ближе, долго тёрла кожу грубой мочалкой, словно боялась, что мыла окажется недостаточно, что где-то на ней ещё остались следы прошедшей ночи. А затем, переодевшись, вошла в комнату к Реджине. Вернувшийся Томас уже установил капельницу с сахарно-солевым раствором, оставил рекомендации и снова отъехал, чтобы договориться с вдовой Лукас насчёт комнаты. Эмма проверила клапан, регулирующий дозу, и осторожно села рядом. Она почти накрыла руку Реджины своей, но остановилась, побоявшись, что это может потревожить женщину и испугать. Эмма всё ещё не знала до конца, с чем столкнётся, когда Реджина очнётся, она знала только, что будет очень тяжело. Пересохшие губы женщины подрагивали во сне, и Эмма смотрела на неё, чувствуя, как внутри всё сжимается от острой и яркой вспышки боли, словно стальные нити в каждом её органе натянулись и раскалились. Всё пришло в движение, лишь потому что она улучила небольшой миг тишины и одиночества, лишь потому, что видела перед собой измученную женщину, которую так боялась потерять. Но она не могла позволить себе слёзы даже здесь, когда никто не смотрел, когда впервые она была уверена в том, что рядом нет никого чужеродного, злого. Он действительно ушёл. Эмма встала, чтобы распахнуть шторы, плотно скрывающие дневной свет, потому что Реджина достаточно времени провела во тьме. Здесь всё время теперь должно быть светло. Солнце проникло в комнату, подсвечивая песчинки пыли, витающей в воздухе. Свон приоткрыла форточку, чтобы впустить немного свежего воздуха, влажный сладковатый запах проник вместе с ветром, заставляя вдохнуть глубже. Тени заиграли на лице Реджины, и та поморщилась во сне от света, но не очнулась. Эмма хотела побыть здесь ещё немного, прежде чем спуститься вниз, встретиться с сыном, позавтракать, хотя ещё на рассвете она была уверена, что есть ей больше не захочется никогда в жизни. Она снова села на постель, хотя знала, что наверное так не следовало делать, и всё же ей хотелось быть ближе, потому что её убивала невозможность всё исправить, оградить Реджину от того, что произошло, и от того, что только предстоит. Она боялась того урона, что демон нанёс этой женщине. Она боялась того, насколько незнакомый человек стал для неё дорогим. И теперь эта женщина лежала на белых простынях, истерзанная, покрытая грязью и кровью, и даже этого Эмма не могла исправить, потому что подсознательно понимала, потом Реджина не простит ей того, что Эмма позволила себе касаться её, пусть и хотела сделать как лучше. Дверь позади неё скрипнула, и Эмма вздрогнула. Ингрид не стала входить, опасливо топчась на пороге. Бледная и такая же уставшая, она казалась ещё старше после этой ночи и опустошённей. Эмма понимала, что и это сделала она. — Пойдём, тебе нужно поесть и отдохнуть, — шёпотом проговорила женщина, небрежно двинув плечами, — я позже побуду с ней, а тебе стоит позвонить Грэму и сказать, что она пришла сюда, потому что её наверняка всё ещё ищут после побега. Эмма кивнула, осторожно поднялась и снова посмотрела на Миллс, думая о том, почему некоторых людей так тяжело оставлять. Она вышла за Ингрид, где внизу уже ждал завтрак и крепкий кофе. К ней немедленно бросился Генри, сжимая так крепко, что Эмма удивилась такой силе в ребёнке. — Я так рад, что ты в порядке, и что мама здесь, — пробормотал он, пытаясь подавить слёзы. Эмма почувствовала, как накатывает волна отчаяния и невыразимой любви вперемешку. Расцепила руки мальчика и опустилась перед ним, чтобы поравняться. — Теперь всё будет хорошо, — сказала она ему и прижала к себе столь же крепко, как ему было необходимо. — Но твоей маме предстоит ещё пройти через многое, и ты должен поддерживать её изо всех сил, Генри. — Ты ведь не оставишь нас? — спросил он вдруг и вжался ещё сильнее. Эмма посмотрела на Ингрид и Мэри-Маргарет, наблюдающих за ними, столкнулась взглядом с силой на дне голубых глаз женщины, которая хотела бы услышать другой ответ, но знала, что ей придётся смириться, как она смирялась всегда. — Конечно, Генри, — сказала, наконец, Эмма, — конечно, я останусь. _________________________________________________________ Она ощущала себя разбитой. Словно, пока решающая битва не была выиграна, у неё были силы, была злость, она держала себя в руках, но теперь же пружина словно разжалась, и всё то, что она так долго сдерживала, рвануло внутри, разорвало на куски. Проснувшись, Эмма поняла, что легче станет не скоро и ей самой. Тело после сна было тяжёлым, в горле пересохло, а поврежденная кожа под повязками, которые наложила Мэри-Маргарет, ныла, словно обожжённая. Свон поднялась, спустила ноги на пол и не сразу поняла, что она находится в комнате хозяйки дома. Со стоном Эмма опустила голову на руки и упёрлась в колени локтями. Головная боль пульсировала ещё сильнее, чем до этого, и Эмма совсем не чувствовала себя отдохнувшей. Она смутно помнила, что было утром за завтраком, кроме того, что пообещала Генри остаться. Мобильный оповестил о нескольких пропущенных от Грэма, которому она так и не позвонила после возвращения. Она прослушала голосовую почту, где шериф сообщил о найденных трупах, и что Реджины нет дома. В конце он добавил чуть смущённо, что очень волновался, когда узнал, что на ферме кого-то убили. Эмма почувствовал вину за то, что не сообщила ему сразу, что всё в порядке, и они уехали раньше, так ничего и не узнав. Её не волновало, что это была полнейшая ложь, но сказать ему большего она попросту не могла. Женщина причесалась, собрала волосы в хвост и, пробыв какое-то время в ванной, вышла из спальни Мэри-Маргарет, чтобы узнать, как Реджина. У постели Миллс в кресле дремала Ингрид, и Эмма осторожно опустилась перед ней и коснулась руки. Женщина встрепенулась, но когда сфокусировала взгляд, слабо улыбнулась. — Она просыпалась, — тихо сказала Фишер, выпрямляясь. Эмма мгновенно напряглась, почувствовав, как потяжелело в груди. — Она ничего не сказала, — добавила Ингрид, качая головой и видя озабоченность на лице Свон, — Эмма, ей очень плохо, она просто смотрела на меня и молчала. Но этот её взгляд… Свон увидела, как руки Ингрид покрылись мурашками, и закусила щёку изнутри. — А где Генри и Мэри-Маргарет? — спросила Эмма, игнорируя то, что услышала. — Мэри-Маргарет отвела Генри к другу на ночь, он очень рвался сюда, но ему пока не нужно видеть её такой, — Ингрид взглянула на Реджину и чуть нахмурилась. — А сама Мэри сказала, что у неё запланирована кое-какая встреча. Свон кивнула, поднялась на ноги и вытащила из кармана телефон. — Я позвоню Грэму и вернусь, — сказала она, тряхнув волосами, отчего те перевалились назад, и Эмма ощутила раздражение на саму себя. — И тебе нужно нормально поспать. Грэм ответил почти сразу, долго и сбивчиво рассказывал, что произошло, из этого рассказа Эмма поняла, что полиция не имеет ни малейшего понятия о том, что произошло, но вероятнее всего сходится на мнении, что дело в диких зверях. Если отпечатков не найдут и вскрытие ничего не покажет, то дело будет закрыто. Однако же Грэм детально расспросил Эмму о поездке и возвращении. — Реджина в доме Мэри-Маргарет, — сказала она, когда мужчина собрался прощаться, — она не захотела оставаться в больнице, и я думаю, что пока её лучше не тревожить. — Хорошо, — помолчав, сказал Грэм, — я это улажу с Вейлом. — Спасибо, — проговорила Свон, прекрасно понимая, почему он это делает. — Я правда немного удивлён, что вы все вроде как сблизились, — неопределённо пробормотал шериф. Эмма ответила первое, что пришло в голову: — Она мать моего сына, нам пришлось ладить. Они попрощались, но прежде Эмма пообещала появиться в участке так скоро, как только сможет. Убрав телефон, она почувствовала, как с плеч свалился большой груз, хотя всё и выглядело так, будто вышло слишком легко, с другой же стороны, в её жизни никогда ничего не было лёгким, потому теперь, столкнувшись с таким явлением, ей и было сложно это принять. Эмма вернулась в комнату, кивнула Ингрид, которая поднялась. Но Эмма села не в кресло, она заняла место на постели возле Реджины. И почувствовала, буквально почувствовала взгляд Фишер. Ей следовало бы извиниться за то, что произошло тогда в амбаре, но сейчас было не время, и они обе это понимали. Потому Ингрид просто тихо вышла, а Эмма подумала о том, как много в последнее время в их жизни стало тишины. Капельницу Ингрид убрала ещё раньше, так что Реджина просто спала, слегка дрожа во сне. Эмма достала из шкафа тёплое одеяло и накрыла женщину. Та пошевелилась и вдруг открыла глаза. Свон замерла с дико бьющимся в груди сердцем, так и не опустив рук. Реджина просто смотрела на неё, и тогда Эмма поняла, что видела Ингрид, но сама же видела и кое-что ещё. Это было знание. Знание того, каким бывает ад, не тот библейский, полумистический, которого страшишься лишь на одре и то несколько жалких мгновений, а человеческий, животный ад. Ад, который остаётся, как остаётся память. Миллс вдруг скинула с себя одеяла, резкими движениями, будто они причиняли ей боль, и попыталась встать, но Эмма отмерла и, забывшись, опустила ладони на чужие плечи, сразу же ощутив, какая горячая под пальцами кожа, сухая и будто воспалённая. Реджина тут же вытянулась, подобно струне, и Эмма подавила вскрик от этого её движения, потому что она поняла. Она всё поняла. — Не трогайте меня, пожалуйста, — заговорила Реджина, и её голос отозвался в гнетущей тишине скрипом, заставив Эмму вздрогнуть повторно и немедленно убрать руки, а после она пересела в кресло, чтобы оказаться подальше от женщины, которой так недоставало свободы. Миллс посмотрела на своё тело, скрытое тонкой тканью белой сорочки, и поморщилась. Её с ног до головы затопило отвращение. И она снова попыталась встать, пока Эмма не могла вымолвить ни слова, потому что слов было так много, что ни одно не сходило с губ. — Нужно снять, — бесцветным голосом проговорила Реджины, пытаясь стянуть с себя одежду, — грязная. Нужно снять, — снова повторила она, и Эмма вдруг отмерла, бросаясь на колени у кровати. — Реджина, разреши… те — Миллс зло глянула на неё, продолжая безуспешно стягивать ткань хаотичными, какими-то нелепыми движениями, — я помогу. — Нет, — она дёрнула сорочку вверх изо всех сил, и Эмма услышала приглушённый треск, — не трогайте меня, пусть никто меня не трогает. Эмма стояла перед ней на коленях, протянув дрожащие руки. Под рёбрами не просто болело, там словно разразился смерч, скручивал, стягивал, вколачивал что-то острое, жалящее. Свон опустила руки на простыню, комкая в кулаках и продолжая следить за исступлёнными действиями Реджины, которая, наконец, стянула с себя ненавистную рубашку и вдруг замерла, разглядывая своё измученное тело. Ослабшая, она двигалась неуверенно, и когда Эмма поняла, что сейчас произойдёт, было уже поздно. Миллс, ещё не боясь своей наготы, встала с кровати и подошла к распахнутой створке шкафа, на которой было высокое зеркало. — Реджина, — вскрикнула Свон, — не нужно! Но женщина уже была у зеркала, рассматривая помутневшими от ужаса глазами своё тело. Они выглядела обезумевшей и одновременно жалкой. В следующий миг она просто опустилась на колени, подобно тому, как это сделала Эмма совсем недавно. Она смотрела на свои бёдра, обтянутые кожей, обострившиеся ключицы, бледное лицо и потускневшие волосы, она смотрела на проступающие рёбра и грязь на своей коже, следы крови, следы чужой жестокости, следы собственной нечистоты. Она видела себя, грязную, осквернённую, сломленную и дрожала от немых рыданий. — Пожалуйста, не надо, — почти выла она, когда Эмма обхватила её руками и прижала к себе. — Не прикасайтесь ко мне! И Эмма знала, о чём просит эта женщина, она чувствовала то глубокое отвращение, которое Реджина испытывала к себе. Она просто держала её, ощущая каждой клеточкой своего тела безраздельное горе, и дышать было тяжело, а Реджина всё билась в её руках, бесслёзно. Самое страшное, что у неё не было слёз, только глухое рыдание, вырывавшееся из груди толчками. — Его больше нет, — шептала Эмма в волосы Реджины слова, которые совсем недавно слышала сама. — А если он вернётся, — на этих словах Реджина дёрнулась, но Эмма удержала, — то его встречу я и отдам ему самое желанное, я отдам ему себя, и он никогда не доберётся ни до тебя, ни до Генри. Генри… Реджина, откуда только силы взялись, оттолкнула Эмму, а затем схватила за ворот лёгкой кофты, заглядывая в глаза. — Никогда больше не подпускайте ко мне моего сына, — она почти прошипела это в лицо Свон, а затем расслабила хватку. Опустила голову, словно сникнув в одно мгновение, — вся эта грязь не должна коснуться моего мальчика. Она, кажется, посерела от этих слов ещё больше и Эмма подавила острое желание закричать на неё, встряхнуть, чтобы она не смела так говорить, потому что это не её вина. Это не её чёртова вина! — Реджина, — позвала она, но Миллс снова посмотрела на неё так, что из лёгких весь воздух выбило. — Я всё видела, — произнесла она надломленным голосом, — всё. И Эмму словно расщепило. Затрясло так, что Реджина схватила её за подол кофты, сжимая ткань. Она вглядывалась в лицо Свон и вдруг поняла, что Эмма очень хорошо знает, что означает это «всё». — Он всё время держал тебя в сознании… — потрясённо произнесла она и закрыла глаза, потому что из-под ресниц, наконец, покатились слёзы. Горячие и обжигающие слёзы. Обычным демонам такое не под силу, когда они захватывают тело, то лишь изредка выпускают сознание жертвы или же борются с ним, вызывая агонию, в остальное же время предпочитая удерживать носителя в режиме спячки. Эмма должна была догадаться раньше, что Реджина всегда присутствовала. Она чувствовала и понимала всё, что делала эта тварь. Она не переживёт этого. С таким нельзя справиться. — Что бы там ни было, — произнесла Эмма, — ты не можешь отлучить от себя собственного сына. — Я помню вкус человеческой плоти, — тихим и низким голосом проговорила Миллс, — тепло чужой крови, я помню крики и стенания. Вы действительно считаете, что я позволю находиться Генри с кем-то столь ужасным? Тогда вы ещё худшая мать, чем я считала, мисс Свон. Эмма отпрянула назад, ударившись спиной о край дверцы. А Реджина криво усмехалась дрожащими губами, будто это действие Эммы подтвердило её собственные чувства. Но Свон сразу же поднялась и посмотрела на женщину: — В этом нет твоей вины. Он тебя не сломил, слышишь? — она говорила твёрдо и в этот момент истово верила в свои слова, — ты не дашь ему победить. — Но он сломил и тебя, Эмма Свон, даже тебя, — она жалко дёрнулась, упираясь ладонями в пол и глядя на Эмму снизу вверх, — потому что я помню, какой была девочка, которой я подарила кулон. Эмма улыбнулась, но улыбка вышла пропитанной горечью. — Нет, — покачала головой Свон, — я не сломлена. Потому что теперь ты свободна, Реджина, и ты это переживёшь. Миллс снова усмехнулась и, прилагая невероятные усилия, поднялась и, опираясь на стену, попросила. — Отведите меня в ванную.